Меч и Цитадель

XVII. Меч ликтора

– Мы уходим, – сообщила Касдо. – Но прежде чем отправиться в путь, я приготовлю завтрак. Если не пожелаешь, с нами можешь не есть.

Ответив кивком, я подождал снаружи, пока она не вынесет мне деревянную миску с пустой овсянкой и деревянную ложку, отнес еду к роднику и позавтракал. Родник ограждала стена тростников, и я, покончив с кашей, не стал (возможно, в нарушение данной альзабо клятвы) покидать укрытия, а принялся наблюдать за домом.

Спустя какое-то время Касдо, старик и малыш Севериан вышли наружу. Мать семейства несла при себе увесистый узел и посох мужа, а старик с мальчуганом – по небольшому заплечному мешку. У ног их резвился пес, очевидно, с приходом альзабо заползший под дом (не стану винить его в трусости, однако замечу, что Трискель на его месте так бы не поступил). Остановившись за порогом, Касдо огляделась и, не сумев отыскать меня, оставила на крыльце какой-то узелок.

На моих глазах все трое двинулись прочь краем поля, вспаханного и засеянного всего около месяца тому назад. Теперь весь урожай с него достанется птицам… Касдо с отцом шли не оглядываясь, однако мальчишка, Севериан, прежде чем перевалить гребень первой возвышенности, остановился и обернулся, чтобы взглянуть напоследок на родной дом – единственный дом, который знал в жизни. Сложенные из камня стены стояли незыблемо, как ни в чем не бывало, над печной трубой еще курился дымок очага, на котором готовили завтрак…

Должно быть, услышавший оклик матери, мальчуган поспешил за ней и вскоре тоже скрылся из виду. Тогда я покинул укрытие в тростниках и подошел к двери. В узелке на крыльце оказались два одеяла из мягкой шерсти гуанако и немного вяленого мяса, завернутого в чистую тряпицу. Мясо я спрятал в ташку, а одеяла свернул скаткой и перекинул через плечо.

Воздух после дождя был чист и свеж, а при мысли о том, что убожество каменной хижины и запахи дыма с едой вскоре останутся позади, на душе сделалось необычайно легко. Заглянув в дом, я окинул взглядом черную кляксу засохшей крови альзабо и обломки кресла. Стол Касдо сдвинула на прежнее место, а Коготь, так тускло мерцавший на нем, не оставил на столешнице ни следа.

Не обнаружив внутри ничего стоящего, я вышел за порог, затворил дверь и направился следом за семейством Касдо. Простить ее, оставившую меня без света во время схватки с альзабо, я, разумеется, не простил – осветить комнату она без труда могла бы, попросту опустив лампу вниз, сквозь проем люка, но и сверх меры винить Касдоза то, что та приняла сторону Агии, совсем одной среди суровых, неумолимых ликов гор в ледяных венцах, не мог; ну а старик и мальчишка, уж точно ничем передо мною не провинившиеся, были по крайней мере настолько же беззащитны, как и она.

Тропа оказалась столь мягкой, что я в буквальном смысле этого слова шел по их следу, отчетливо различая впереди небольшие отпечатки ног Касдо, а рядом – цепочку еще меньших следов мальчугана, на каждый ее шаг делавшего по два, и следы заметно косолапившего старика. Шагал я неспешно, чтоб не нагнать их, и, понимая, что путь мой с каждым шагом становится все опаснее, надеялся вовремя заметить солдат архонта, если встречный патруль остановит их для допроса. Выдать меня Касдо не сможет: любые правдивые сведения, которые она изложит димархиям, только собьют их с моего следа, а если поблизости окажется все тот же альзабо, его я рассчитывал услышать либо почуять, прежде чем он нападет, – в конце концов, оставлять его дичь без защиты я клятв не давал, обещал лишь не выслеживать его и не оставаться в доме.

