Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
30
Уютно устроившись в своей любимой тачке, Минна фон Хассель видела жизнь в розовом свете. Таков был цвет сумерек на сухих землях вокруг Брангбо (она выкатила свое импровизированное кресло за пределы ограды) и цвет коньяка, который она потягивала вот уже больше часа.
Немного похолодало, и Минна завернулась в шотландский плед. Волшебный час. Час передышки. Пациенты поужинали, скоро заснут. Безумие тоже немного отступило. И право слово, день был не такой уж ужасный…
Во всяком случае, не больше обычного.
Она чуть не охрипла, убалтывая приехавших к больным растерянных родственников: война приближается, скоро посыплются бомбы, что будет с пациентами? Что до Ганса Нойманна, он оправлялся от укусов и дожидался в своей камере, пока вылупятся комариные яйца. «Змеиный ров» тоже вел себя более-менее спокойно. А отец Бивена желал непременно видеть сына, чтобы в очередной раз изложить свою историю про газ в трубах. Короче, рутина…
Минна была довольна еще и тем, что прибыли новые партии морфина и снотворных. Истинное чудо. А еще тем, что кое-кто из местных крестьян решил продать ей плоды нынешнего урожая. Может, ей и удастся наладить работу Брангбо как нормальной клиники…
Сейчас она сидела здесь, и ей было хорошо; ноздри заполнял запах земли и скошенной травы, она смотрела на свежесжатые поля с их черной землей, усеянной снопами соломы. Конечно, сквозь бойницы в крепостной стене и решетку ворот ее разглядывали несколько больных, отпуская сальные шутки или бормоча что-то непонятное, но к этому она привыкла: это была часть повседневной жизни. Они оставались ее пациентами, ее детьми, ее опорой.
Внезапно одна деталь нарушила благостность момента: на горизонте клубилось облако пыли. Или приближающийся дилижанс, или орда кровожадных шайеннов. Очень вовремя: на Минне все еще была ее ковбойская куртка.
Клубы дыма принимали все более отчетливые очертания. Она вылезла из тачки, спрятав бутылку коньяка в складках пледа. Сложив руку козырьком, она вглядывалась в даль, ожидая, что́ же вынырнет из облака.
С удивлением увидела мотоцикл с коляской, «БМВ R12», военная модель, уже не первой молодости. Сначала она запаниковала: нагрянуло гестапо. Но, вглядевшись получше, поняла, что ни на водителе, ни на пассажире нет военных касок. Наконец они оказались в нескольких десятках метров, надвигаясь в грохоте мотора и дыме.
Один выключил двигатель, другой с трудом выкарабкался из коляски мотоцикла. Это был коренастый человек, ростом не более метра шестидесяти пяти. Он снял мотоциклетные очки и кожаный шлем. Как и на водителе, на нем был длинный черный плащ, что явно не предвещало ничего хорошего, – один из любимых прикидов гестапо.
Пока опадала пыль, человек стянул свою кожаную сбрую, сложил ее и запихал поглубже на пассажирское сиденье. На нем был военный китель, не сходившийся на животе, брюки для верховой езды и побелевшие от пыли сапоги. Он осторожно нацепил маленькие очки с диоптриями и направился к ней.
Мужчина шагал как бычок – косолапя, ссутулившись и опустив голову, словно тащил ярмо. Лет пятидесяти, с животиком, наетым свининкой с капустой, он был рыжим и выглядел непробиваемо жизнерадостным.
В своих круглых, как стеклянные пузырьки, очочках он напоминал персонаж детских книжек. Морковного цвета веселая пухлощекая физиономия, обрамленная широкими бакенбардами, а посередине – шишковатый нос, заканчивающийся забавной бульбочкой более темного, почти фиолетового цвета.
Он замахал ей, будто они были хорошо знакомы, и расплылся в улыбке от уха до уха:
– Фройляйн фон Хассель!
Она двинулась вперед нетвердым шагом – с коньяком она явно переборщила.
– Это я.
Он выбрал крепкое долгое рукопожатие, странный жест для военного, пусть даже расхристанного. По нынешним временам обычно приветствовали, вскидывая руку так, что едва не выворачивали плечо.
– Я профессор Эрнст Менгерхаузен.
– Чем могу быть полезна?
Ее вялая рука была зажата в лапе зверя. Теперь этот тип стоял всего в нескольких сантиметрах от нее. За стеклами очков его черные быстрые глазки напоминали арбузные зернышки.
– Я руковожу комиссией по гигиене и этике госпиталей рейха.
– Я не знаю, что это за комиссия.
Мужчина отступил и, подобно Минне за минуту до этого, сложил ладонь козырьком, словно чтобы лучше разглядеть ту груду развалин, которую она упорно именовала «институтом».
– Нам поручили проверить санитарные условия в госпиталях Бранденбурга.
