69 этюдов о русских писателях

ОДИН ИЗ ПЕРВЫХ СЛАВЯНОФИЛОВ

Иван Киреевский

Сегодня мы упорно ищем национальную идею. Спорим до хрипоты: идти по европейскому пути, развивать демократию, или вернуться к старым истокам, чуть ли не допетровской Руси. Пытаемся нащупать и какой-то третий путь. Особую дорогу, по которой никто еще не ходил в мире. Кто мы – Европа или Азия? – задаем вопрос и подчас забываем, что он был поставлен давным-давно, что сегодняшние страсти – это всего лишь отзвуки когда-то кипевшей полемики, спора между западниками и славянофилами в середине XIX века. Тогда идею славянофильства особо ретиво защищали двое: Алексей Хомяков и Иван Киреевский.

Вспомним Ивана Васильевича Киреевского, к сожалению, ныне имя его всплывает редко. А был он – человек преинтересный. «Русский Дон-Кихот». Философ, литературный критик, публицист. «Киреевский – автор первого философского обозрения нашей словесности», – писал о нем Аполлон Григорьев.

Иван Киреевский – современник Пушкина. Родился 22 марта (3 апреля) 1806 года в Москве, в семье отставного секунд-майора, помещика Киреевского. После его смерти мать, знаменитая московская барыня Авдотья Петровна Юшкова (по второму браку – Елагина) уехала в родовое имение Долбино, в 7 верстах от Белева. Там и прошло детство Ивана Киреевского и его младшего брата Петра. В воспитании мальчиков принимал участие Василий Жуковский, состоявший в родстве с Юшковой-Елагиной. Маленький Иван освоил французский и немецкий языки, усердно занимался историей, математикой и особенно литературой. В 16 лет Иван Киреевский появился в Москве и стал брать уроки у московских профессоров. Набравшись основательно знаний, в 18 лет поступил на службу в Московский архив иностранной коллегии. Но вскоре остыл к ней. «Мне кажется, что вне службы я могу быть полезнее... – писал он другу Кошелеву. – Я могу быть литератором». И Киреевский становится таковым. Его первое напечатанное произведение – статья «Нечто о характере поэзии Пушкина». С Пушкиным, Гоголем и другими литературными светилами Киреевский общался в литературных салонах – у Зинаиды Волконской и своей матушки Елагиной в доме у Красных ворот в Трехсвятском переулке. А еще часто гостил у московского историка Погодина и в квартире Аксаковых. Счастливое дотелевизионное время – собирались, высказывали суждения, сопоставляли мнения, спорили. Только вот истина никак не высекалась: западники стояли на своем, а славянофилы держались за прошлое.

Бывший «архивный юноша», так звали Ивана Киреевского, организовал свой журнал «Европеец», но на второй книжке он был запрещен, – какие могут быть разговоры в России о свободе и государственном устройстве?! Все давно определено, – и умри, любая мысль!.. Только заступничество Жуковского спасло Киреевского от ареста и ссылки. Иван Васильевич после этого то ли испугался, то ли присмирел, но со своими статьями замолчал на много лет. Женился на Наталье Арбеневой. Народил шестерых деток. И потихоньку сдвинулся в религиозно-мистическую сторону и тесно сблизился с братией Оптиной пустыни. От просветительского журнала «Москвитянин», который он редактировал, перешел в основном к переводам и изданиям святых отцов. Но не этот период стал главным в его жизни, а другой, предыдущий, когда он участвовал в создании другого журнала, «Русская беседа», и возлагал большие надежды на русскую литературу и отмечал, что «литература наша в первой весне, каждый цвет ее пророчит новый плод и обнаруживает новое развитие».

Киреевский, по существу, стоял у истоков славянофильства, с восторгом оценивая прошлое и будущее России и считая, что нечего нам равняться на Запад, ибо он откровенно гниет. Вот образчик его рассуждений:

«Казалось, какая блестящая судьба предстояла Соединенным Штатам Америки, построенным на таком разумном основании» (то есть на началах европейской жизни. – Прим. Ю.Б.) «И что же вышло? Развились одни внешние формы общества и, лишенные внутреннего источника жизни, под наружною механикой задавили человека... Нет! Если уж суждено будет русскому... променять свое великое будущее на одностороннюю жизнь Запада, то лучше хотел бы я замечтаться с отвлеченным немцем в его хитросложных теориях; лучше залениться до смерти под теплым небом, в художественной атмосфере Италии... чем задохнуться в этой прозе фабричных отношений, в этом механизме корыстного беспокойства...»

Сегодня мы видим, что Киреевский был мечтателем и плохим провидцем. «Отвлеченный немец» достиг высот материального благополучия а итальянец отнюдь не заленился под теплым небом и вывел свою страну на передовой уровень развития. И только мы, русские, презирая до сих пор «корыстное беспокойство», никак не можем вывести Россию из трясины отставания до передовых стран. Страшно подумать, что бы было, если бы не нефть и не газ. И самое ужасное то, что власти не могут понять простой истины, что к «величайшим благодеяниям», как говорил Киреевский, можно придти только через просвещение и культуру. Но при этом тот же Киреевским не верил в науку, считая, что она оторвалась «от неба». Свято верил Киреевский в русский народ, считая, что в нем сохраняются зерна «святой истины в чистом и неискаженном виде». Отдельные взгляды Ивана Киреевского смыкались с положениями других русских мыслителей, таких как Владимир Соловьев, Трубецкие, Флоренский, Бердяев. И эта «смычка» сходилась на полном неприятии рационализма. Выражаясь иначе, многие философы, в том числе и Киреевский, были противниками «рацио», они стояли горой за душу или, как модно говорить, за духовность. Отсюда и понятно прозвище Дон-Кихота, которым наградили Киреевского.

Прожил Иван Васильевич не много – всего 50 лет. Умер по возвращении из Петербурга 11(23) июня 1856 года. Хомяков писал Шевыреву: «Смерть Киреевского была почти внезапная: с сыном обедал очень легко, после обеда лег отдохнуть; через час вскрикнул от боли; начались холера с корчами. Доктора не скоро достали; перед ночью приобщился, а к утру кончил...» И далее в письме: «...круг наш уменьшается, и какой человек из него выбыл! Потеря невознаградимая, не говорю для нас, а для мысли в России... Грустно; но все же он недаром пожил и в истории философии оставил глубокий след, хоть, может быть, и не доделал своего дела».

И еще одно высказывание Хомякова: «С Киреевским для нас всех как будто порвалась струна с каким-то особенно мягкими звуками, и эта струна была в то же время мыслию».

Похоронили Киреевского на кладбище в Оптиной пустыни.

Давно нет Ивана Киреевского, а страсти всё кипят и кипят. Иван Васильевич умел будить мысль, и пусть порой ошибался при этом. В конце концов, кипение лучше застоя, хотя... Евгений Баратынский в одном из писем писал Киреевскому: «Ты принадлежишь новому поколению, которое жаждет волнений, я – старому, которое молило Бога от них избавить. Ты назовешь счастием пламенную деятельность, меня она пугает...»

А что в итоге? Вопросы есть. Ответов нет.