Маринкины рассказы

Эпилог

Невысокого росточка, худощавая женщина средних лет, сидела на полу мансарды, прислоняясь к стене, что – то писала на листе бумаги. Время от времени она поднимала голову и смотрела в окно, покусывая кончик ручки, делала она это машинально, полностью погрузившись в свои раздумья.

Большие зеленые, в серой окантовке с капельками рыжего, глаза в обрамлении черных длинных ресниц, задумчиво смотрели вдаль. Иногда она проводила рукой по коротким темно русым волосам, взъерошивала их и снова приглаживала. Мысли женщины неровной, а иногда, корявой вязью ложились на бумагу.

Марина, так звали женщину, писала свою книгу. Черновик уже написан, но нужно придумать название. Уже несколько дней она билась с этой задачей, отметая один вариант за другим.

Вдруг в глазах полыхнули искорки удовлетворения, она улыбнулась и старательно вывела ровными буквами: «Маринкины истории».

Марина писала о детстве, юности, о более зрелых годах, выметая из памяти трудные, печальные и плохие моменты. Когда-нибудь, быть может, она напишет о чем – то подобном, но сейчас ей хочется написать хорошую, светлую и смешную книгу, чтобы в грустные моменты достать ее с полки и окунуться в мир тепла и смеха, понежиться в объятиях приятных воспоминаний.

Глава 1 "Катька"

От рождения и до совершеннолетия жизнь моя протекала в селе. Точнее в двух селах: в селе Оля жил мой отец с бабушкой, а в Образцово жили я, мама, дедушка и брат. Старший брат на девять лет меня старше, в моих историях не участвовал и потому в рассказах он не упоминается.

Оба села ничем особо не примечательны. Обычные простые дома, в основном из дерева. Встречаются каменные, но их не много. В каждом дворе: дом, кухня – малогабаритный домик, где сельчане проводят все дни летом, подсолтенка (или беседка), банька, сарайчик, уличный деревянный туалет (второе по значимости после дома сооружение). У всех сады – огороды. У кого курятники, у кого свинарники, у кого коровники или, вообще, все вместе взятое.

В Образцово, когда начинались первые теплые весенние дни, появлялись тонкие травинки, жители сгоняли своих коз и баранов на задворки села, в одну отару и пастух уходил с ними в степь.

На закате отара возвращалась. «умная» скотина шла домой самостоятельно, а за «неумной» приходили хозяева.

Жило у нас в ту пору семейство коз: коза и три козочки, потом прибился чей-то козел. За ним никто не приходил, никто не искал его, и он так и остался жить у нас. Славный был козел, не то, что наша Катька. Зараза.

Вспоминая про нее, я сразу вспоминаю «Тимура и его команду», ту девчонку, которая вечно бегала за козой. Один в один я. Каждый раз возвращаясь с пастбища, эта … Катька, своенравная и, мне даже казалось, ехидная, коза уходила со стадом «умных» животных в другой конец села и всегда к одному и тому же двору. Далеко не глупая коза просто измывалась надо мной всеми доступными ей средствами.

Мне приходилось ходить за ней каждый вечер. Ни разу сама домой не пришла! Когда я гнала ее впереди себя хворостиной, она внезапно брала разбег. Я за ней. Разгонимся обе, а она ррраз – и свернула резко в сторону, а у меня тормозной путь только метров двадцать. Пока остановлюсь – она уже в каком-нибудь переулке траву щиплет.

Я привязывала ее за рога, тащила за собой, как атлет самосвал. И на себе таскала. И на тележке возила…

Это была не коза – это было наКАЗАние.

Как-то раз отправил меня дед ее подоить.

Я взяла большую эмалированную кружку, ведерко с чистой водой, чистую тряпочку – вымя обмыть. Подхожу к ней, приспосабливаюсь с боку. Она все время вертится и не дается.

Что же делать? Я озадаченно почесала затылок.

Тут на глаза мне попалась веревка. Я вплотную привязала ее за рога к заборчику и прижала ее еще своим телом. Обмыла, стала доить.

Я дою, она траву жует. Ну, вот спинным мозгом чувствую – не к добру она стоит так покладисто. Поднимаю кружку с земли … и, в этот момент, она мне копытом залезает в кружку!

Молоко пролилось. Я выдохнула пару залпов огня. Вылила остатки на землю, ополоснула кружку. А она опять стоит, травку жует, как ни в чем не бывало.