Должно быть, путь, которым мы шли, был обычной звериной тропой, расширенной Беканом: вскоре тропа исчезла. Окрестности казались вовсе не такими суровыми, как выше уровня леса. Южные склоны нередко покрывал ковер из крохотных папоротников пополам с мхом, а за вершины утесов цеплялись корнями сосны и кедры. Почти все время откуда-нибудь неподалеку слышался шум падающей воды. Текле в мой голове вспомнилось очень похожее место, куда она как-то раз ездила на пленэр в сопровождении учителя рисования и пары кряжистых, грубоватых телохранителей. У меня тут же возникло ощущение, будто я вот-вот набреду на мольберт, палитру и неопрятный этюдник с кистями и красками, позабытый возле какого-нибудь водопада, когда скрывшееся солнце прекратило играть в его брызгах.

Разумеется, ничего подобного мне в пути на глаза не попалось; около полудюжины страж я вовсе не видел вокруг каких-либо признаков присутствия человека. К следам семейства Каcдо прибавились отпечатки оленьих копыт, а дважды я замечал цепочки кургузых, округлых следов лап одного из крупных рыжих котов, охотящихся на оленей. Без сомнения, эти следы были оставлены на заре утра, когда дождь прошел.

Спустя еще какое-то время я увидел впереди вереницу следов, оставленных босыми ступнями значительно больше ступней старика. Правду сказать, каждый не уступал величиной отпечатку подошвы моего сапога, а шагал тот, кто оставил их, даже шире, чем я. След незнакомца пересекал следы семейства Каcдо под углом, однако, судя по отпечатку, оставленному поверх отпечатка ступни мальчишки, проходил здесь после них, но до меня.

Ускорив шаг, я поспешил вперед.

Поначалу мне думалось, будто следы оставлены каким-нибудь автохтоном, хотя я в первый же миг удивился ширине его шага: как правило, эти горные дикари невелики ростом. Если то вправду был автохтон, встреча с ним Каcдо и прочим ничем особенным не угрожала, хотя с него вполне сталось бы поживиться ее поклажей. Из слышанных мною рассказов об автохтонах окрестных гор явствовало, что они – великолепные охотники, но отнюдь не воинственны и не кровожадны.

Вскоре путь мой снова пересекли отпечатки босых ног. К первому из незнакомцев присоединилось еще по крайней мере двое, если не трое.

Окажись это дезертиры из армии, дело могло обернуться совсем по-иному: именно они и их женщины составляли около четверти всех заключенных Винкулы, и многие угодили туда за самые зверские преступления. Вдобавок дезертиры наверняка должны быть неплохо вооружены… но и одеты-обуты, на мой взгляд, тоже – не босиком же пускаться в бега!

Впереди показался крутой подъем. На земле появились борозды, оставленные посохом Каcдо, и сломанные ветки, за которые путники – и, вероятно, их преследователи – хватались, карабкаясь наверх. Тут мне пришло в голову, что старик, по всей видимости, уже изрядно устал, однако дочери, как ни удивительно, до сих пор удается вести его вперед. Возможно, ему, а то и всем троим, уже известно о погоне?

Приближаясь к гребню возвышенности, я услышал заливистый собачий лай, а затем (в тот момент это казалось едва ли не эхом минувшей ночи) – дикий вопль без слов, только вовсе не жуткий, наполовину человеческий крик альзабо. Такие крики я много раз слышал в прошлом – порой издали, лежа в койке по соседству с Рохом, порой же вблизи, относя пищу клиентам и подмастерьям, дежурившим в наших подземных темницах. Крик этот в точности, в каждой нотке, повторял крики одного из клиентов с третьего уровня, одного из тех, кто утратил дар осмысленной речи, отчего их – из практических соображений – более не выводили наверх, в пыточную.

Все это были зооантропы – те самые, которыми вздумалось нарядиться некоторым из приглашенных вместе со мною на ридотто к Абдиесу. Поднявшись на гребень, я разглядел их так же отчетливо, как и Касдо с отцом и сыном. Людьми их, конечно, не назовешь, но издали они вполне могли сойти за обнаженных людей, вдевятером, сутулясь, подпрыгивая на полусогнутых ногах, окружавших кольцом троих путников. Я снова ускорил шаг, но тут же увидел, как один из них взмахнул дубинкой, и старик упал наземь.

