Близь и даль

© Владимир Черепкин, 2022

ISBN 978-5-0056-3727-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ВЛАДИМИР ЧЕРЕПКИН

БЛИЗЬ И ДАЛЬ

Чёрный чёрт

Жила у нас в деревне старая бабушка, а для моего в детстве приятеля Серёги, в дом которого я тогда часто заходил, и где она обитала, она была прабабушка.

Эта бабушка была уже не совсем в себе и была у неё мания: время от времени собираться куда-то уходить. Это приводило, проживавшую с ней родню её, к нервотрёпке, и связанные с ней хлопоты.

Со временем началась у неё и ещё одна мания: стала она рассказывать о том, что появляется иногда в поле за огородами некий чёрный чёрт, которого она очень боится.

Эту вот новую манию стали использовать её родственники для борьбы с манией первой. По началу, просто словесно пугали старуху тем чёртом. Ну, а когда это перестало помогать, Серёга сделал себе из чёрной тряпки маску на всю голову, соорудил в верху её из чего-то рожки, припас чёрную куртку, чёрные перчатки и при сборах старухи в дорогу или при упоминании той об уходе надевал всё это и представал перед ней в сём страшном обличии. Для пущей острастки ещё и пугал бедную, с дикими воплями подскакивая к ней и хватая черными теми перчатками.

Бабка в страхе съёживалась, старалась, как могла, увернуться от чёрных лап, извергая не менее выразительные вопли ужаса.

К счастью, такое продолжалось не долго. Видя достаточную напуганность старухи, Серёга неспешно покидал комнату и, показавшись для дополнительной острастки ещё и с улицы в окне, и, затем, спрятав то чёрное одеяние в укромном месте, приходил в своём обычном виде.

Бабушка же после той страшной экзекуции о каких-либо уходах, напрочь, и надолго забывала…

Постепенно она стала от мании ухода отвыкать и, наконец, совсем её прекратила. Соответственно и «чёрт» её дома перестал донимать, а потом уж и уличный чёрт оставил её в совершенном покое. О нём она больше даже не упоминала…

Об этом давнем деревенском случае, я вспомнил вот по – какой причине.

Сидел я как-то тут на скамейке, на волжской набережной, а на соседней скамейке молодая пара отдыхала. Они разговаривали о чём-то неторопливо, а потом к ним еще один молодой человек подошёл и стал, жалобно так, денег на похмелку просить. Ну, эти молодые люди стали возражать, что не надо бы, мол, тебе больше пить, уж больно запои у тебя длинные. На что парень уверял, что запой этот свой он тут же закончит, как только похмелится, а сейчас, мол, нету никаких сил терпеть.

– А чертей своих не боишься? – улыбаясь, спросил парень со скамейки —

помнишь, ты нам про чёрта как-то рассказывал.

– Да ну, это один раз всего было, да и то недолго, мельком я его видел.

– А расскажи-ка ещё, вон Света у меня про такие чудеса не знает.

– Расскажи, расскажи! – весело оживилась девушка.

– Да чего тут рассказывать, ну просыпаюсь я как-то рано утром с такого же примерно бодуна и вижу: промелькнуло что-то черное от двери. А дверь, что в шифоньер приоткрыта была, – и смотрю: он туда. Я сначала немного напугался, лежу, подходить туда боюсь. Ну, потом уж встал, заглянул, – нет там никого, успокоился. Вот и всё…

– Ты бы его ловил бы, да вязал, или капканов на следующий раз наставь, – улыбнувшись, пошутила Светлана.

– Ну, ты научишь ещё? – с нарочитой серьёзностью сказал партнёр.

Наступила короткая пауза, после чего он продолжил: – Ну, так тебе сейчас дай, – напьёшься, не такое ещё померещится.

– Не, ребята, резко ведь тоже, говорят, бросать нельзя. Сегодня похмелюсь, – и всё, завязываю. А то и, правда, свихнуться можно.

– Дать ему что ли на похмелку? – обернулся парень к девушке.

– Да, наверное, надо, – жалостливо промолвила она.

– Ну ладно, – полез тот в карман, – дам тебе в последний раз на пузырь, но больше не жди, завязывай.

— Да конечно – конечно! – радостно оживился тот, и, получив заветную бумажку, скорым шагом скрылся за сенью густой аллеи…

Наступила молчаливая пауза. Мне виделась та бабушка, которую отвадил от пагубной привычки «чёрт», что и сам после этого окончательно исчез. А вот в исцеление этого гражданина верилось с трудом. Ну, разве что «чёрт», – допустил я, – когда-нибудь по- настоящему его допечёт…

Караси

У моих деда и бабушки, что жили в отдалённой от нас деревни, я бывал не часто. И вот однажды летом, решив на несколько дней съездить к ним, я отправился туда на своём велосипеде.