Захожу сзади. Раздвигаю ее ноги, ставлю на землю кружку. Опять дою. Еще литр надоила. И что бы вы думали? В четко рассчитанный момент, когда кружка уже двигалась по заданной траектории от нее ко мне, она мне в нее наваляла! Видно давно хотела, но берегла для этого момента. Я снова вылила молоко. С обиды и злости настучала этой кружкой ей по рогам и, не солоно – хлебавши, ушла восвояси.

– А где же молоко? – спросил дед, вздернув кустистые брови, когда я с хмурым лицом поставила перед ним пустую кружку.

– У Катьки своей спроси! – с раздражением и досадой в голосе ответила я.

И рассказала ему, как прошла дойка. Дед долго смеялся.

Когда позже дома прошелся разговор на тему: брать телку или не брать, я отчаянно молилась, чтоб даже не вздумали. Мало мне одной козы что ли?

А вот козел был! Ласковый, добрый, любил танцевать (забирался по ступенькам и запрыгивал на крышу бани, чтоб его видели все, кто шел мимо нашего дома) и любил чесаться. Козлятки были по-детски непоседливы, добры и милы.

Одна Катька кровь мне пила нещадно. Зараза.

Глава 2 "Утка лишней в хозяйстве не бывает"

Как много тогда было детворы в селах!

Мы, как муравьи, тощие и загорелые до черноты, похожие на цыгонят, лазали, где не попадя: и по заборам, и по деревьям, и по мусорным свалкам, валялись в песке, купались…

Мне было лет пять – шесть (в школе я еще не училась), а двоюродному брату Сережке (моему брату, моему другу и моему «сотворильнику») восемь – девять. Лето. Жара. И, кстати сказать, проказничали мы в основном всегда летом. Сезонное что ли у нас это было?

Идем мы по улице, от безделья пинаем камушки. Я нашла старую перегоревшую лампочку. Подбежала к ней, разбила ее о землю в сторонке от дороги, отбила хорошенько осколки от цоколя.

– Сорри какая! – я зажмурила один глаз, а ко второму поднесла цоколь «внутрянкой» к себе. Когда так через цоколь смотришь на солнце, там внутри что-то такое переливается каким-нибудь одним определенным цветом. У каждого цоколя был свой цвет. Мы собирали лампочки, иногда утаскивали из дома вполне себе еще рабочую лампочку, разбивали их, осторожно отбивали оставшиеся осколочки, чтоб узнать какие цвета нам попались на этот раз.

У нас уже целая коллекция была – можно на выставку отправлять. Но вот, если родители хоть раз увидели, как мы лампочки иногда выкручиваем – таких бы нам оваций отвесили. Потому (и не только!) наука партизанства нам была хорошо знакома. Это сейчас надавать ребенку по мягкому месту – арест и тюрьма, а в дни нашего детства – это был вполне гуманный способ воспитания. И хорошо еще, если только рукой, иногда в ход шли тапки, молодые тонкие прутья, срезанные с деревьев и, классика жанра, ремень.

Возвращаемся к нашему ленивому бездельному шествию.

На мне были майка и шорты (другой одежды я не воспринимала), на брате тоже майка и шорты. Идем, плетемся, думаем – чем заняться. И, знаете, преступления очень часто нас сами находили.

– Смотри, – говорит брат и показывает рукой на сетчатый «выгул» для домашней птицы.

Если во дворе не хватало место для «выгула», то его делали со стороны улицы. У забора, со стороны двора, ставили курятник, а в заборе делали квадратное отверстие на улицу и небольшую часть территории, около забора, в виде куба затягивали сеткой, чтоб птице было место погулять на воздухе.

Мы неслышно подкрались. Сморившись от жары, там спали утки. Мы, стараясь не шуметь, разрезали несколько ниток сетки стеклышком от разбитой лампочки.

И в тот момент, когда брат стал пролезать в эту дырку, утки проснулись. Что началось! Куда перья, куда утки, кряканье! И в этом мелькании перьев, уток и пыли по «выгулу» металось тело брата. Я стояла и с любопытством наблюдала за этой вакханалией. Наконец, с довольным лицом победителя из дырки вылез брат. Утки слиняли внутрь двора. Но одна ему все же досталась!

– Снимай майку! – скомандовал он.

Я, не споря, быстро сняла майку и протянула ему. Он закутал в нее утку, и мы ускоренным галопом, прямо карьером, бросились домой.

Это я описываю так долго, а действие все это произошло в считанные секунды, не больше.

Прибежали к нему домой, но зашли с заднего двора, опасались нарваться на тётку, протиснулись между коровником и забором ,и только там выпустили утку. Вот зачем она нам была нужна? И что теперь делать с ней, мы знать не знали, ведать не ведали.

