Наверное, это будет моя самая короткая рецензия, но так подсказывает мне сердце.

В общем, берите эту книгу без каких-либо ожиданий. Перед чтением, отпустите все мысли и просто поддайтесь потоку мыслей. Насладитесь поэтичностью и мелодичностью зарисовок.

Очень приятная литературная медитация.

"Не мир пришёл Я принести, но меч" — эта цитата из Нового Завета отлично характеризует ситуацию, в которой оказывается главный герой книги — Роберт Рингим.

Роберт мечтает избавить мир от грешников и однажды встречается со своим, на первый взгляд, единомышленником. Новый знакомый главного героя, Гил-Мартин, демонстрирует поразительное знание текстов Священного Писания и абсолютную нетерпимость к людям, нарушающим Заповеди. Он быстро находит с Рингимом общий язык и в конце концов полностью подчиняет его своей воле и подстрекает на серию «священных» убийств — некую чистку от грешников.

Со временем, по ходу чтения книги, начинают закрадываться мысли о сверхъестественном происхождении Гила-Мартина, о неоднозначности его образа. Роберт же, будучи страстно верующим человеком и считая таковым и нового знакомого, не обращает внимания на странности в его поведении, на его чрезмерную жестокость.

Герой убеждён, что перед ним слуга Господа.

Для «священных убийств» (про них сказано выше) Гил-Мартин щедро снабжает своего друга роскошным оружием: золотыми пистолетами и саблей. Это упоминание золота здесь очень важно. О тяге Сатаны к драгоценностям говорится в Книге пророка Иезекииля. В послании к Коринфянам же сказано, что Сатана способен прибегать к разным хитростям, чтобы обмануть христиан, в том числе он может притворяться слугой Господа.

Становится ясно, что Гил-Мартин — дьявол. Он обманывает Роберта, внушая тому, что его дело — правое. Заходя все дальше, герой перестаёт критически оценивать свои поступки. Одержимый, охваченный гордыней, Роберт становится послушным орудием в руках сил зла.

Вместе с тем после каждого нового убийства Рингим чувствует все больший внутренний разлад и подспудную тревогу. Проходит время, и он начинает догадываться об истинной природе своего друга.

Правда, возможно, что осознание Робертом дьявольских начал Гила-Мартина — лишь один из пластов смысла этого непростого произведения. Некоторые критики утверждают, что за фасадом готического романа скрывается история о глубоком сумасшествии, раздвоении личности.

Ряд намеков на это без труда можно найти в тексте. У героя часто случаются провалы в памяти, и о своих злодеяниях он узнает постфактум от очевидцев. Однако действует ли в романе какая-то абстрактная сила или всему виной безумие главного героя — неизвестно. Автор не даёт четкого и окончательного ответа на эти вопросы.

«Тайная исповедь и мемуары оправданного грешника» — действительно, сложная история. Одно можно сказать наверняка: Джеймс Хогг даёт повод задуматься о вредоносности религиозного фанатизма и о природе человеческого зла.

Ладно, на самом деле не геи, а бисексуалы, ибо успевают и друг с другом по сеновалу в трусах поскакать, и за деревенской девкой приударить. И всё такими тонкими намёками выстелено, что гадаешь, а не померещилось ли.

Но, в отличие от книг Крапивина, где некоторые ревнители традиционных ценностей находят пропаганду гомосексуализма и педофилии, я склоняюсь к тому, что тут, у Николева, не померещилось. Как и слом персонажами четвёртой стены. И всё это при Сталине(!) и до того, как придумали постмодернизм(!!).

Разумеется, прямых смыслов вы здесь не дождётесь, ответы читаются полунамёками, а вопросов будет много. Чего стоят только ориентация персонажей, странные отношения героев с матерью одного из них (да, попахивает инцестом), модернистские выверты вроде нарушенной нумерации глав, новых заголовков прямо посреди предложения и сюрреалистичных метафизических диалогов. И всё это прошло сталинскую цензуру и официально вышло в печать.

Роману подходит подзаголовок «Советская пастораль». Пастораль, она пастораль и есть. Этакое «Зови меня своим именем» с жарким, изнуряющим летом, когда один «друг» приезжает в гости к другому, но не в Италию, а в советскую деревню.
Сюжета как такового нет: весь роман герои ходят друг к другу в гости, пьют чаи, валяются на сеновале, называют друг друга ласковым «дрянь», а происходящее напоминает фарс.

После появилось ощущение, что я прочла книгу в горячечном температурном бреду и спорные моменты мне померещились: ну не могло в 1931 году в СССР выйти ТАКОЕ. Перечитываю – нет, всё на месте. И геи, и мета-диалоги, и слом четвёртой стены.

Пораженная, сижу и всматриваюсь в уже прочтённые строки, и каждый раз вижу в них что-то новое, не менее поражающее.

Чтож, если сталинскую цензуру Николев (который на самом деле Егунов) преодолел, то наши законы о запрете пропаганды ЛГБТ преодолеет и подавно. Так что вот вам, тоскующим по «Лету в пионерском галстуке», легальный роман о геях в СССР, заигрывающий с постмодерном.

