Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Чего хотят люди
Если бы нам понадобилось взять индуизм в целом – с его обширной литературой, замысловатыми обрядами, многочисленными обычаями, процветающим искусством – и сжать все это в одну фразу, она бы гласила: ты можешь иметь то, чего хочешь.
Звучит многообещающе, но вместе с тем создает новую проблему. Ибо чего же мы все-таки хотим? Простой ответ дать легко – в отличие от хорошего. С этим вопросом Индия живет долгие века, и ответ у нее наготове. Люди, говорит она, хотят четырех вещей.
Для начала они хотят удовольствия. Это естественно. Все мы рождаемся со встроенной способностью реагировать на удовольствие и боль. Если мы пренебрегаем этими сигналами, не отдергиваем руки от горячей плиты или выходим из окон второго этажа, то быстро умираем. Так что же может быть очевиднее стремления следовать зову удовольствий и вверять им свою жизнь?
Будучи наслышанными – ибо это у всех на слуху, – про аскетизм, таинственность и отрицание ценности жизни, свойственные Индии, мы могли бы ожидать от нее неодобрительного отношения к гедонистам, но это не так. Да, Индия не объявляла удовольствия своим высшим благом, но это еще не значит, что в ней осуждают наслаждения. Тому, кто жаждет удовольствий, Индия по сути дела говорит: так стремись к ним – в этом нет ничего плохого; это одна из четырех законных целей жизни. Мир до отказа полон красотой и перегружен чувственными наслаждениями. Более того, выше этого есть миры, где удовольствия усиливаются в миллион раз с каждой ступенью, и эти миры мы тоже познаем в свое время. Как все прочее, гедонизм требует благоразумия. Отнюдь не каждому порыву можно поддаваться безнаказанно. Мелкими сиюминутными целями следует жертвовать ради больших целей в перспективе; порывы, способные нанести вред другим, надлежит гасить во избежание вражды и угрызений совести. Только глупец станет лгать, воровать или мошенничать ради немедленной выгоды или впадать в зависимости. Но до тех пор, пока основные нравственные правила соблюдены, человек вправе стремиться ко всем удовольствиям, к каким пожелает.
Вместо того чтобы осуждать удовольствия, индуистские тексты содержат указания о том, как увеличить их масштабы. Простым людям, которые ищут почти исключительно удовольствий, индуизм представляется чем-то чуть большим, нежели просто образ жизни, способствующий здоровью и процветанию; в то время как на другом конце спектра, для взыскательных, находится тщательно продуманная чувственная эстетика, поражающая своей откровенностью. Если удовольствия – именно то, что вам нужно, не подавляйте в себе это желание. Стремитесь к нему грамотно.
Так говорит Индия – и она ждет. Ждет, пока не придет время, – а оно приходит для каждого, хоть и не для всех в нынешней жизни. Но вдруг становится ясно, что удовольствие – далеко не все, чего хочет человек. Каждый в конце концов приходит к этому открытию не потому, что удовольствия греховны, а потому что они слишком банальны, чтобы полностью удовлетворять человеческую природу. Удовольствия преимущественно индивидуальны, а эго – слишком мелкий объект для того, чтобы восторгаться им вечно. Сёрен Кьеркегор некоторое время пытался вести то, что он называл «эстетической жизнью», сделав наслаждение ее руководящим принципом, но потерпел полное фиаско, которое описал в «Болезни к смерти». «В бездонном океане удовольствия, – писал он в “Дневнике”, – я тщетно выискивал место, чтобы бросить якорь. Я ощущал почти непреодолимую силу, с которой одно удовольствие тянет за собой другое, поддельное воодушевление, которое они способны вызывать, скуку и мучения, которые за ними следовали». Известно, что даже повесы, которым редко приписывают глубокомысленность, приходят к выводу, как недавно сделал один из них, что «во вчерашней роскоши я различил блеск мишуры». Рано или поздно у каждого возникает желание испытать не только море сиюминутных удовольствий, какими бы приятными они ни были.