Мы смотрели на нее, а утка, ошалевшая от пережитого, так и сидела на том месте, куда мы ее положили.

Немного подумав, решили:

– Пусть живет здесь, а мы будем еду и воду таскать ей.

День таскаем, второй. На третий день его второй дед пошел коров кормить…

– Галина! – закричал дед, возвращаясь с заднего двора. – Галина!

Опираясь на трость и неловко переставляя одну ногу, он что-то нес в руках.

– Что? – отозвалась тётка.

– Смотри! Это что такое? Откуда? – спрашивал у нее удивленно свекор. – Пошел коров кормить, слышу: за задней стеной кто-то крякает, залез туда, посмотрел, а там…– и он протянул ей наш трофей.

– Не знаю, – растерянно протянула она.

Пару минут она с любопытством и недоумением смотрела на птицу. А затем поправила платок на голове, перекинула столовое полотенце с одного плеча на другое, вытянула губы трубочкой и плотно сжала. Догадалась.

– Ну, паразиты! – было написано у нее на лице.

Вечер. Мы, набегавшись, примчались домой. Есть хотелось и спать. Но сначала нас ждал допрос с пристрастием в виде выкручивания ушей. Сопротивлялись мы, правда, не долго, да почти сразу и раскололись, кому охота без уха остаться и признались когда, где и у кого сперли утку. А вот на вопрос: "зачем?" ответить не смоли. Сами не знали. Получив по заслугам, мы искренне раскаялись и пообещали больше не воровать уток.

На следующий день тётка пошла к тому, у кого мы похитили эту утку, и купила у них еще одну утку и селезеня.

Почему она птицу не вернула мы так и не поняли. Может, стыдно было признаться людям, что таких вот ворюг вырастили на свою голову или решила птицу разводить и оплатила похищенное, если так уж получилось. Но так или иначе, а с того момента у тётки было много уток.

А я так любила ее вермишелевый супчик с утятиной.

глава 3 "Птичка"

Наверное, не проходило и дня, чтобы мы чего-нибудь не напроказничали.

Между Оля́ и Образцово был лес. Все его называли «Оли́нский лес». В прежние годы там водились зайцы, орлы, тушканчики и прочая мелкая живность.

Нам нравилось туда убегать – деревья казались выше и толще, чем росли в селе, и их было много. Настоящий лес в наших степях! Мы лазали по деревьям, ловили из норок тушканчиков (нальешь в норку воды и смотришь – из какой другой норки он выскочит), подбирали всякую всячину, лазили в гнезда и таскали яйца. Зачем? Мы многое делали, сами не зная зачем. Наверно, таким образом познавали мир, преступления и наказания.

Однажды во время очередной прогулки в лесу, мы увидели птенца. Он сидел на земле, открывал клюв и издавал неведомые нам доселе звуки. Птенец был удивительно крупный и неказистый. Мы не вернули его в гнездо, а решили забрать с собой.

Местом складирования наших всех находок и трофеев был двор брата, все и всегда тащили к нему. Рядом с их домом был двор его вторых бабушки и дедушки (по отцу) и сами дома располагались таким образом, что между ними был маленький проулочек, который брат закрыл со всех сторон и получился его личный сарайчик. Вот там мы, в основном, и прятали честно добытое. Туда же решили и птенца поместить.

Мы давали ему зёрна, хлеб, каши и супы, даже червяков для него копали – ничего не ест. Дали свежую рыбу – съел, дали кусок сырого мяса – съел! Наконец, мы все же нашли чем его кормить. Его родители держали еще коров, помимо прочей живности, и в холодильнике всегда было сырое мясо. Мы потихоньку таскали ему то мясо, то бегали удить рыбу.

Домочадцы, конечно, слышали, что в сарайчике кто-то все время копошится, да и мы постоянно туда ныряли.

– Кто у вас там? – спрашивали по очереди они.

– Птичка, – так же по очереди отвечали мы.

Время шло, птичка росла, и ей требовалось все больше еды.

И тут тётка стала замечать, что из холодильника пропадает мясо. До этого мы отрезали маленькие кусочки, но потом нам пришлось отрезать уже куски большие и это стало началом нашего птицеводческого конца. А птенец уже вырос, стал большой и красивый!

Это был орел.

Мы не говорили, что подобрали орленка, нам бы навтыкали и заставили отнести назад, поэтому мы всем отвечали просто:

– Птичка.