Тут я замешкался, и остановил меня вовсе не испуг Теклы, а мой собственный страх.

Возможно, с людьми-обезьянами в руднике я дрался отважно, однако в то время у меня не было иного выхода. Не дрогнул я и в схватке с альзабо, но там тоже некуда было бежать, кроме как в темноту, где меня ждала верная гибель.

Сейчас выбор у меня был, и я подался назад.

Живущая в диких горах, не знать о зооантропах Касдо не могла, хотя, возможно, ни разу прежде с ними не сталкивалась. Заслонив собою мальчишку, вцепившегося в ее юбку, она взмахнула посохом, будто саблей. Казалось, ее невнятный, резкий, пронзительный крик, перекрывая вопли зооантропов, доносится откуда-то издали. Меня охватил ужас, знакомый всякому, кто видел подвергшуюся нападению женщину, однако вместе с ним (а может, таясь за ним) в голове промелькнула еще одна мысль: на сей раз ей, не пожелавшей драться вместе со мной, придется драться в одиночку.

Продлиться долго схватка, разумеется, не могла. Подобные твари либо пугаются и бегут сразу, либо их вовсе ничем не отпугнуть. Увидев, как один из зооантропов выхватил посох из рук Касдо, я обнажил «Терминус Эст» и побежал вниз, к ней. Тем временем один из обнаженных сбил ее с ног и швырнул наземь, готовясь (как мне подумалось) учинить над нею насилие.

И тут из-за деревьев по левую руку от меня стрелой вылетел зверь огромной величины. Мчался он с такой быстротой, что поначалу я принял его за дестрие рыжей масти, неоседланного и без седока, и только увидев его клыки, услышав отчаянный визг одного из зооантропов, узнал в нем альзабо.

Уцелевшие зооантропы навалились на него гурьбой. Вздымавшиеся и опадавшие навершия их дубинок из железного дерева на миг приобрели гротескное сходство с головами кормящихся кур, клюющих рассыпанную для них по двору кукурузу. Затем один из зооантропов, отброшенный прочь, взлетел в воздух. Казалось, его обнаженное тело обернуто алым плащом.

К тому времени, как в схватку вступил и я, альзабо был повержен, а мне тут же сделалось не до него. «Терминус Эст» запел, описывая надо мной круг. За первым из обнаженных упал второй, а возле самого моего уха – так близко, что я смог расслышать звук рассекаемого воздуха – просвистел камень величиною с кулак. Попади он в цель, тут бы мне и конец.

Однако на этот раз со мною сражались не люди-обезьяны из заброшенного рудника, столь многочисленные, что одолеть их в конечном счете никому не по силам. Одного из зооантропов я, почувствовав, как подается, скрежещет по лезвию каждое рассекаемое ребро, разрубил от плеча до бедра, а еще одному с маху раскроил череп.

Наступившую после этого тишину нарушали лишь всхлипывания мальчишки. На горном лугу распростерлись семеро зооантропов; по-моему, с четверыми покончил «Терминус Эст», а с тремя другими – альзабо, так и не выпустивший из зубов мертвого тела Касдо (причем голову и плечи он, несмотря ни на что, успел сожрать). Неподалеку, точно смятая тряпичная кукла, лежал старик, некогда знавший Фехина. Пожалуй, сей знаменитый художник превратил бы его гибель в настоящее чудо, показав ее с точки зрения, которой никому другому не отыскать ни за что, а в проломленной голове воплотил бы все величие и всю тщету человеческой жизни… но, увы, Фехина рядом не оказалось. Подле старика распластался в траве пес с окровавленной мордой, а маленький Севериан…

Я огляделся в поисках мальчишки. К немалому моему ужасу, он, съежившись, жался к спине альзабо. Несомненно, тварь эта окликнула его отцовским голосом, и мальчуган послушно пошел на зов. Задние лапы зверя конвульсивно дрожали, глаза были закрыты. Стоило мне взять мальчишку за плечо, из пасти альзабо, словно собравшегося лизнуть его руку, вывалился язык – куда шире и толще бычьего, затем плечи зверя содрогнулись с неистовством, заставившим меня невольно отпрянуть назад, а язык, так и не втянутый в пасть, безвольно обмяк, тряпкой упал на траву.