И когда этот момент наступает, интересы индивида обычно смещаются ко второй из главных жизненных целей – к житейскому успеху с тремя его китами: богатством, славой и властью. И эта цель тоже достойна, ею не пренебрегают, ее не осуждают. Более того, удовлетворение от нее длится дольше, так как, в отличие от удовольствий, успех – это социальное достижение, и как таковое, оно затрагивает жизнь окружающих. По этой причине он приобретает масштабы и значение, которыми не могут похвалиться удовольствия.
Современная западная аудитория не нуждается в доказательствах этой точки зрения. Англо-американский темперамент не отличается чувственностью. Приезжие из-за границы отмечают, что англоязычное население не особо радуется жизни и не проявляет такой склонности – оно слишком занято. Запад влюблен не в чувственность, а в успех, и спорят там не потому, что награда за достижения превосходит награду за чувства, а потому, что у успеха тоже есть свои ограничения – и вопрос «чего он стоит?» не сводится к вопросу «сколько он получает?»
Индия признает глубоко укоренившуюся жажду власти, статуса и обладания имуществом. И эти желания не следует недооценивать. Малая толика земного успеха совершенно необходима для обеспечения семьи и ответственного исполнения гражданских обязанностей. Вдобавок к этому минимуму мирские достижения придают чувство собственного достоинства и самоуважение. Но в конечном итоге и у этих наград есть свой срок, поскольку все они заключают в себе ограничения, которые мы рассмотрим подробно:
1. Богатство, слава и власть исключительны, а значит, рождают конкуренцию, следовательно, сопряжены с риском. В отличие от ментальных и духовных ценностей, они не умножаются, когда ими пользуются совместно; их нельзя распространять, не уменьшая доли, причитающейся каждому. Если у меня есть доллар, этот доллар не ваш; если я сижу на стуле, вы не в состоянии занять его. То же самое со славой и властью. Идея страны, в которой знамениты все, содержит логическое противоречие, а если власть распределить поровну, никто не будет обладать ею в том смысле, в каком мы обычно пользуемся этим словом. От духа соперничества, рожденного этими благами, до их рискованности рукой подать. Поскольку их хотят и другие, кто знает, когда успех перейдет из рук в руки?
2. Жажда успеха неутолима. Здесь требуется уточнение, так как люди порой действительно получают достаточно денег, славы и власти. Но лишь когда все перечисленное становится их главной целью, утолить их страсти невозможно, поскольку на самом деле люди хотят не того, к чему стремятся, а того, чего они в действительности не хотят, им никогда не бывает достаточно. Согласно индуистской поговорке, «пытаться приглушить стремление к богатству деньгами – все равно что тушить огонь, заливая его маслом».
Это известно и Западу. «Бедность заключается не в уменьшении имущества, а в увеличении ненасытности», – писал Платон, а богослов Григорий Назианзин соглашается с ним: «Если бы ты мог получить от всех богатств всего мира, остались бы и другие, без которых ты оказался бы нищим». «Успех – цель без точки насыщения», – недавно писал один психолог, и социологи, изучавшие один городок на Среднем Западе США, выяснили, что «и дельцы, и наемные работники изо всех сил зарабатывали деньги, пытаясь утолить свои желания, возраставшие еще быстрее». Именно в Индии Запад позаимствовал притчу о погонщике осла, который заставлял свое животное идти вперед, подвесив перед ним морковку на палке, прикрепленной к упряжи.
3. Третья проблема житейского успеха роднит его с гедонизмом. Успех тоже слишком сосредоточен на своем «я», и этого чересчур мало для непреходящего воодушевления. Ни состояние, ни положение в обществе не отменяют осознание того, что многое другое отсутствует. В конце концов каждый желает от жизни большего, нежели загородный дом, спортивная машина и шикарный отпуск.
