Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
6
Едва присев, она открыла отделанную жемчужинами сумочку, достала конверт и кинула его на стол.
– Ты просто маленький поганец.
– Прекрати повторять свое «маленький».
Она закинула ногу на ногу. Симон ясно расслышал, как шуршат под синим платьем ее чулки, и ощутил настоящий взрыв внизу живота.
Пальчик за пальчиком Грета стянула свои белые перчатки, уступчиво согласившись:
– Ладно, получи повышение: ты большой поганец!
– Так лучше. Что будешь пить?
Он мягко взял ее за руку. Открыто ласкать супругу саксонского аристократа в отеле «Кайзерхоф», оставив валяться на столе конверт с двумя тысячами марок, полученных в результате шантажа той же супруги, – это была уже не наглость, а самоубийство.
– Мартини, – ответила она, не отнимая руки. – Ты не станешь пересчитывать?
– Я тебе доверяю.
– Мне следовало бы рассказать обо всем мужу.
Симон ограничился улыбкой. Изначально Грета пришла к нему на сеанс из-за признаков (весьма легких) депрессии. Подавленность, бессонница, приступы тревоги… Как обычно, он попросил ее рассказать свои сны.
Она тут же все выложила, описав свои повторяющиеся кошмары.
Опять-таки антинацистские. В своей дневной жизни Грета доблестно играла роль супруги со свастикой, но в подпольном мире снов ее страхи высвобождались и порождали невыносимые сцены, где нацисты были еще более жестоки (если такое возможно), чем в реальности.
Все это не давало ни малейших оснований для шантажа молодой женщины. Вот только Грета так расслабилась, что рассказала, что ее муж, прусский граф, близкий к партии, от всей души презирает Адольфа Гитлера и, говоря о нем, всегда использует прозвище, которым наградил того Гинденбург: Цыганский Капрал.
Симон пригрозил ей, что отправится в гестапо с записями под мышкой. Грета оказалась перед дилеммой. Или она признается мужу, что обращалась к психоаналитику, или заплатит, позаимствовав деньги из секретных фондов мужа.
Вот уже шесть месяцев, как она выбрала второе.
– Спасибо, – сдержанно сказал он.
И с самым естественным видом убрал конверт в карман. Ирония ситуации: получить деньги за шантаж нацистской супруги в тот самый момент, когда его окружают эти отвратительные мундиры.
– Я тебе уже объяснял, что такова часть терапии, – продолжил он самым мягким голосом. – Это вознаграждение – ключ к твоему выздоровлению. Зигмунд Фрейд сказал…
– Schnauze! Ты просто грязный шантажист.
– Думай что хочешь, – с притворно оскорбленным видом отозвался он. – Я это делаю для твоего же блага.
– Деньги даже не мои, а мужа.
– Еще лучше!
– Ты несешь чепуху.
Он снова наклонился к ней и взял за руку.
– Грета, я ведь лечу тебя от кошмаров, верно?
– Да, – с надутым видом признала она.
– А откуда берутся твои кошмары?
Она подняла голову и испуганно огляделась.
– Замолчи.
Он наклонился еще ниже и прошептал:
– Они берутся из НСДАП, моя милая.
– Говорю же, замолчи!
– А откуда берутся деньги твоего мужа?
Она зарыдала, прижав к лицу ладони. Сквозь пальцы потекли слезы. Совершенно та же реакция, что у фрау Фельдман. К счастью, в гуле, стоявшем на террасе, никто не обратил на них внимания.
– Так что в определенном смысле, – шелковым голосом продолжил Симон, – это Гитлер мне платит. Он всего лишь возмещает ущерб, который нанес твоему мозгу.
Она вытерла глаза.
– Вечная твоя дерьмовая логика.
– Не строй из себя ребенка, – бросил он, доставая новую «Муратти». – Эти деньги послужат науке. Все лучше, чем дать им сгореть в войне, которая станет самым большим фиаско века. И унесет миллионы жизней!
Грета отодвинулась вместе со стулом. На лице теперь читалась не грусть, а скорее живейшее любопытство.
– Я не могу понять, каким чудом ты еще жив.
– Благодаря моему росту. Проскальзываю между дождевыми каплями и в результате выхожу сухим из воды.
– Капли скоро превратятся в снаряды.
– Наберемся терпения. Еще мартини?
Она закивала – как кукушка в швейцарских часах. Грета обожала изображать из себя ребенка, да, в сущности, она недалеко ушла от детства…
Он подозвал официанта и сделал новый заказ. Мысли в голове начали странным образом расплываться.