– Все кончено, малыш Севериан, – сказал я, оттащив мальчишку от зверя. – С тобой все в порядке?

Мальчишка кивнул и заплакал. Долгое время пришлось мне расхаживать из стороны в сторону, качая его на руках.

Какое-то время я размышлял, не воспользоваться ли Когтем, хотя в доме Касдо он изрядно меня подвел, причем уже не впервые. Однако пусть даже Коготь не подведет – как знать, каким окажется результат? Даровать новую жизнь зооантропам или альзабо мне ничуть не хотелось, а какой жизнью можно одарить обезглавленный труп Касдо? Что же до старика, он и так сидел у порога смерти, а теперь умер, и умер быстро. Скажет ли он мне спасибо, вернувшись назад только затем, чтобы вновь умереть через год-другой?

Камень сверкнул в луче света, но вспышка его оказалась обычным солнечным зайчиком, а вовсе не светом Миротворца, противосияния Нового Солнца, и я убрал Коготь в ладанку. Мальчишка не сводил с меня круглых от изумления глаз.

«Терминус Эст» оказался в крови по самую гарду и даже более. Усевшись на ствол упавшего дерева, я вычистил его кусками гнилой древесины, заново наточил и смазал клинок и все это время раздумывал, что делать дальше. Зооантропы с альзабо нисколько меня не заботили, но оставлять тела Касдо и старика на поживу зверью казалось низостью.

Возражало против этого и благоразумие. Что, если сюда явится еще один альзабо и, набив брюхо мясом Касдо, отправится в погоню за мальчишкой? Однако выбор у меня был небогат. Тела можно было отнести назад, в дом, но от дома мы отдалились изрядно. Вдобавок нести разом оба тела я не мог, а оставленное без присмотра, любое из них наверняка не дождется моего возвращения в целости и сохранности. Привлеченные множеством пролитой крови, в небе над головой уже кружили стервятники-тераторнисы, не уступавшие шириной распростертых крыльев грота-рею каравеллы.

Некоторое время я пробовал землю вокруг в поисках места, где мог бы выкопать яму посохом Касдо, но в итоге отнес оба тела к каменистому берегу ближайшего ручья и там соорудил над ними кайрн. Под кайрном им, согласно моим надеждам, предстояло пролежать почти год, до таяния снегов, пока, где-нибудь незадолго до пира в честь Дня святой Катарины, талые воды не унесут кости отца с дочерью прочь.

Малыш Севериан, поначалу лишь наблюдавший за мной, тоже принялся класть в незаконченный кайрн камни поменьше, а когда мы спустились к ручью, смыть пот и пыль, спросил:

– Ты – мой дядя, да?

– Я – твой отец, – отвечал я. – По крайней мере, пока. Оставшемуся без отца малышу вроде тебя непременно нужен новый отец, так что быть нам с тобой теперь вместе.

Мальчишка, кивнув, глубоко о чем-то задумался, а я неожиданно вспомнил о том, как всего-то две ночи назад видел во сне мир, где все люди, будучи потомками одной и той же пары колонистов, считали себя кровными братьями. Не знавший имен родной матери и отца, я вполне мог оказаться в родстве с этим мальчуганом, носившим то же самое, мое имя, и, если уж на то пошло, с любым из встречных. Привидевшийся во сне мир служил основой зданию всего моего существа. Жаль, не могу описать, сколь серьезны были мы оба там, у смешливого горного ручейка, сколь торжественным, чистым выглядел маленький Севериан с мокрыми щеками, с искристыми капельками воды в густой бахроме ресниц, окаймлявших огромные круглые глаза…