4. Последняя причина, по которой житейский успех не в состоянии полностью удовлетворить нас, – в том, что его достижения эфемерны. Богатство, слава и власть не могут пережить телесную смерть – их, как принято говорить, «на тот свет с собой не заберешь». И поскольку это действительно невозможно, все перечисленное не удовлетворяет нас полностью, так как мы способны вообразить себе вечность и не можем не испытывать безотчетных сожалений о той краткой покупке в рассрочку, которую дает нам житейский успех.
Прежде чем перейти к двум другим вещам, которых, как уверяет индуизм, жаждут люди, неплохо было бы подвести итог вышесказанному. Индуисты располагают удовольствие и успех на Пути желания. Они пользуются таким названием, потому что личные желания человека на данном этапе играют решающую роль в выборе жизненного курса. Впереди лежат другие цели, но это не значит, что нынешние, предварительные, мы должны осуждать. Всецело подавляя свои желания или делая вид, будто их у нас нет, мы ничего не добьемся. До тех пор пока мы считаем, что хотим удовольствий и успеха, нам следует стремиться к ним, помня лишь о таких ограничениях, как благоразумие и справедливость.
Основополагающий принцип – не отворачивайтесь от желания, пока желание не отвернется от вас. Цели на Пути желания воспринимаются в индуизме как своего рода игрушки. Если мы зададимся вопросом о том, плохи ли чем-нибудь игрушки, нам следует дать на него только один ответ: напротив, грустно думать о детях, у которых их нет. Но еще грустнее видеть взрослых, не сумевших развить в себе интерес к чему-либо более значительному, нежели куклы и паровозики. И к тому же люди, не остановившиеся в своем развитии, переходят к стадии, на которой удовольствия и успех в целом перестанут привлекать их с такой же силой, как прежде.
Но что еще более притягательное способна предложить жизнь? Таких вещей две, утверждает индуизм. В отличие от «пути желания», они составляют «путь отречения».
У слова «отречение» есть негативный оттенок, и поскольку Индия часто прибегает к нему, в том числе и по этой причине она снискала репутацию занудной моралистки, отрицающей радости жизни. Но у отречения есть две стороны. Оно может проистекать из разочарования и отчаяния, ощущения, что тратить на что-то силы просто бесполезно; и в равной мере может свидетельствовать о подозрении, что в жизни есть нечто большее, чем наши переживания в настоящий момент. Здесь мы видим «вернувшихся к природе» – тех, кто отказался от изобилия ради свободы от социальной круговерти и материальных излишеств – но это лишь начало. Если отречение всегда подразумевает принесение в жертву банального настоящего ради более перспективного будущего, то религиозное отречение сродни отказу спортсменов потакать своим слабостям, способным отвлечь их от всепоглощающей цели. Прямая противоположность разочарованию, отречение в этом втором варианте – явное свидетельство действия жизненной силы.
Не следует забывать, что Путь отречения в индуизме следует за Путем желания. Если бы людям было достаточно следовать своим порывам, самой мысли об отречении не возникло бы никогда. Это происходит не только с теми, кто потерпел фиаско на предыдущем пути – скажем, когда кто-то, разочаровавшись в любви, уходит в монастырь и ищет утоления своих желаний там. Можно согласиться с критиками в том, что для таких людей отречение – акт спасения, попытка извлечь из личного поражения всю пользу. Что заставляет нас внимательно прислушаться к наставлениям индуизма, так это свидетельство тех, кто победно прошел по Пути желания и тем не менее обнаружил, что жаждет большего, чем предлагает этот путь. Эти люди – не те, кто отрекается, а те, кто видит, что отрекаться не от чего, – истинные пессимисты нашего мира, ибо для того, чтобы жить, людям надо верить в то, ради чего они живут. Пока они не ощущают тщетности в удовольствиях и успехе, они могут верить, что ради этого стоит жить. Но если, как указывает Толстой в своей «Исповеди», они больше не могут верить в конечное, им остается лишь поверить в бесконечное, или умереть.