В итоге тётя Галя сопоставила появление птенца, пропажу мяса и наше рьяное рыболовство.

– А ну-ка покажите, что у вас там за птичка, – она закинула на плечо столовое полотенце, которым только что вытирала руки, и уперла руки в бока.

Мы поняли – это фиаско, тяжело вздохнули и пошли к сарайчику. Тётка сзади, как конвоир. Сережка отворил дверь, зашел внутрь и вынес оттуда птичку.

– Боже ты мой! – всплеснула она руками. – Да это же орел! Ладно, голуби, на худой конец, ворона или воробей, но орел!?

Тут ее изумление сменилось на какое-то другое выражение, она сузила глаза и елейным голосом спросила:

– Где взяли?

Ой, надают сейчас, ведь точно надают! Мало того, что орла припёрли, мало того, что мясо воровали, так еще и в лес бегали, а от села до леса километров пять – семь, наверно, будет!

Мы стоим, сопим и косимся друг на друга.

– Где птицу взяли, а? – продолжала неубедительно ласково тётка.

– Ну! – тональность в голосе сменилась.

– В лесу, – буркнули мы хором.

– В каком лесу?

– В Оли́нском, – мы предусмотрительно сделали шаг назад, подальше от полотенца на ее плече, ибо знали, как умело она могла с ним обращаться и не по назначению – хлестнет в секунду, если не успеешь заранее ретироваться.

Она тяжело вздохнула и вдруг спокойно сказала:

– Отпустите птицу.

Странно, даже полотенцем не шлепнула. Может, вспомнила, какую пользу мы принесли в прошлый раз, когда утку домой притащили?

Мы стояли и закрывали собой орла. Не хотелось нам с ним расставаться, он прожил у нас где-то месяц и мы привязались к нему.

– Отпустите, он не утка и не курица, ему лес нужен, – настаивала она.

Мы вздохнули, еще раз погладили его, брат снял с его ноги веревку и отпустил его. Орел взлетел высоко в небо, сделал пару кругов над двором и улетел в сторону леса, словно знал, что он оттуда.

А мы стояли, задрав головы, и смотрели, как он улетает. Стало грустно, очень грустно, но тётя Галя не стала нас дальше ругать. Видя нашу детскую неподдельную печаль, сделала для нас «петушки» (карамель на палочке, помните?). Карамели мы наелись досыта и грусть – тоска наша к концу дня улеглась.

Потом мы бегали в лес, хоть тётка нас за это, конечно же, отругала, но вот только орла нашего мы больше не видели.

глава 4 "Будни"

Оли́нский лес манил нас к себе постоянно. Однажды, мне было лет шесть, я разобиделась на маму, одела бабкину душегрейку. Это такая короткая жакетка из фланели без рукавов, её надевают зимой поверх бюстгальтера, а сверху платье, чтоб теплее было и грудь не застудить. Мне эта конструкция тогда до колен доходила, но меня это не смутило, и я решила уйти из дома к отцу, в Оля́.

Решила идти через этот самый лес, я же не знала тогда, что так не попасть в Оля́, за лесом был ерик, но мы о нем не знали, потому как далеко вглубь леса никогда не ходили – побаивались все таки.

Дул прохладный ветерок. На мне была майка, как обычно, шорты и душегрейка, обмотанная вокруг меня раз в пять, а из-за того, что рукавов у нее не было, я внутри этой жакетки обняла себя за плечи, съёжилась и настырно шагала вперед.

Раздумывая о том, как жизнь ко мне сурова и не справедлива в мои целые аж шесть лет, я перешагнула через яркую узкую пеструю ленточку, лежавшую ровно поперек дороги, и прошла еще несколько шагов.

«Что это за ленточка такая красивая на дороге посреди степи?» вдруг мелькнула у меня мысль в голове.

Я вернулась. Но ленточки уже не было. Повертела головой в разные стороны. Её нигде не было видно, ни в небе, если ее поднял ветер, ни на земле.

«Странно» подумала, постояла еще минуту, и все же решила вернуться домой. От греха подальше. А то мало ли что за яркие ленточки тут валяются.

***

В другой раз, мы отправились в лес на велосипеде с братом и с моим соседом, а оттуда притащили тележку, на которой лодки возят. Волга между нашими селами делает изгиб в виде буквы Z (верхняя черточка – Оля́, верхний уголок – лес, нижняя черточка – Образцово. От нижней черточки до верхней километров пять – семь будет).

