#011. Полина Жеребцова. Как я выжила на войне и стала писателем. История «Чеченских дневников»

Вы ведете дневник двадцать пять лет. Как Вам удалось сохранить рукописи на войне? Как они вообще уцелели?
Изначально их было не так много, всего несколько тетрадок. Я прятала дневники за шкаф, их становилось всё больше, выпадали страницы. Я сшивала тетрадки иголками с нитками. Во вторую войну набралась толстая пачка дневников. Я очень боялась, что закончится паста в ручке и я не смогу писать. Все время об этом беспокоилась и согревала ее. Было холодно, в квартире лежал снег, стена была разрушена, окно висело на улице. Мы не снимали с себя одежду, со рта шел пар. Всё сыро, мокро. Везде снаряды, трупы соседей. Кто-то вышел за дровами, хотел в подъезде испечь пышку, а туда попал снаряд.

Не было воды, мы собирали снег. И вот среди развалин, то за дрова их спрячу: принесем ветки какие-нибудь с улицы... Каждый раз выходим - рискуем! У нас был четырехэтажный дом: кирпичный, хрущевка. Четвертый, третий и второй этажи внутри дома упали на первый. На первом были провисшие потолки, на них лежали остальные этажи. Пол частично провалился в подвал и мы жили в коридорной нише, пережидали там бомбежки. Я прятала дневники в коридоре и очень волновалась.

Многие советовали сжечь их, выбросить, вообще ничего не писать. Но я ценила свои дневники больше, чем людей, которые меня окружали, и самой себя. Самое главное для меня было сохранить записи. Эта мысль пришла откуда-то извне и стала самой главной: “Мы все можем погибнуть, но дневники я должна сохранить”.

Судя по дневникам, в Чечне Вас избивали только потому, что считали этнически русской, то есть чужой. В Ставрополе после побега из Грозного ситуация повторилась. Для русских вы были, в первую очередь, девочкой из Чечни, снова чужой...
Этнически я не совсем русская, это спасло мне жизнь. Потому что этнически русским было не выжить, они жили на положении полурабов. Приходили люди с другого двора или даже ближайшие соседи, вырезали ночью целые семьи. А кто здесь жил? Да, русские свиньи! Понимаете? Это началось после первой войны. Не все чеченцы так себя вели. Я подчеркиваю, что нет плохого народа. Но такие негодяи были, их было много. Порядочные чеченские семьи прятали своих русских соседей, спасали им жизни. Не то чтобы даже этнически русских. Например, армяне, украинцы, евреи, грузины, цыгане, они же тоже были к русским причислены все “нечеченцы”.

После первой войны поднялись местные националисты. У меня в Финляндии есть знакомая чеченка. Она рассказывала, как ее отец прятал русских у себя в квартире. Забежит кто-нибудь полуголый, растрепанный в крови из ближайших соседей, с кем тридцать лет жили: “Спасите! Всех зарезали, а я вот вырвался!”. И ее отец- чеченец принимал такого человека. А когда за ним приходили вооруженные люди и говорили: “Давай сюда эту русскую собаку!”, он выходил и говорил: “Нет, это мой дом! И если вы зайдете сюда и вытащите этого человека или убьете при нас, то будете иметь дело со мной, будет кровная месть”. Так он несколько человек спас! А сколько не спаслись? Сколько людей погибло?

Дело в том, что Грозный в Советские времена был почти русский город. Там были сотни тысяч русских людей...Но у нас другая история. По материнской линии у меня в роду украинцы, русские, чеченцы и даже французы. У нас дома всегда были Библия, Коран, очень большая библиотека. Я с десяти лет ношу большой платок и длинные одежды. Мама носит большой платок, мы с мамой говорим на чеченском языке. В Грозном мы говорили на чеченском, потому что за русский язык могли выкинуть из автобуса, избить, ударить на улице.

До войны все жили в мире. У нас сколько было семей, когда мама русская, папа чеченец, или мама украинка, папа ингуш и так далее. И были очень хорошие, добрые отношения, но вот после первой войны поднялись националисты, объявили Шариат. Начались публичные казни. Людей казнили на улице, а детей со школы водили на это посмотреть. Мы все стали изучать в школе Коран. Мне было одиннадцать лет и, как Вы понимаете, я выглядела еще намного скромнее, чем любая девочка-чеченка.