– Вы… психиатр?
– Вовсе нет, – прыснул он. – Гинеколог и акушер!
– Не вижу связи с…
– Все очень просто. Мы начали с акушерских служб в государственных больницах и частных роддомах. Теперь власти рейха доверили нам инспекцию других заведений.
Минна совершенно протрезвела. Она всегда страшилась подобных визитов. Было немыслимо, чтобы ей позволили делать в этой дыре все, что она пожелает. Они закроют Брангбо.
Рефлекторно она бросила взгляд на водителя мотоцикла, который курил, прислонившись к своему агрегату. Настоящий амбал, вроде телохранителя, но с интеллигентным лицом, в прозрачных очках и с аккуратно зачесанной набок прядью. Оба гостя были странными.
– Вы… вы хотите войти?
– Благодарю вас, нет. Полученные нами отчеты вполне исчерпывающи.
– Отчеты?
– В основном от родственников душевнобольных.
Минна сдержала ругательство: ее, которая из кожи вон лезла, чтобы обеспечить пациентам достойное существование, и каждый день принимала хнычущих родственников, в качестве благодарности заложили, как вульгарную торговку сигаретами на черном рынке.
Менгерхаузен по-прежнему улыбался. Его густая шевелюра и внушительные бакенбарды пенились вокруг его физиономии, как светлое пиво.
– Не стоит разочаровываться в людях, – самым добродушным тоном утешил ее он. – Родственники всегда неблагодарны. Они никогда не видят, что стакан наполовину пуст.
В ее случае стакан давным-давно разбился, и этот человек прибыл объявить ей, что у нее осталось несколько дней, чтобы подмести осколки.
– Я привез вам фотографии, – добавил он, доставая из-под мышки пыльный портфель.
Сначала он тщательно отряхнул клапан, потом подул. По мере того как проступал натуральный цвет кожи, Минна поразилась его сходству с шевелюрой прибывшего. Маленький кожаный человечек.
Он запустил руку внутрь и вытащил из портфеля пачку снимков. На них было величественное здание в барочном стиле где-то в пустынной сельской местности.
– Замок Графенек! – пояснил он. – Недалеко от Гомадингена, в Верхней Швабии.
– И что? – холодно поинтересовалась она.
– Меня к вам послало само Провидение, Минна. Я ведь могу вас так называть, правда? Вначале замок использовался как центр приема инвалидов, но мы его целиком перестроили, чтобы он мог принять новых пациентов.
– Каких именно пациентов?
Менгерхаузен подбородком указал на обветшалую стену, все проемы которой были словно украшены живыми гаргульями – сумасшедшими, которые тянули шею, пытаясь разглядеть через решетки, что происходит.
– Душевнобольных!
Минна не ответила. У нее кружилась голова. Она чувствовала, как внутри разливается тоска, мало-помалу пропитывая ее целиком. Этот человечек был посланцем смерти.
– Я решил все-таки принять ваше приглашение.
– Мое приглашение?
– Войдем внутрь.
Он властным движением забрал у нее снимки и направился к стене. Минна двинулась следом. Она надеялась, что большинство пациентов уже в кроватях и огород не будет, как обычно, выглядеть будто Двор Чудес. Увы, многие больные были еще там и бродили между плохо подстриженными кустами и заброшенными растениями.
Менгерхаузен их будто не видел. Он нацелился на садовый стол из белого крашеного металла, чьи покосившиеся ножки наполовину зарылись в рыхлую землю. Опустился на металлический стул. Минна последовала его примеру.
– Хотите кофе или еще чего-нибудь? – неуверенно предложила она.
– Благодарю вас, все хорошо.
Он уже разложил фотографии перед собой на столе. Краем глаза Минна заметила двух больных, разгуливающих с голым торсом.
– Мы ждем поступления новых халатов, – осторожно пояснила она.
Но Менгерхаузена это вроде бы совершенно не интересовало. То, что Брангбо представлял собой отвратительную клоаку, годную разве что для содержания животных, было само собой разумеющимся фактом. Этот мрачный фарс уже принадлежал прошлому. А он приехал поговорить о будущем.
– Я привез вам список, – подтвердил он, доставая из портфеля скрепленные листы.
Двумя пальцами она взяла у него документ и глянула, тут же узнав несколько имен.
– В ближайшее время мы организуем переброску первой партии. Через несколько дней мы пришлем за этими больными специально оборудованные для таких целей автобусы.
– Вы перевезете их в… – она ткнула пальцем в лежащие на столе снимки, – этот ваш замок?
– Именно. Мы живем сейчас в особенное время, Минна, это ни для кого не секрет. Если война будет объявлена, нам придется принять меры к защите наших пациентов. Таков наш врачебный долг. Вы же не забыли, надеюсь, клятву Гиппократа!