Вообще-то я была удивлена. Исходя из аннотации, ожидала детектив, а получила саркастичное высмеивание религиозного фанатизма и фарисейства. Весьма тонкое и искусное.
Автор создает целый перфоманс. В первом акте он, от лица "издателя", рассказывает о некоторых событиях в обычной шотландской дворянской семье. События в равной степени печальные и смешные. О том, как фанатичная религиозность может разрушить счастливый брак, и ничуть не препятствует совершению грехов. О том, как скрыть грехи под прозрачной вуалью благочестия, как воспитать монстра, и чем это может закончиться. С фанатизмом не стоит шутить, даже когда он смешон. Иначе начинают умирать хорошие люди.
Во втором акте приводятся некие "документы", подтверждающие историю издателя: письма и мемуары. От лица самого фанатика. Обязательно к прочтению для ваших фанатичных знакомых - очень отрезвляющее в своей утрированной мерзости чтиво.
В третьей части подводятся итоги. И даже прилагаются остроумные "доказательства" истинности истории в виде факсимиле. Очень милый штрих. Для автора 19 века - тонко, забавно, глубоко. Высмеивается все и все. И смех, и грех. Но мертвецов это не вернет....

Безумно красивый и одновременно жестокий роман, представляющий собой по сути монолог главного героя, пожилого аристократа, пригласившего на ужин в замок давнего друга, с которым не виделся 41 год. Сильный текст с детективной интригой и разговорами о жизни и смерти, войне и мире, любви и дружбе, верности и предательстве, отношениях и испытании их на прочность.

Одновременно автор в завуалированной форме открывает читателю линию трагического распада прежнего миропорядка, изменившего европейский мир и его привычные ценности. Эта деталь искусно заключена в характерах протагонистов.

Мараи на 140 страницах текста удаётся поместить описание всей жизни героев всего в одну ночь - пока горят свечи, освещающие помещение, где идёт беседа. Такое яркое и точное описание сути всех перечисленных тем я, пожалуй, ещё нигде не встречал. Невольно задаёшься вопросом, точно ли Шандор прожил всего одну жизнь, чтобы так тонко разбираться во всём этом?

"Свечи сгорают дотла" - это магия, рассказать о которой, вероятно, невозможно - её надо почувствовать самому, пропустить через себя. Роман теперь однозначно входит в перечень моих любимых книг.

Отдельно оффтопом хочу отметить, что Мараи непостижимым для меня образом удалось максимально точно показать внутренние переживания и взгляд на местный быт европейца, проживающего в тропиках Малайи (этот кусок даётся кратко, но очень ёмко во время рассказа одного из героев). Для меня, как специалиста по Индонезии и Малайзии, это стало потрясением. Как он это сделал? Загадка.

"Циклонопедия" как образец теори-фикшна посвящена теоретизации жизни на Ближнем Востоке сквозь призму нефтедобычи. Ее текст в значительной степени составлен из сочиненных Негарестани терминов разной степени абстракции, так или иначе связанных с ближневосточной спецификой нефтяной промышленности. Автор придумывает свои слова буквально для всего, что можно помыслить как объект этой сферы, в результате многие предложения книги состоят только из нанизанных на нити синтаксиса ярких загадочных неологизмов.

"Циклонопедия" подходит к вопросу взаимодействия между нефтью и Ближним Востоком последовательно, двигаясь от более абстрактных уровней к более конкретным. Первая глава после формального художественного вступления посвящена нумерологии ближневосточной цивилизации, вторая – топологии нефтяных залежей, третья – нефтяным войнам и так далее вплоть до разбора магнитосферы земли и места пыли в жизни Ближнего Востока. Не будет обойдена вниманием и террористическая активность, причем тоже в онтологической привязке к нефти.

Все это автор старается анализировать с использованием оккультной лексики, мрачной образности и ссылок на Лавкрафта и другие тексты и фильмы хоррорной тематики в смеси с обильным цитированием как классики постмодернистской философии, так и других авторов теори-фикшна, из которых я что-то слышал только о Нике Ланде. В итоге получается очень темный и очень странный текст, якобы объясняющий простые вещи через сложные терминологические построения и связывающий воедино на самом деле не очень связанные объекты и события. Так сказать, натягивание совы на глобус как искусство и культ.

"Циклонопедия" финнеганоподобна в том смысле, что для приближения к ее пониманию сначала нужно выучить ее язык, но как только все эти навороты пол( )ых комплексов дырчатого тиаматериализма внутри теллурианского инсайдера под ксеродромом и его поли-тиками радикальной открытости и восстания против Солнца удается освоить, то текст сразу идет проще и оказывается не столько сложным по содержанию, сколько намеренно запутанным по форме выражения мыслей. Не раз и не два я встречал в книге повторение одной и той же мысли разными словами, что связано с переизбытком авторских терминов, которые можно складывать как угодно.

