Анатомия: «Татарская Пустыня»

Кто: Дино Буццати (1906-1972), Италия. Журналист, автор нескольких романов, детских сказок и рассказов.

Когда: 1939 год.

Экранизировано: 1976 год, реж. Валерио Дзурлини

Читатели на Лайвлибе: 79 2 10 67 10

Перевод: Фридэнга Михайловна Двин

Мнение читателей

1. Расскажите, о чём эта книга?

Sunrisewind:
О безысходности, ожидании катастрофы и бесконечной духовной трусости.

Astrojuggernaut:
О том, как тяжело не знать врага в лицо: можно до полного одряхления высматривать его с крепости, тогда как он бесконечно давно отпраздновал победу. И о том, что на порядок тяжелее знать врага в лицо, если приходится рассматривать себя в зеркальце для бритья по частям.

TD:
Каждый человек является творцом своей жизни. Каждый поступок либо приближает нас к нашей цели, либо отдаляет от нее. И если ты хочешь жить, а не существовать, то надо бороться за свою жизнь, за свое счастье, за все, что тебе дорого, и нельзя опускать руки ни в каком случае. Опустив их один раз, позволишь сделать себе это раз, а потом еще... и выйти из этого круга уже становится очень сложно. Так и главный герой, он попытался вырваться из крепости, но опустил руки и вернулся назад к привычному распорядку, где ничего не надо делать, все и так образуется.

Дальше...

2. Какая деталь запомнилась вам больше всего?

Astrojuggernaut: Сапоги Ангустины.

Вооруженный отряд из четырех десятков человек вышел из Крепости на северную сторону, когда из-за горизонта только-только показалось солнце. У капитана Монти были тяжелые, подбитые шипами ботинки – такие же, как и у солдат. Один только Ангустина шел в сапогах, и капитан перед выходом из Крепости посмотрел на них с преувеличенным интересом, ничего, однако, не сказав.
<…>

– В этих вот… – он указал на сапоги Ангустины, – вам туго придется.

Ангустина промолчал.

– Мне бы не хотелось задерживаться, – спустя некоторое время вновь заговорил капитан. – А в них вы намучаетесь, вот увидите.

На что Ангустина возразил:

– Теперь уже поздно, господин капитан, если уж на то пошло, вы могли бы сказать мне об этом раньше.

– Говори не говори, – возразил Монти, – вы все равно бы их надели, я же вас знаю.
Монти терпеть не мог лейтенанта. Скажите, какой гордый! Ну ничего, скоро ты у меня хватишь лиха, думал он и подгонял отряд даже на самых трудных участках, хотя ему было известно, что Ангустина не отличается крепким здоровьем.
<…>

Скажите, гордый какой, опять подумал Монти. Что ж, посмотрим, что ты запоешь потом. Он сразу повел группу дальше, заставляя солдат двигаться все быстрее и время от времени поглядывая назад, на Ангустину. Да, как он предполагал и надеялся, сапоги начали натирать лейтенанту ноги. Не то чтобы Ангустина сбавил темп или на лице его были написаны муки. Нет, это было заметно по тому, как он ступал, и по выражению суровой решимости на его лице.

– Кажется, я мог бы идти без передышки хоть шесть часов. Если бы не солдаты… Очень уж сегодня нам везет, – с видимым злорадством продолжал гнуть свое капитан. – Как вы там, Ангустина?

– Простите, капитан, – откликнулся тот, – вы что-то сказали?

– Ничего, – ответил Монти с недоброй улыбкой. – Я спросил, как у вас дела.

– А, да, спасибо, – уклончиво ответил Ангустина и после паузы, стараясь скрыть, что на крутизне дыхание у него срывается, добавил: – Жаль только…

– Что?.. – спросил Монти, надеясь услышать от лейтенанта жалобу на усталость.

– Жаль, что нельзя приходить сюда почаще, места здесь очень красивые, – сказал тот и по обыкновению отстраненно улыбнулся.

Монти еще ускорил шаг. Но Ангустина не отставал; лицо его побледнело от усталости, из-под фуражки по лицу стекали струйки пота, да и на спине ткань мундира потемнела, но он не жаловался, и дистанция между ним и капитаном не увеличивалась.
<…>

Ангустина был бледен, из-под фуражки стекали ручейки пота, мундир был – хоть выжимай. Но лейтенант стиснул зубы и крепился: скорее бы он умер, чем спасовал. Незаметно для капитана он действительно поглядывал вверх, стараясь угадать, когда наступит конец мучительному подъему.