Соответственно, к нам и отношение было другое. Действительно, в школе били. Почему? Потому что русское имя. А русское имя “позор”, “русские --свиньи и предатели, их всех нужно убить”. Дети слышат это дома, а потом говорят в школе. Вот, у нее русское имя. Ну сейчас мы ей дадим! Подходят, начинают меня избивать. Учителя не вмешивались. Один только учитель вмешивался, очень хороший -- Рустам Магомедович, я его упоминаю в своих “Дневниках”. Но у меня были и друзья, девочки-чеченки, которые за меня заступались. Это был мини геноцид в школе.

И все-таки как Вы справлялись с ощущением “чужой”? Что было труднее: терпеть нападки от чеченцев или от русских?
Человеку, который привык делить людей на национальности, сложно понять. Я этого лишена в силу многонационального воспитания. Я действительно была оскорблена, когда чеченцы абсолютно незаслуженно говорили: “Мы тебя ненавидим!”, “Тебя надо убить!”, “Ты тварь!”, бросали в меня камнями.

Это было оскорбительно, обидно. Выручало то, что у нас был брутальный, двухметрового роста отчим, смуглый, с бородой. Когда он появлялся, то все понимали, что связываться не стоит, будет кровная месть. Он погиб в начале второй войны. Пошел помочь своему другу отвезти вещи в лагерь беженцев, в их машину попала бомба, нашли только остов, все сгорело.

И все-таки внешне мы были так сильно похожи на своих, что до смерти нас не трогали. А такие случаи были со многими внешне стопроцентно русскими людьми. Мы не успели всех защитить..

Когда мы приехали в Россию, я ощущала, что я человек Чечни. В России нас не воспринимали как этнически русских, мы отличались внешне. Едва мы начинали упоминать, что в Чечне видели много несправедливости, военных преступлений, видели, как гибнут мирные люди, это, конечно, никому не нравилось.

И как Вы себя вели в этой ситуации? Что на тот момент чувствовали?
Творческий человек, философ, писатель всегда чувствует себя чужим. Очень легко быть в стае. Сложно быть человеком, который скажет: “Я человек мира” и не посмотрит, русский перед ним или чеченец, а будет судить по поступкам. Редко, когда человек может воспитать в себе чувство осознанности. Я к этому пришла очень рано, поэтому для меня другое поведение воспринимается как примитивное.

Конечно, рядом с такими людьми я чувствую себя непонятой, чужой, но отношусь к ним с юмором и понимаю, что этим людям предстоит еще много рождений, много встреч, много экзаменов во Вселенной. Лучше относиться к этому с пониманием и снисхождением. Но помнить, что ты все время должен идти вперед, у тебя есть цель.

Даже когда у нас не было еды и приходилось стоять на ногах пятнадцать часов в сутки за копейки, когда нас обманывали на работах, не было прописки,мы ночевали в бывших конюшнях, я ни на минуту не оставляла мысль, что сохранила дневники, я их вывезла. Я могла бросить всё, но я их вытащила, привезла и должна была найти издателя, должна была рассказать о них миру, я для этого выжила.

Русские, чеченцы, дети, старики погибали на моих глазах. И всё это попало в дневники. Даже если бы не попало, я бы все равно рассказывала об этом, потому что у меня хороший опыт чтения. Я знала книгу Анатолия Кузнецова “Бабий Яр”. Ведь он написал свой роман-документ по воспоминаниям юности. Представляете? А у меня, кроме всех моих воспоминаний, есть еще и дневники.

Я писатель-документалист, у которого нет правды одной стороны. Я не выступаю за военных в Чечне, не за российских военных (мне их жалко, особенно солдат срочников, которых туда предательски бросили). Но нам, мирным жителям, было хуже всех, потому что мы не умеем стрелять, мы ничего не понимаем в военном деле, на нас бросают бомбы и обстреливают. Город Грозный был признан самым разрушенным городом мира, но это было до Сирии. Представляете, вот в таком самом разрушенном городе мира выжила я со своими дневниками. Разве это не чудо? Разве теперь я не должна об этом писать и говорить? И я этим и занимаюсь.

Ведущая и автор подкаста «Fabula Rasa» Яна Семёшкина