Приехав и зайдя в крыльцо дома, я увидел там в кастрюле несколько штук, огромных по моим тогдашним представлениям, золотистых карасей. Длиной и шириной они были с добрый лапушный лист.

В прудах нашей деревни, да и соседних тоже и близкого размера карасей отродясь не наблюдалось. В магазине же нашем карасей вообще ни когда не бывало, да и другая рыба была большой редкостью.

– Видал! – с гордой улыбкой сказал дед, когда я вошёл в избу, едва не забыв от нахлынувшего изумления сразу же поздороваться, – сегодня утром поймал в нашем новом пруду у соседней деревни. Не только я, все, кто там рыбачили, – а было их не мало, – наловили.

– Поехали завтра утром, ещё поймаем, – предложил он.

– Поехали! – радостно выпалил я…

На следующее утро мы прибыли на тот пруд на стареньком дедовском мотоцикле и размотав удочки, приступили к лову.

Народу же было опять довольно много, но клёв долго не начинался…

Наконец кто-то резво с места вскочил, таща вверх изгибаемое дугой удилище.

Из воды в фонтане брызг выскочил извивающийся золотистый прудовый гигант и плюхнулся за спиной рыбака на берег. – Ага! – вскрикнул от радости рыболов, повернувшись и бросившись к своему улову. Но тот уже скатывался, хлеща по земле хвостом, навстречу мужику и через миг трепыхался в его руках. И скоро, придавленный ими, на время притих, но, освобождённый затем от крючка, бился в безудержном отчаянии на дне рыбацкого рюкзака, откинутого в прибрежную траву, дальше на берег…

Мало-помалу клевать стало и у других, – их поплавки приплясывали то у одного, то у другого. Звуки восторга от очередной, выдернутой из воды, добычи раздавались на весь, не столь уж короткий, берег. Выудил огромного карася и мой дед. Я же на своей удочке поклёвки долго дождаться не мог и уже немного загрустил. Но вскоре и у меня перехватило дух, – мой поплавок едва заметно пошевелился и резво пошёл в сторону, неистово плодя, раздающиеся в ширь, водные круги. Я рванул вверх удилище и, чувствую упорное сопротивления, с силком потянул его вверх.

Выгнутое удилище вибрировало, леска выписывала на воде резкие зигзаги, но всё же постепенно шла на меня и, наконец, трепыхающийся золотистый прудовый гигант вырвался из воды и плюхнулся рядом со мной на берег.

Задыхаясь от счастья, я ухватился за эту, неистово сопротивляющуюся в моих руках, уже освободившуюся от крючка, рыбину и отправил бунтаря в свою сумку…

Потом в этой сумке оказалось ещё штук пять или шесть карасей. Примерно столько же было поймано и моим дедом. На этом клёв прекратился, и мы, довольные взятым уловом, отправились вскоре домой…

Через несколько дней, перед моим отъездом в свою деревню, мы съездили на рыбалку ещё один раз, чтобы взять мне карасей и к себе домой. Поймали несколько штук, которых я и увёз, и мы их в семье благополучно съели…

Ещё через пару дней приехал из Ярославля мой друг Витька. Его я утром увидел в окно, вместе со взрослым почти уже парнем, Серёгой, рыбачащими на нашем деревенском пруду, что был рядом с моим домом.

Я вышел к ним. За их спинами на земле в банках плавали, привычные для местной ловли, малюсенькие, в пять-шесть сантиметров длины, карасики.

Когда же я им рассказал о пойманных мной рыбах, они не поверили.

Витька недоверчиво улыбался. А Серёга сурово возмутился: – Ну, не может быть! Такие караси!? Вон в реке-то нашей никто окуней подобных не вылавливал. Так, то – окуни – крупная рыба! А он – караси! Не смеши хоть!..

Разобиженный я пошёл поискать скелеты от тех карасей, но ни дома в мусорном ведре, ни на уличной помойке их уже не было. Видимо, птицы их растаскали, или съели кошки. И было очень обидно, что я не мог той своей правоты доказать…

Лесной урожай

Вдвоём, – я да отец, трясёмся мы, свесив ноги с края телеги, что поскрипывает по пыльной земляной дороге к большому дальнему лесу.