Мужики приехали на машине на берег реки и привезли с собой тележку, на которой была шлюпка с мотором. Одни дядьки сели в шлюпку и уплыли, а другие уехали на машине, а тележку (они же не знали, что скоро сюда придем мы, гы – гы) оставили на берегу.

Конечно, мы не могли пройти мимо такого трофейного экспоната!

Брат с соседом по очереди крутили педали велосипеда (один едет, другой бежит рядом), за который мы прицепили находку, а я должна была толкать ее сзади, но пока они не видели, я запрыгивала на нее и болтала ногами.

У соседа в заднем кармане трико лежали каржиные (вороньи) яйца. Но он про них совсем забыл. Его мамка ему напомнила дома этими запачканными штанами про яйцами. И прямо по хребту напомнила.

В это время вездесущий дед брата, увидал нас с бугра. Он поспешил домой.

– Галина, там наши охламоны со стороны оли́нского леса идут, и, кажись, какую-то тележку прут! – отчитался он снохе.

Мы доперли тележку до села, поднялись на крутой бугор, спустились с бугра, дотащили ее до калитки, а у калитки нас уже ждал его отец, сидя в заведённом ГАЗоне. Он нас не ругал, молча привязал тележку к машине и повез обратно.

Досталось нам на орехи от тётки.

Как обычно.

глава 5 "Танькино молоко"

У нас дома жила кошка – Танька, трехцветная умница – мышеловка и спокойная мать троих котят. Им был уже месяц, они носились по всему дому, путались под ногами, лазили по кроватям.

Мы с братом Сережкой играли у нас дома с котятами, а потом они, замученные нашими играми и заботой, спали в своей коробке.

За окном падал снег. В печке потрескивали дрова. Мама готовила ужин, дед сидел на кухне и слушал радио. Дома было тепло и вкусно пахло из кухни. А мы валялись на полу, на ковре, лениво болтали и думали: чем бы еще до ужина заняться? Решили поиграть в «альчики». Вы знаете, что это за игра? Тому, кто не знает, объясню.

Осенью забивали откормленных свиней и заготавливали на зиму мясо. Замораживали кусками, делали колбасы, крутили фарши, готовили зельцы, варили тушенку и много, много чего еще.

Но обязательно первые дни, после забоя, наслаждались жареными кусками свежего парного мяса с прослойками жира. В кипящем сале обжаривался картофель с луком и чесноком, потом это все укладывалось в одну сковороду, накрывалось крышкой и томилось. Вкуснятина! Аромат шел по всему дому! А еще огурчики, помидорчики, капустка соленые.

Еще обязательным блюдом шел холодец. И вот, когда мясо разваривалось, мама сливала бульон через марлю в миски и разбирала мясо на кусочки. Среди костей были эти самые «альчики». Это округлые косточки в суставах. Она обмывала их и отдавала мне, и в придачу еще пару мослов.

Это игра наподобие игры в кегли. Так же расставляешь костяшки в линию на расстоянии друг от друга, отходишь и кидаешь в них мосол. Кто больше «альчиков» собьет, тот и выиграл.

Наигрались в «альчики» – Сережка победил, поиграли с заводным железным роботом. Опять развалились на полу перед телевизором.

– Ма-а-м! Ну, скоро ужин? Есть охота! – крикнула я ей из комнаты.

–Сейчас, сейчас! – У нее всегда после «сейчас» еще полчаса проходило.

– Маринка! – крикнула мама из кухни. – Пусти Таньку.

Танька выбегала на улицу, а когда возвращалась, подходила к окну на кухне и мяукала, просилась.

Я побежала, открыла ей дверь. Она зашла, потрясла лапами, встрепенулась всем телом, стряхивая снег с шерсти и запрыгнула в коробку к котятам. Те проснулись, замяукали и полезли к мамкиным соскам, смешно расталкивая друг друга. Мы сидели рядом и наблюдали за ними.

– Интересно, а какое у нее молоко? – спросила я так, между прочим.

– Не знай,– пожал плечами брат.

– Не, ну, у коровы знаю, у козы знаю. А у кошки вот – какое?

И тут нам в голову обоим пришла одна и та же мысль. Мы посмотрели друг на друга.

– Давай попробуем, – предложил Сережка.

– Давай, – поддержала я.

Котята уже опять спали, довольные и сытые. Я достала Таньку из коробки. Положила ее на пол, повернула на бок.

– Давай ты первый, а я подержу лапы, чтобы не оцарапала, – сказала я.

Сережка разгладил в стороны шерсть вокруг одного соска и прижался губами.

– Тьфу, – сплюнул он шерстинки и опять прижался к соску.