"Циклонопедия" явно рассчитана на западного читателя, не очень разбирающегося в нефтянке. Дело не в том, как Негарестани рассказывает о нефтяных промыслах на Ближнем Востоке и их метафизике и петрополитике – там складывается такое буйное фэнтези с многослойным противостоянием Земли и Солнца, жизни и болезни, становления и разложения, что искать в этом фактурные косяки по меньшей мере странно. Дело в том, что Негарестани буквально сосредотачивает всю нефть на Ближнем Востоке и выводит глубинные смыслы нефтедобычи только на родном ему материале. Но нефть же не только у арабов и персов есть, она есть всюду, включая Россию и Южную Америку, где ни климат, ни образ жизни с Ираном и Саудовской Аравией ничего общего не имеют. Тот же ксеродром – домашняя фишка автора, у нас нефть добывают в совсем другой местности.

И получается, что на самом деле теории Резы Негарестани о нефти не работают даже как фикшн. О роли нефти на современном Ближнем Востоке написано и красиво, и убедительно, но дальше этого региона автор заходить не стал, видимо, его целью было рассказать о своем, а не о всеобщем – хотя текст претендует на всеобщность сквозь частное. Перечитывать точно буду, теори-фэнтези об эпидемической борьбе теллурианского инсайдера против Солнца получилось отличное, да и язык я выучил, но преувеличивать осмысленность этого текста все же не стоит.

Автопортрет (я я я)
Первые предложения работают камертоном, под который настраиваются все последующие. И через всю книгу звучит эта одна эталонная нота, как бы ни возникало желание подловить на самолюбовании, высокомерии, бахвальстве - внутренне уже готовясь закатывать глаза, но нет - чистейшая нейтральность.

Даже в деланном равнодушии или усталости не обвинить, хотя кажется, что ну вот сейчас предложение завернет за угол и ты поймаешь эти интонации за хвост. Все еще нет. Ровно никакой оглядки на читателя. Это все ещё просто перечисление фактов.

Самоубийство (ты ты ты)
Эдуар Леве покончил с собой через десять дней после того, как передал эту рукопись своему издателю (2007 год).

Зная контекст, скачкообразные воспоминания о друге, который покончил с собой воспринимаются (сначала) как непростая задачка. Это абсолютно спокойные и безоценочные обрывки, по которым читатель шаркает в грязных сапогах со своим твердолобым стремлением разобраться – а что же собственно автор хотел сказать в своей, по сути, посмертной записке.

Нужно ли вообще ввязываться в это умственное упражнение (самоутверждение?) и городить огород из своих додумываний или цель как раз воспринять все как есть – как это делает автор. На деле это и оказывается самым сложным.

Больше отзывов в телеграм-канале Ножи на стеллажи

Она – это сборник историй о женщинах, которые в других громких произведениях исполняют второстепенные роли. Она - это мать, сестра, подруга, уборщица или, например, триединая богиня из древней мифологии.

Это рассказы о тех, кого часто в сюжетах мы не замечаем, но без них – картина имела бы уже совсем другой смысл.

Слог достаточно замысловатый и красноречивый, не всегда понятно, что хотел передать автор. И хотел ли? Скорее, я не прониклась до конца, хотя, честно, пыталась.

"Автопортрет" и "Самоубийство" - два коротеньких отдельных произведения Эдуара Леве, которые образуют смысловой диптих.

Даже странно, что "Автопортрет" был написан в 2005-м, настолько он современный. Сейчас, в эпоху соц. сетей и автофикшена, портретированием себя в той или иной степени занимаются все, а кто-то сделал из этого профессию. Но Леве отличается от популяции современных нарциссов, которые говорят о себе просто потому что ни о чем другом не могут, и это единственный предмет, в котором они в достаточной мере разбираются. Он лишён тщеславия, самолюбования или (ложного) самоуничижения. В своей бесстрастной манере он удовлетворяет стремление учесть и назвать все: не делает отбор и ранжирование фактов, не даёт им оценки, и тем самым приравнивает друг к другу. На ум приходит Камю с его: если конец предопределен, то жизнь распадается на равнозначные фрагменты, а все виды опыта равноценны.

Что же заставило взрослого и умного человека прилюдно вытряхнуть и перебрать содержимое своей сумочки?
Возможно об'яснением может послужить откровенное название его следующего и последнего произведения.  Может это желание "вспомнить" себя напоследок, когда уже все решил, а может - попытка передумать.

Леве написал свою последнюю книгу и погиб, скажем так, по собственному желанию. Порядок действий может быть только такой, и никак иначе. Мы не узнаем о его опыте по ту сторону. Никто не может рассказать, не жалеет ли он после. Автор не жалеет до. Он пишет о своем друге (многие черты которого повторяют авторские) и не ищет прямо причин поступка, не даёт оценок, принимает все как данность с которой всем (в том числе и его другу посмертно) нужно жить. И тут уже торчат уши Сартра: смерть делает любую жизнь завершенной, наполняет ее смыслом, а существование преображается в судьбу.
Отсутствие лишних оценок и эмоций снимает с такой неожиданной смерти флер не только трагичности, но и глупости, блажи, бессмысленности, чьей-то вины. Это просто ещё один выбор - такой же, как другие, один из многих.

Любите, как и все, наблюдать за чужой жизнью? Наблюдайте до тошноты. Вот вам человек, который расскажет вообще все не только о своей жизни, но и о смерти.