Лес находится за самой удалённой деревней нашего колхоза. Имя той, на отшибе, деревни – Бараново.

Лошадь, кличка которой – Родная, особливо не гоним, – путь ей будет не из лёгких, но слегка поторапливаем, изредка подёргивая вожжами, – к вечеру всё же надо вернуться домой.

Рядом с лошадью семенит, прядая навострёнными тонкими ушами, двухмесячный жеребёнок её – Иртыш.

Да ещё рыщет, не теряя общей группы, постепенно перебегающий с места на место и любопытно изучающий их, обнюхивающим землю носом, пёс Пират…

За Барановом лес уже серьёзный и дорога лесная, не наезженная. Лошадь идёт медленно, недоверчиво ступая в травянисто-глинистое месиво.

Поскрипывает и раскачивается от огромных ухаб телега.

– Тпру, – говорит отец, когда въезжаем на, открывшуюся среди вековых дерев, опушку и, соскочив с телеги, глядит на меня оживлённо-весёлыми глазами, быстро кидая слова: – Бери корзину, пошли!..

У берёзок с края опушки чудеса – подберёзовиков видимо-невидимо.

– Корзину наполнишь – на телегу в задний ящик ссыпай, – говорит отец и уходит распрягать лошадь.

Я оглядываю пространство средь берёз и замираю от изумления – полчище подберёзовиков так велико, что не видно пределов. Они и подле, и справа, и слева, и вдалеке – сколько видят глаза. Им тесно на земле – они забежали на пни, даже на комли деревьев, выглядывают из густой травы, толпами забегают в лес…

Отец косит траву, а мне в пору грибы косить, но я их быстро срезаю складным ножом и кидаю в корзину. Тороплюсь. Мне кажется они разбегутся – я останусь ни с чем. И я не вклиниваюсь в их стаи, а двигаюсь на коленках по периметру, словно пастух, сгруживающий своё стадо. Стараюсь не отвлекаться. Лишь иногда подниму голову чуть оглядеться, да смахнуть пот со лба. На мгновенье воткну в землю нож, смахну со лба пот, оглянусь, услышу ритмичный звон отцовской косы, замечу в стороне, то заныривающего зачем-то в траву, то выскакивающего из неё, Пирата и снова принимаюсь за дело…

– Ну и хватит их, – говорит отец, когда я опрокидываю в ящик третью по счёту корзину, – иди вон туда, – показывает рукой на зеленовато-белёсую полосу края леса, – там подосиновики да белые. И я спешу на новое место, где, словно искусственно посаженная, аллея, окантовывает лес полоска перемешанного с осинником березняка.

Грибов здесь меньше, зато какие они! На толстых ножках с округлыми бурыми да красными шапками показываются тут и там из травы коренастые подосиновики. Попадаются меж ними и стайки белых грибов. В густом же ельнике, уводящем глубже в лес, их ещё больше и я неуклонно продвигаюсь туда, видя всё новые и новые бурые шапки этих замечательных лесных жителей.

К удивлению, червивых среди них, почти нет. Корзина быстро полнится и тяжелеет.

– Э-э-э-эй! – слышится отцовский голос вдали. Отзываюсь и иду на него, добирая корзину, встающими на пути, боровиками…

– Э-э-эй! – снова доносится дальний голос. Теперь он кажется с другой стороны.

Встревоженный, отвечаю своим криком.

– Иди за Пиратом, он выведет! – кричит отец. И я гляжу в глаза, появившегося передо мной в очередной раз, Пирата. Он устремляется в сторону, и я, хотя и с большими сомнениями, всё же иду за ним. Продираюсь сквозь чащу, рву лицом, прилипающую к нему с ветвей паутину, спотыкаюсь о сучья, о корни, затаившиеся в высокой траве.

Но доносящийся голос отца всё отчётливей. И вскоре я выхожу на знакомую опушку. Там стоит, уже запряжённая в нагруженную скошенной травой телегу, лошадь…

Довольные, мы едем с отцом, лёжа на раскачивающемся от ухабистой лесной дороги, высоком возу. Внизу натужно тянет тяжёлую телегу, лошадь – Родная. Браво вышагивает рядом с ней жеребёнок Иртыш. Ещё ниже, но с горделиво поднятой головой, вершит свои собачьи петляющие пробежки, пёс Пират…

Отдыхая на возу, я вспоминаю тот случай с карасями и думаю, что опять ведь не поверят… Ну, пусть попробуют. Сразу же приведу их к себе и покажу. Что я по приезду и сделал…