Танька бешено вращала глазами и пыталась вырваться. Но держала я ее крепко и она от бессилия стучала хвостом об пол. Брат там что-то чмокал, чмокал.

– Ну, что? – в нетерпении спросила я.

– Да ниче нет, – он пожал плечами.

– Дай я теперь, ты не умеешь, держи Таньку! Смотри как надо!

Теперь брат держал кошку, а я пристроилась к тому же соску, что и брат. Аккуратно губами почмокала сосок. Ничего. Еще раз. Опять ничего.

Если бы Танька могла говорить, она бы крыла нас таким трехэтажным матом, но вместо этого она нервно утробно мяукала.

– Маринка! – опять донеслось с кухни. – Что Танька орет?

Мы отпустили кошку, она опрометью бросилась под кровать и, мне показалось, лапой покрутила у виска.

– Ничего! – крикнула я в ответ.

Мы посмотрели с Сережкой друг на друга. На щеках и губах у нас залипли шерстинки. Мы вытирали лица друг друга и тихо хихикали. А потом был вкусный сытный ужин. А потом я долго извинялась перед Танькой.

А Танька долго нас стороной обходила.

глава 6 "Икра, клубника, городские"

Я всегда ждала лето! Как в песне: «лето – это маленькая жизнь». Точнее и не скажешь. Помимо всяких разных проделок, купания и прочего, я его ждала, чтобы поехать на целый месяц в гости, в Оля́, к своей любимой бабулечке и отцу.

Но как бы я их не любила, первые три дня для меня были адаптивными: днем все хорошо, а ночью в тишине раздавалось мое тихое поскуливание «хочу к маме». Но и там у меня была подружка, Ленка, и ровно через три дня я уже не рвалась домой, а вместе мы распрекрасно шарахались по селу в поисках приключений. Конечно, они были не такие бедокурные, как дома, но все же.

Когда приезжала я, за следом приезжала моя тетушка (старшая дочь бабули) со своими тремя внуками. Я им доводилась тёткой, что придавало мне важности и я иногда ходила перед ними павлином, хотя племянник был на год меня старше, одна племянница – одногодка, а вторая на четыре года младше. Уживалась я с ними не очень.

– У, городские, понаприехали, – косилась исподлобья я на них.

Чем они мне насолили? Да ничем. Просто они жили по расписанию и всегда под присмотром, и в воспитательных целях тётушка пыталась и меня под это подвести.

Представляете, босоногую вечно чумазую, загорелую (дочь степей все-таки) деревенскую девчушку заставить спать в обед (с этим вопросом с самого садика была беда – боролись, боролись, а потом смиренно ждали, когда я вырасту и покину сие премилое заведение), мыть руки, ноги, особенно пятки, расчесываться. Да какая это жизнь!? Казарма и только. А они были такие белокожие (даже летом), всегда чистые и причесанные, такие воспитанные, даже носами не шмыгали и не размазывали сопли по всей физиономии локтем.

И я, домовенок Кузя. Я и тётушка прямо два персонажа из этого мультфильма, я – Кузя, а она – Девочка, которая пыталась привести его в порядок. Бабуля и отец в эти воспитательные потуги никогда не встревали – ученые уже были. Мы с ней противостояли честно – один на один.

В очередной раз, уложив своих внуков в обед спать, она решила приняться за меня.

– Марина, давай мой ноги-руки и тоже ложись спать, – пошла она в наступление.

В детстве у меня была привычка выражать свое недовольство всем своим видом. Я опускала голову вниз, как бык на родео, сдвигала брови в одну линию и смотрела исподлобья так, что болели глаза и готовы были закатиться совсем под лоб и больше не выкатиться, сжимала губы, раздувала ноздри. Ни дать, ни взять – Домовой на тропе войны. Перьев и боевой раскраски не хватало только. Не знаю, как я выглядела со стороны, но себя я считала в такой момент убедительной.

Я ничего не отвечала на любезное предложение отдохнуть.

– Марина, ну, смотри, ребятишки уже спят. Иди, ложись, – продолжала увещевать она маленького злобного домовенка.

Я понимала, что она просто так не отстанет, а меня уже ждала Ленка – нам нужно было срочно исследовать заросли можжевельника за дамбой, а потом на речке искупаться, пошляться по селу, в общем дел по горло, и я пошла в атаку.

– Вот, своих, иди и укладывай, а я не буду! Ишь, понаприехали тут и командуют, не буду! – топнула я ногой и еще больше насупилась. Глаза уже ломило нещадно, я даже испугалась, что точно окосею, но не уступала. И прошу заметить, что тётушка старше меня на пятьдесят лет (!). Это так, к слову сказать.

