Сборник пространных французских лингвистических разглагольствований французского философа-педераста об абстрактном языке (не французском!) – с привязкой к непривязываемому или малопривязываемому: политэкономии, таксономии, изобразительному искусству, ботанике, биологии и проч., – и ценных, думаю, лишь для его французских последователей-философов (необязательно педерастов). Словосочетанием «Слова и вещи» обозначают метод в сравнительной лингвистике, предложенный немецкоговорящими исследователями языка, и используемый для реконструкции протокультуры и праязыков. Суть его вкратце: если в реконструированном праязыке есть слово, значит должна быть и вещь, которую оно обозначает, ведь носители праязыка были с ней знакомы. Гениально!

Глубоко сомневаюсь, что 17 тыс. французов, опрошенных для составления списка великих книг ХХ века по версии Le Monde, действительно считают этот текст великой книгой. Это к вопросу о составлении всевозможных списков великих книг.

Вот с Фуко у меня всегда такая проблема - не знаю, может быть, отчасти в переводах дело, - такой, казалось бы, задорный дядечка, а пишет как романист XIX века какой-то. На фоне прозрачной ясности какого-нибудь Барта или темной, но мерцающей проблесками и перекличками туманности более радикальных постмодернистов письмо Фуко (именно письмо, а не идеи) кажется очень консервативным и часто ммммм очень занудным. А "Слова и вещи" к тому же - одна из самых "философских" и сложных его книг, где он почти не катается на любимых коньках (вот люди ставят сюда в тэги слово "дискурс", а он здесь даже почти не про "дискурс", его "эпистема" - это нечто другое, более общее и даже, пожалуй, предшествующее дискурсам). Вощим хотя она и передвинула кое-что у меня в голове и, как гритца, offered a new perspective, я изрядно задолбалась ее читать.

Сперва наталкиваешься на ядовитого Дерриду, потом появляется размахивающий руками Бодрийяр и думаешь: все, надо уже завязывать с этими постструктуралистами, все какая-то мелкая вода, но тут появляется Фуко, и ты как будто бы падаешь сразу, падаешь, и он хватает тебя в свои большие философские руки, и дальше какой-нибудь романтический момент (глава номер три), и ты летишь, летишь по тексту как габриель, и это теплое спокойное небо - его повествование, там, где можно подумать, не боясь неожиданного падения, и только хочется иногда немного выше полететь, но это горизонтальное небо, и надо просто парить, как в художественной литературе, наслаждаясь чувством вкуса и тонким дерзанием мысли.

Достаточно хорошо известно, что растения ненавидят друг друга.