Солнце стояло уже высоко и освещало самые дальние пики, но свет этот не был чистым и ярким, как обычно в тихие осенние утра. По небу медленно и равномерно расползалась какая-то странная, зловещая дымка.

Да еще и сапоги стали причинять адскую боль, особенно в подъеме; судя по мучительному жжению, кожа, наверно, была уже стерта в кровь.
<…>

Сапоги Ангустины и впрямь были неподходящей обувью для лазанья по отвесным скалам. Подметки все время скользили, тогда как шипы на тяжелых ботинках капитана Монти и солдат прочно цеплялись за выступы. Но Ангустина все равно не отставал: с удвоенным упорством, несмотря на усталость и застывающий на ледяном ветру пот, он ухитрялся идти в затылок капитану, забираясь все выше и выше.

Sunrisewind: Встреча с варварами на горном перевале.

– Господин капитан! – закричал вдруг снизу сержант, замыкавший цепочку.

Монти остановился. За ним – Ангустина, а потом и все солдаты, до последнего.

– Ну что еще? – спросил капитан, словно его оторвали от бог знает каких важных дел.

– А северяне-то уже на гребне! – крикнул сержант.

– Ты что, спятил? Где ты их видишь? – отозвался Монти.

– Слева, вон на той седловине, чуть левее уступа, что торчит будто нос!

Он был прав. Три крошечные черные фигурки четко вырисовывались на фоне серого неба, и было хорошо видно, как они движутся. Не приходилось сомневаться в том, что они уже заняли нижний участок гребня и, судя по всему, до вершины доберутся первыми.

– Черт побери! – крикнул капитан, сердито поглядев вниз, на цепочку, как будто в этой неудаче были повинны солдаты. Потом обернулся к Ангустине: – Вершину взять должны мы, никакого разговора быть не может. Не то – лучше не показываться на глаза полковнику!
<…>

–Ладно, – сказал капитан, – теперь нужно отыскать дорогу: от вершины нас отделяют всего несколько метров.

– Как? Вон там уже и вершина? – спросил лейтенант с едва уловимой иронией, которой капитан, конечно же, не заметил.

– И десяти метров не будет, – кипятился капитан. – Черт побери, мне ли их не одолеть! Да я…

Его прервал чей-то дерзкий голос сверху; над краем невысокой стенки показались две головы.

– Добрый вечер! – крикнул, улыбаясь, один из незнакомцев, повидимому офицер. – Хочу предупредить: здесь вам не подняться, нужно идти по хребту!

Оба исчезли; до стоящих внизу доносилась лишь неразборчивая речь чужаков.

Монти позеленел от злости. Значит, все кончено: северяне захватили и вершину.

Капитан, не обращая внимания на продолжавших подходить снизу солдат, опустился на обломок скалы, лежавший на карнизе.

Вдруг повалил снег – густой и тяжелый, совсем как зимой. И кто бы мог подумать – за несколько минут щебенка, покрывавшая карниз, стала совсем белой, тогда как все остальное погрузилось в темноту.

Никто и представить себе не мог, что ночь наступит так внезапно.

Солдаты как ни в чем не бывало развернули свои скатки и укрылись шинелями.

– Вы что делаете, черт вас побери! – взорвался капитан.– Немедленно свернуть шинели! Уж не собираетесь ли вы проторчать здесь всю ночь? Будем немедленно спускаться.

– С вашего позволения, господин капитан, – возразил Ангустина, – до тех пор, пока те находятся на вершине…

– Что-что? Что вы хотите этим сказать? – вскинулся капитан.

– По-моему, нельзя возвращаться назад, пока северяне там, на вершине. Да, они добрались туда первыми, и нам здесь делать уже нечего, но как это может быть истолковано?!

Капитан ничего не ответил и минуту-другую ходил взад-вперед по карнизу. Потом сказал:

– Теперь и они наверняка уберутся отсюда, на вершине в такую погоду еще хуже, чем здесь.

– Господа! – раздался голос сверху, и над кромкой стены показалось уже четыре или пять голов. – К чему все эти церемонии, беритесь за веревки и поднимайтесь сюда, в такую темень по крутому склону вам все равно не спуститься!

С этими словами они сбросили два толстых каната, чтобы с их помощью отряд из Крепости мог одолеть короткую стенку.

– Спасибо, – язвительным тоном ответил капитан Монти. – Спасибо за внимание, но мы уж как-нибудь сами о себе позаботимся!

– Ну, дело ваше! – крикнули сверху. – Но веревки мы тут оставим, как знать, может, они вам все-таки понадобятся.

Наступило долгое молчание. Лишь с тихим шорохом сыпал снег да время от времени кто-нибудь кашлял. Видимости не было почти никакой: едва-едва просматривался подсвеченный красноватым светом фонаря край поднимавшейся над ними стенки.