Перепалка продолжалась недолго. В результате поединка тётя Фая ни с чем ушла в дом.

А я так и стояла – вдруг она вернется, а я тут глаза разминаю и кривлю мордаху от боли. Постояла еще минут несколько. Все, больше не могу «держать фасон»! Расслабилась и давай глаза тереть, один глаз все-таки залез под лоб, еле выкатила.

Вышла бабуля.

– Мариночка, ну зачем ты так с тёткой, – гладила она меня по голове и плечам, – она же вон на сколько тебя старше, в бабушки тебе тоже годится! Иди, извинись…

– Не пойду! А че она меня спать укладывала? – опять насупилась я.

Бабуля прижала меня к себе. От нее пахло теплом и добротой.

– Ну, хорошо, не хочешь спать – не спи, просто полежи полчасика, – она тихонько тянула меня к порогу.

Вот бабуле я не могла отказать, хоть Ленка меня ждет, хоть целый мир.

– Ладно, полежу полчасика, – пошла я на компромисс.

Мы зашли в дом, я залезла к бабуле на кровать и плюхнулась к стенке. Она легла рядом, с краю. Лежим. Я изучаю потолок.

– Марин, ты хоть глаза закрой, – пошла на хитрость бабуля.

Но я ее тут же раскусила. Ага, сейчас, усыпите, как же! Но глаза закрыла. Прошло пять минут.

– Все? – распахнула я глаза.

– Нет, еще немножко, – ответила бабушка, всем своим видом показывая, что она дремлет, как и остальные.

Они думали, что своим сонным царством и меня укачают! Ох, уж эти взрослые! Вроде бы взрослые, а такие наивные!

В течение этих полчасика я бабулю так достала, что та с радостью выпроводила меня на улицу. Полежала я немного и то хорошо, а ей самой хотелось поспать, на нее сонное царство точно подействовало.

После этого тётушка больше не пыталась меня укладывать спать в обед. А вечером я прибегала домой до такой степени уставшая, что уже с закрытыми глазами обмывала на пороге ноги, добегала до своей раскладушки и плюхалась лицом вниз замертво. До утра.

Вот приблизительно в таком противоборстве и проходили наши дни совместного сосуществования.

***

Как я уже ранее говорила, во всех дворах были летние кухни. И у бабули была. Прямоугольной формы землянка – мазанка, разделенная стеной на две части: первая половина, выходящая окнами на улицу – это кухня, а вторая, задняя часть – баня. В кухне было все, что нужно, чтоб не ходить в дом – не таскать туда песок и не нагонять жары.

В кухне в простенке между двух окон стоял стол, слева от него холодильник, стол со старенькой электрической плитой «Мечта», справа сетчатая кровать, дровяная белоснежная печка, буфет и вешалка.

Мы с бабулей очень любили чаевничать.

Черный чай пили из чашек с блюдцами. Наливаешь из чашки горячий чай на блюдце и с долгим громким звуком засасываешь его, кладешь в рот кусочек рафинада (она заранее наколет крупные куски щипчиками на маленькие, чтоб в рот помещались) и опять засасываешь чай.

Бабуля варила необыкновенно вкусный калмыцкий чай – его пили строго из пиал. Для нас это был целый ритуал, как у китайцев, а городские этого не понимали. Для них чай как чай, пили все из чашек, об пиалы пальцы обжигали.

Что они в этом понимали?

***

В прежние времена Астрахань была щедра на огромные по-настоящему сладкие сахарные арбузы, ароматные мясистые помидоры и на настоящую черную икру.

Я больше всего любила зернистую. От ястыковой (жировой по–другому), нити жирка застревали в зубах, а паясная (прессованная как сыр) неприятно липла к зубам, а зернистая – то самое! И опять же, белужья – больших размеров серые икринки были слишком жирные, севрюжьи – мелкие, а осетровая – самое блаженство.

Меня никто не ограничивал в количестве употребляемой икры. Берешь кусок хлеба, накладываешь на него бугром икру, наливаешь горячий сладкий чай и все – ты на седьмом небе от вкуснятины.

А городские? Сядут рядком, как курята, в руке по тонкому кусочку хлеба, на нем размазана чайная ложка икры, и жуют в сухомятку. Разве так едят икру!? Эх…

***

Во дворе росла клубника. Бабуля вставала раньше всех, шла к грядке и собирала на блюдце самые крупные спелые ягоды, мыла, посыпала их густо сахаром и накрывала пиалой. Это для меня.

