Военное дело, спецслужбы — цитаты из книг — стр. 4

Слышу легкие толчки отрывающихся бомб, доносится запах сгоревших пиропатронов. Все! Теперь я свободен. Резко разворачиваюсь вправо, меняю угол крена, теряю высоту, увеличиваю скорость.

С фронта потянулись к нам нескончаемые вереницы летчиков, штурманов, радистов, оставшихся без самолетов, утративших свои разбитые полки, вернувшихся из-за линии фронта пешком – кто с экипажем, а кто в одиночку, потеряв своих товарищей в воздушных боях, на неудачных внеаэродромных посадках, в перестрелке с преследователями…

Под конец он извлек из книжного шкафа тоненькую книжицу французских летчиков Оккера и Крейна в русском переводе «Слепые полеты» и подал мне. – Прочти. Полезная книга. Пожалуй, лучшее, что есть у нас из написанного о полетах по приборам.

Из летных школ под разными предлогами стали вырываться даже летающие курсанты, предпочитая авиации другое, более надежное дело. Добровольный набор в летные школы сплыл. Ему на смену пришел обыкновенный военкоматовский призыв, резко отличавшийся от предыдущих спецнаборов низким качественным состоянием «человеческого…

Кто-то крест не разглядел и, став в круг, бомбу за бомбой запускал по мишени. Ремонтная бригада, говорят, показала в тот день знатные результаты в звездном забеге во все стороны, но все обошлось испугом

В славное летное братство одни вступали как в храм доброй и строгой богини, безоглядно неся ей первую юношескую и до конца преданную любовь, другие – как в очередной гарнизон «для прохождения дальнейшей службы». И хотя последних «муза полета» своим расположением не жаловала, порой и среди них случались ее избранники.…

Полагая, что все беды в авиации проистекают от низкой дисциплины среди летного состава, высшее военное руководство признало необходимым периодически направлять в авиационные части и соединения наиболее строгих и ревностно почитающих общевойсковые порядки командиров из других родов войск – пехотинцев, танкистов, даже…

А. И. Куприн еще в начале века писал о летчиках: «Я люблю их общество. Приятно созерцать эту молодость, не знающую ни оглядки на прошлое, ни страха за будущее, ни разочарований, ни спасительного благоразумия». Заметьте: «ни спасительного благоразумия»! Солнечной любовью к жизни назвал это чувство Александр Иванович.

Надеюсь, верую – вовеки не придет Ко мне позорное благоразумье, — полушутя-полусерьезно иногда повторял я заклинание Маяковского, по-своему понимая его иносказательный смысл.

Что-то рушилось на пороге возможного. Мои воронежские летные акции, еще вчера казавшиеся несокрушимо прочными, тихо плавились в синем огне недоверия и предубеждений.

Мир был взбудоражен и наэлектризован: та самая авиация, о которой только и было известно, что она уже давно разбита, бомбит Берлин! И справиться с нею пока не удается.

Невероятно трудными были и взлеты. В жаркие вечера, когда тяга и без того ослабевших от изрядной изношенности моторов падала еще больше, перегруженные бомбами самолеты еле-еле отрывались на крайней границе коротких грунтовых взлетных полос.

Старые пилоты терпеть не могли летать пассажирами. Все им казалось, будто тот чудак, что сидит там впереди, за баранкой, не так взлетает, не туда летит.

Больше всего меня в этой задаче напрягало то, что нам предстояло валить пацанов срочной службы, таких же, как и мои бойцы. Когда же я задал вопрос своим разведчикам, готовы ли они выполнить такую задачу, они все, как один, выразили желание участвовать в этом мероприятии. Тут-то я в первый раз по-настоящему испугался…

Безотцовщина - бич. Мужские качества дефицит. Лишь десять из тридцати солдат признают в своем воспитании мужской авторитет (из опроса). Из семнадцати-восемнадцати солдат группы, идущей на боевой выход, пять-шесть человек - дееспособный костяк, семь-восемь - откровенный балласт, носят себя и оружие. Лучше бы без них, но…

В вопросе о наказании людей верно следующее: человек настолько связан кровным родством с другим, что не должен вредить ему иначе, как ради достижения какого-нибудь блага.