Солдаты Крепости, накинув шинели, тоже стали зажигать фонари.

– Господин капитан, а не перекинуться ли нам в картишки?

– К дьяволу ваши картишки! – ответил Монти, прекрасно понимавший, что этой ночью им отсюда уже не выбраться.

Не говоря ни слова, Ангустина вынул колоду из сумки капитана, доверенной одному из солдат, разостлал на камне край своей шинели, поставил рядом фонарь и стал тасовать карты.

– Давайте сыграем, господин капитан, даже если вам не хочется.

Только теперь Монти понял, что имел в виду лейтенант: ведь на них смотрят северяне и еще небось насмехаются; выходит, надо играть.
<…>

Сверху до них снова донеслись голоса, затем топот: должно быть, северяне уходили.

– Желаю успеха! – крикнул все тот же голос. – Удачной вам игры… и не забудьте про веревки!

Ни капитан, ни Ангустина не ответили. Они продолжали азартно шлепать картами, как будто и не слышали этих криков.

Отблески фонаря на вершине погасли. По-видимому, северяне действительно собирались уходить. Колода совсем разбухла от снега, и тасовать ее становилось все труднее.

– Ну хватит, – сказал капитан, бросая свои карты на камень. – Хватит ломать комедию!

Он устроился под скалой и поплотнее завернулся в шинель.

– Тони! – крикнул он. – Принеси мне мой ранец и найди немного воды – пить хочется.

– Они еще видят нас, – сказал Ангустина. – Видят с гребня!

Но, поняв, что Монти этим не проймешь, стал играть сам с собой, делая вид, будто партия продолжается.

С громкими восклицаниями, якобы относящимися к игре, лейтенант в левой руке держал карты, а правой «ходил», бросая их на край шинели, и брал взятки. Сквозь густую завесу снега чужеземцы не могли, конечно, разглядеть сверху, что партнера у него нет.

Ужасный холод пронизывал его. Лейтенанту казалось, что он уже не сможет ни сдвинуться с места, ни даже лечь. Никогда в жизни ему еще не было так плохо. На гребне колыхался отсвет фонаря: чужаки явно удалялись, но еще могли его видеть.

TD: героя увозят из крепости, когда враг уже был у ворот, отбирая смысл его жизни.

– Экипаж? За мной? Почему за мной?

– Ну конечно, за тобой, чтобы увезти тебя отсюда. Не можешь же ты вечно торчать в этой дыре. В городе тебя будут лечить лучше, там ты через месяц встанешь на ноги. А здешние дела пусть тебя не тревожат, основные трудности уже позади.
<…>

– Послушай, Симеони, – начал он другим тоном. – Ты ведь знаешь, что здесь, в Крепости… все остаются служить только ради надежды… Это трудно объяснить, но ты-то должен меня понять. – (Нет, ничего он не мог ему объяснить. Есть вещи, которые до таких людей не доходят.) – Если бы нам… если бы не эта надежда…

– Не понимаю, – ответил Симеони с нескрываемым раздражением. (К чему эта патетика, подумал он. Неужели Дрого от болезни начал впадать в детство?)

– Но ты же должен понять, – твердил свое Джованни. – Больше тридцати лет я сижу здесь и жду… Я упустил столько возможностей.

Тридцать лет – не шутка, и все тридцать лет я ждал, когда появится враг. Ты не можешь требовать, чтобы именно теперь… Чтобы именно теперь я уехал… Не можешь, я имею право остаться, если уж на то пошло…

– Хорошо, – резко произнес Симеони. – Я думал, что оказываю тебе услугу, а ты отвечаешь такой неблагодарностью. Выходит, не стоило труда… Я специально отправил двух вестовых, специально задержал переброску одной батареи, чтобы можно было пропустить твой экипаж.
<…>

Там, наверху, вдали от остального мира, провел он свою жизнь; там, в ожидании врагов, он промучился больше тридцати лет, теперь же, когда враг у ворот, его прогнали. А те, кто отсиживались в городе, наслаждаясь легкой и веселой жизнью, вот они, пожалуйста, явились на перевал с высокомерными, пренебрежительными улыбками – за чужой славой.

Дрого не мог оторвать взгляда от желтоватых стен Крепости, геометрически четких силуэтов казарм и пороховых складов, и скупые горькие слезы медленно катились по его морщинистым щекам. Какой жалкий финал, и ничего уже не поделаешь.