– Как дела у мужа? – вдруг спросил он, словно упорно хотел вывести ее из себя.
– Он в страшном волнении, – бросила она. – Эта история с Польшей здорово его возбудила.
Симон сделал еще глоток мартини и ощутил на языке горький кофейный привкус. И тут же к горлу поднялась волна желчи.
– Наконец-то у него встанет.
– Я бы тебя попросила, – оскорбилась она. – Дай мне сигарету.
Симон протянул ей портсигар, и Грета нервным движением вытянула «Муратти».
– Почему ты больше не приходишь на консультации? – спросил он, давая ей прикурить (зажигалка тоже была отделана золотом – еще один подарок, но от другой подруги).
– Твои сеансы мне слишком дорого стоят.
По крайней мере, Грете нельзя было отказать в чувстве юмора. Она опять скрестила ноги, и снова послышался чулочный шорох. На этот раз у Симона чуть не треснул лобок. Алкоголь обострил его восприятие.
Молодая женщина не старалась выглядеть чувственной. Сексуальный магнетизм исходил от нее как бы помимо воли… Секрет заключался в пропорциях ее тела и роста: в ней было нечто тяжеловесное, вызывающее необоримое влечение, такое же естественное, как земное притяжение.
Симон разом позабыл и про нацизм, и про две тысячи марок, и про то, где они находятся и в какое время… В нескольких сантиметрах от ее ляжек он думал только о том, как бы в них погрузиться, ощутить их, погладить. Господи, одна только мысль о том месте, где они сходятся, о младенческой коже, которую он когда-то распробовал, сводила его с ума.
– Вернись в кабинет, – не допускающим возражения тоном потребовал он.
– Чтобы переспать с тобой?
– Не важно, тебе это пойдет на пользу.
Он чувствовал, что поплыл, – выпитые мартини затуманили сознание, и он начал проглатывать согласные звуки.
– Кто ты на самом деле?
– Врач, который старается всеми способами помочь пациенту. – Говоря это, он заметил, что не шутит.
– Врач и шантажист.
– Скажем, у меня две профессии. Или же работа и хобби.
– Интересно, что именно ты принимаешь за хобби?..
Он не ответил. Невольно он бросил взгляд в сторону рейхсканцелярии на другой стороне площади. В это мгновение диктатура показалась ему почти благотворной. Нечто вроде постоянного давления, наподобие того, какое испытываешь, ныряя в глубину моря; оно делает каждую секунду более ценной, более насыщенной… В голове у него все смешалось. Черт бы побрал эти мартини…
– Ты меня слушаешь или нет?
– Прости?
– Ты еще не понял, что все твои циничные манеры, игры в соблазнителя и опереточного хулигана – они больше не ко времени? – Она протянула руку и ласково потрепала его по затылку, как котенка. – Очнись, Симон, пока все твои козыри не превратились в свою противоположность. В концлагере ты окажешься всего лишь человечком ростом аккурат до приклада. И получишь им прямо в морду.
Симон вздрогнул. Грета была права: со всем этим умничаньем тонкий лед под его ногами скоро треснет. Интеллект вышел из моды. А что до пресловутой защиты… Рассчитывать на женщин, которых он шантажировал и с которыми спал, – в смысле неприкосновенности можно бы придумать и что-нибудь получше. Рано или поздно рогоносцы обнаружат, где собака зарыта.
– А не отправиться ли нам в гостиницу «Зара», как в старые добрые времена?
Грета улыбнулась:
– Мне жаль, милый. Ты и тут отстал от моды.
Он издал покорное «а-а», больше похожее на отрыжку.
– Лучше встретимся в «Байернхофе», – неожиданно игриво сказала она. – Давненько я не ела их Kartoffelsalat.
На ее лицо вернулась улыбка, и он снова ею залюбовался. В высшем берлинском обществе ее кукольная головка производила эффект разрушительного урагана, а в это мгновение ее щечки напоминали две маленькие жаровни – подобные тем, которые она разжигала в штанах любого мужчины.
– Согласен на «Байернхоф», – капитулировал он. – В пятницу, в половине первого?
– Отлично, в полпервого.
Она поднялась с новым небесным шелестом.
– И ты дашь мне хоть слово вставить, – предупредила она. – Чуть меньше обычной белиберды, от тебя не убудет. Auf wiedersehen.
Симон без особого сожаления смотрел, как она уходит. Сказал себе, что он, в конце концов, интеллектуал. И ему приятнее ласкать не ее бедра, а «образ» ее бедер.