Она никогда меня не будила по утрам: во сколько встану – во столько и встану. Я просыпалась, шлепала в ночнушке босиком из дома в кухню, зевая и потягиваясь по дороге и еще не умываясь, садилась на свой табурет, а она мне клубнику на стол ставила.

– Ешь, – говорила она.

Сколько любви и нежности было в ее стареньком глазе. Так уж случилось, что второй глаз ей выбил нечаянно мой отец при мне. Но это из других историй. А стеклянный глаз не прижился.

И я ела, я никогда больше в жизни не ела такой вкусной ароматной клубники! Бабулечка моя!

После бабули просыпалась тётушка и тоже шла к клубнике, собирала, что осталось, и тоже посыпала сахаром для своих внучат. Но ее ягоды были уже мельче. Однажды она спросила у бабули:

– Мам, ну вот почему ты собираешь клубнику для Маринки и никогда не соберешь и для моих внуков заодно?

– Маринка – моя внучка, а они – твои, вот и собирай сама для своих, – отвечала просто бабушка.

Почему она собирала только для меня? Может потому, что старшие внучки были уже замужем и имели своих детей, а я поздний последышь с разницей в двадцать пять – тридцать лет с ними?

Я любила бабулю. И тётушку свою любила, могла повздорить с ней, а потом обязательно поласкаться, ее добрые серо-голубые, немного лукавые, глаза смотрели на меня всегда с прищуром сквозь толстые линзы очков.

Просто до сих пор не люблю, когда зарятся на мою свободу.

Глава 7 "Сокровища подвала"

На дворе конец 80-х. По всей стране посылки летали «аки ласточки», во все стороны. Кто посылал дефицитный товар, купленный по просьбе родных, друзей или знакомых, а кто отправлял друг другу просто гостинцы.

У нас в Сибири оставалось много родни после переезда от туда деда с семьей сюда в Астрахань и посылки между нами летали чуть реже, чем письма.

Мы посылали варежки, шарфы, рыбные консервы всевозможных составов, и, обязательно, сухую рыбу, а они нам дары Сибири.

Почта тогда работала быстрее и оперативнее – ягоды даже не успевали портиться; маринованные грибы в стеклянных банках (лисички, грузди, белые и другие) не разбивались; конфеты: шоколадные, карамельки, леденцы, ириски не размазывались кашей в пакетах.

В очередной раз нам пришла посылка. Пока дед ее вскрывал, я в нетерпении кружилась вокруг него с ящиком.

– Ну, дед, давай быстрей, что ты возишься!? – торопила я его.

Дед только улыбался и специально возился медленнее, чем и подогревал мой и без того неимоверный интерес: что там на этот раз? Мама протирала стол.

Наконец посылка вскрыта! Я заглянула внутрь. Там лежали два больших кулька разных конфет и половину ящика россыпью занимали какие-то красные маленькие круглые ягодки. Дед пододвинул ящик ко мне ближе, предусмотрительно вытащив конфеты.

– Что это? – спросила я, показывая на ягоды.

– Бери, сама узнаешь, – посмеялся дед.

Я, глупое наивное дитя, не чуя подвоха, набрала полную горсть этих загадочных ягод и высыпала себе в рот. На пару секунд моя мимика просто застыла. Я стояла и моргала, не зная, что делать: выплюнуть или проглотить. А они наблюдали за моей реакцией с застывшими улыбками, не произвольно кривя лицо. Затем мое лицо исказила такая гримаса, что мама с дедом не удержались и засмеялись в голос.

Клюква. Будь она не ладна. Я ведь никогда до этого момента ее даже в глаза не видела. Поначалу я обиделась на них, но видя их смеющиеся лица, представила свою мордашку, не удержалась и рассмеялась тоже.

Дожевывать я, конечно, не стала. Потом мама сварила из нее варенье и, вот тогда, я уплетала ее уже ложкой, не переживая, что меня окончательно перекосит.

***

А конфеты дед расфасовывал по пакетам и относил в подвал (погреб), там вешал их на вбитые в потолок и загнутые крючком гвозди. На двери подвала висел хороший такой амбарный замок. Ключик от это «золотого» подземелья находился у деда и попасть туда без его ведома было никак не возможно. Поэтому конфеты были близко и так нереально далеки от меня. Нет, конфеты на кухне были, но выдавались строго по выдаче, поэтому перееданием конфет я не страдала. Вот поэтому меня так манил подвал.