Вся сцена была на грани гротеска. Нацистского гротеска, где каждое слово означало нечто прямо противоположное, а любой жест и мимика были достойны великого комика, вот только сюжет спектакля оставался всегда неизменным: смерть.
– Им будет намного лучше в Графенеке. Посмотрите. Комфортабельные палаты. Отличные ванные. Улыбающиеся медсестры. И не забудьте про здоровую и вкусную пищу!
– Вы их убьете?
Слова вырвались сами собой. В памяти всплыли худшие слухи. Нацисты ненавидели душевнобольных. С их точки зрения, существовало единственное решение этой проблемы, и решение кардинальное.
Менгерхаузен изобразил искреннее удивление – отработанное выражение лица: высоко вздетые, как мостики, брови и рот, будто произносящий звук «о». Потом от души расхохотался, покачивая головой с таким видом, словно хотел сказать: «Ну и ну, такого я еще не слыхал».
Похлопав по карманам жилета, он извлек длинную пожелтевшую костяную трубку и кисет, потом терпеливыми мягкими движениями принялся ее набивать.
– Вы курите?
– Иногда.
– А не следовало бы. – Он раскурил трубку, выпуская тяжелые клубы дыма, затем бодро продолжил: – Что вы себе напридумали, фройляйн фон Хассель? Просто невероятно, какие мысли крутятся в вашей хорошенькой головке.
Казалось, от первых затяжек табака его лицо приобрело еще более морковный оттенок. Пару секунд он разглядывал свою трубку, зажатую в младенчески пухлых пальцах.
– Красивая вещица, верно? – Он наставил черные зрачки на Минну. – Я сам ее вырезал из берцовой кости французского солдата. Надо же было чем-то занять себя в траншеях между двумя атаками…
Минна онемела, не зная, что сказать. Этот человек производил эффект быстродействующего яда. С каждой секундой его токсичность возрастала.
Он снова прыснул и хлопнул себя по ляжке в знак искреннего веселья:
– Я шучу, конечно.
Перестав смеяться, он вдруг перешел на серьезный тон:
– И тем не менее ваше замечание представляет интерес. Существует прекрасный постулат, гласящий, что все жизни равноценны. Красиво, но ложно. Чего стоит, например, бесцельное и бесплодное существование? Или, хуже того, жизнь, полная страданий, без малейшей надежды на улучшение? Она не стоит ничего, Минна. Больше того, она дорого обходится… Она дорого обходится другим, тем, кто работает, кто заводит семью. Разве общество не должно стараться сократить такую бесполезность, такую боль?
Они убьют их. Все слухи были верными…
– Только Бог может решать, когда посылать смерть человеческим существам, – ответила она. – Мы здесь, чтобы сохранять жизнь, поддерживать ее и улучшать. Вы сами упомянули клятву Гиппократа. Таков наш непререкаемый долг, совпадающий с посланием любви Священного Писания.
– Ваши христианские убеждения делают вам честь, Минна. Я и не ждал меньшего от фон Хассель. Но должен поймать вас на слове. Разве не сказано в Евангелии от Матфея: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся…»? Разве не наш долг уменьшить их страдания на земле, ускорить освобождение этих несчастных? Их ждет блаженная вечность…
Минна чувствовала себя отяжелевшей, будто впавшей в оцепенение. Так бывает, когда много выпьешь за обедом. На нее накатилась вторая волна, но уже не опьянения, а утомления тела и души. Ей хотелось одного – заснуть, прямо здесь и сейчас, может, даже под столом.
– Посмотрите эти материалы, – продолжил Менгерхаузен, словно почувствовав, что теряет собеседницу. – Обратите внимание на фотографии. Прочтите брошюру. – Он обвел взглядом окружающие их унылые огороды. – Думаю, вашим пациентам будет лучше там, чем здесь.
Как идеально отлаженный метроном, за стеной затарахтел мотоцикл. Менгерхаузен встал и закрыл портфель. Ни слова о числе пациентов или о болезнях, от которых лечили в этих стенах. Ни малейшего интереса к методам Минны или полученным результатам.
Он приехал предупредить ее, и точка.
– Я дам вам знать, – подтвердил он. – Мы сейчас занимаемся арендой автобусов. Все пройдет так, как мы умеем. Без сучка и задоринки!
Она смотрела, как он уходит, сутулясь и косолапя, помахивая рукой, будто прощался с детьми на вокзальном перроне.
Она снова увидела его сквозь решетку ворот, исчезающего в облаке пыли – его самого, его мотоцикл, его загадочного водителя и его зловещие планы.
Она огляделась вокруг и заметила, что в саду полно больных. Это называлось «вечерней прогулкой». Вскоре Альберт с подручными дадут сигнал к отбою.
Одним днем больше, одним днем меньше в госпитале Брангбо.
Она посмотрела на список, который по-прежнему держала в руках.
И разрыдалась.