Ничего, ровным счетом ничего не осталось у Дрого, он один на всем белом свете, совсем больной. Его выгнали из Крепости как прокаженного. «Ах вы, проклятые, ах проклятые», – бормотал он. А потом решил: будь что будет, не надо больше ни о чем думать, иначе сердце разорвется от обиды и гнева.

Солнце уже клонилось к закату, а ехать оставалось еще порядочно; оба солдата на козлах преспокойно болтали, им было все равно – ехать или оставаться. Они принимали жизнь такой, какая она есть, не обременяя себя лишними переживаниями. Экипаж был отличной конструкции – настоящая карета «скорой помощи», – но, как чуткая стрелка весов, реагировал на каждую выбоину на дороге. А Крепость, вписанная в горный ландшафт, становилась все меньше, все приземистее, и стены ее в этот весенний день приобрели какой-то странный оттенок.

3. Назовите самую похожую книгу.

TD: Я бы сравнил ее с «Пятой горой» Пауло Коэльо

Sunrisewind: Книгу не назову, но вот в своей рецензии отмечала, что книга больше всего напомнила картину Дали «Постоянство памяти»

Astrojuggernaut: Уже говорила, повторюсь: «Другая сторона» Кубина. Только у итальянского Дрого перманентно лихорадка и слабость, а у австрийского - припадки и галлюцинации, всё согласно гиппократовским темпераментам.

4. Вы бы выделили эту книгу из ряда других прочитанных вами примерно в то же время?

Sunrisewind: Да, несомненно. Это тот случай, когда книгу нельзя назвать близкой по духу (или что-то в таком роде), но идеи глубоко проникают в тебя и не отпускают еще очень долгое время.

TD: Да, выделил, но только как напоминание о том, что нельзя сидеть сложа руки!

Astrojuggernaut: Я бы выделила ее из любого ряда.

----------8х------------------------------------------------------------------------------------

Вышедшая в самый разгар второй мировой войны книга о никому не нужной крепости на заброшенной границе доказывает, что искусство не всегда должно быть актуальным. Роман имеет отношение к тогдашней реальности весьма опосредованное, даром что главный герой – военный. «Татарская пустыня» близка к притче, но если у притчи второй план обычно однозначен, то здесь однозначности нет. Отсюда и множество формулировок о смысловом содержании романа: о бессмысленности существования, о том, что в жизни всё повторяется, о смерти как неотъемлемой части жизни… во всём этом есть две более-менее точные истины: Хоть Буццати и не француз, но его роман точно имеет отношение к экзистенциализму, и высказывание интернет-пользователя «Буццати знает толк в про****ной жизни».

Два уровня романа не конфликтуют между собой, а скорее уживаются в симбиозе: в отличие от уже упомянутой притчи, где история служит лишь обёрткой для месседжа, и традиционной литературой, где смысл по большей части выдумывает читатель. Буццати поступает элегантно, оставляя все основные символы на виду, сделав их аллегоричное и настоящее значение синонимичными друг другу.
Крепость: символ ограниченности мира, в котором живёт человек, из которого каждый пытается вырваться в молодости, но с годами смиряется и замыкается внутри. В романе главный герой Джованни Дрого попадая в крепость, считает что это лишь первая ступенька его карьеры, небольшая передышка перед настоящей жизнью. Спустя десятилетия он уже не представляет жизни вне крепости.
Татары: символ врага, который кроме частных случаев иллюзорен и является лишь поводом для жизни (жизнь это борьба). В романе Джованни Дрого охраняет заброшенную и никому не нужную границу, всю жизнь готовясь к схватке, которой не будет.

Страницы романа наполняет ожидание и бездействие, становясь всей жизнью Джованни, ведущего службу, чья бессмысленность доведена до совершенства. В конце книги умирающий Дрого чувствует, что предстоящее может стать главным событием в жизни. То, что не только жизнь Джованни Дрого складывается подобным образом, подтверждает утешение-обманка Льва Шестова:

Здесь на земле в людях только пробуждаются мечты и надежды, исполняются же они не здесь.

Из похожих авторов чаще всего упоминают Кафку (беднягу упрекают в том, что все мрачные мотивы в творчестве итальянского автора появились от его влияния). Пересекающиеся мотивы действительно есть: выраженное чувство того, что Ад – это другие, навязанная извне бессмысленность существования и предчувствие того, что жизнь – это ещё не всё, что уготовано человеку. И главная точка пересечения – экспрессионизм (хоть и у Буцатти он совсем другой – но назовите мне хоть одного экспрессиониста, избежавшего сравнения с Кафкой). Из современных книг упоминается «В ожидании варваров» Дж. М. Кутзее. Главное и решающее различие этих книг в том, что у Кутзее варвары существуют.