Поясним: в индуизме не сказано, что каждому человеку в его нынешней жизни понадобится Путь желания. В отношении обширной временной шкалы индуизм проводит различие, с которым знаком и Запад, – между хронологическим и психологическим возрастом. Два человека, которым по сорок шесть лет от роду, хронологически являются ровесниками, но психологически один может оставаться еще ребенком, а другой – уже быть взрослым. Индуисты продлевают это различие так, что оно охватывает множество периодов жизни – этот момент мы подробно рассмотрим, когда перейдем к идее реинкарнации. Как следствие, мы увидим мужчин и женщин, которые ведут игры желания с тем же азартом, с каким девятилетние дети играют в «полицейских и воров»; не зная ничего другого, они тем не менее умрут с ощущением, что прожили насыщенную жизнь, и придут к заключению, что она прекрасна. Но в равной мере найдутся и те, кто искусно ведет эту игру, однако свои успехи в ней считает ничтожными. Чем объясняется разница? Энтузиасты, по мнению индуистов, подхвачены волной новизны, а остальные, участвуя в той же игре далеко не в первый раз, стремятся покорять другие миры.
Опишем типичный опыт этих вторых. Очевидные награды этого мира все еще чрезвычайно притягательны для них. Они купаются в удовольствиях, увеличивают свои капиталы и улучшают положение в обществе. Но ни эти стремления, ни достигнутые в них успехи не приносят истинного счастья. Чего-то из желаемого им не удается получить, и от этого они несчастны. Что-то они получают и некоторое время владеют им, а потом вдруг лишаются и опять-таки становятся несчастными. А что-то им удается и заполучить, и сохранить, только чтобы обнаружить, что оно (как Рождество для многих подростков) не доставляет той радости, какая ожидалась. Многое из того, что в первый раз приводит в восторг, к сотому разу приедается. При этом каждое достижение будто раздувает пламя нового желания; ни одно из них не удовлетворяет полностью, и вскоре становится ясно, что все они со временем утрачивают свои достоинства. В конце концов у этих людей возникает подозрение, что они, как белки в колесе, вынуждены бежать все быстрее и быстрее ради вознаграждения, которое значит для них все меньше и меньше.
И когда эта мысль осеняет их, и они вдруг обнаруживают, что заливаются слезами, повторяя: «Суета сует, – все суета!», им может прийти в голову, что все беды проистекают из незначительности эго, которому они стремились услужить. А если бы акцент их внимания сместился? Вдруг принадлежность к более обширному и значительному целому избавила бы жизнь от ее тривиальности?
Этот вопрос возвещает рождение религии, поскольку даже несмотря на то, что ее, с некоторым упрощением, можно назвать религией поклонения самому себе, истинная религия начинается с поиска смысла и ценности за пределами эгоцентричности. Она отказывается от притязаний эго на окончательность и категоричность.
Но это отречение – ради чего оно? Этот вопрос подводит нас к двум вехам на Пути отречения. На первой из них табличка «общество» – в качестве явной кандидатуры на роль чего-то большего, нежели мы сами. Обеспечивая одновременно и нашу жизнь, и жизнь других людей, общество обладает значением, которым не может пользоваться ни одна отдельно взятая жизнь. В таком случае давайте перенесем нашу преданность на общество, ставя его требования выше наших собственных.
Этот перенос знаменует первый важный шаг в религии. Он порождает религию долга, третью после удовольствия и успеха великую цель жизни с точки зрения индуиста. Ее власть над зрелыми умами колоссальна. Мириады преобразовали «волю получать» в «волю отдавать», а «волю побеждать» – в «волю служить». Не торжествовать, а стараться изо всех сил, со всей ответственностью подходить к любой задаче, – вот что стало их высшей целью.
Индуизм полон указаний для тех, кто готов внести свой вклад в общественное дело. В нем подробно описаны обязанности, соответствующие возрасту, складу характера и положению в обществе. Они будут рассматриваться в последующих разделах. А здесь нам осталось лишь повторить сказанное в связи с удовольствием и успехом: долг тоже приносит ощутимые награды лишь для того, чтобы оставить духовное начало человека неудовлетворенным. Его награды способна оценить лишь зрелость, но для зрелости они существенны. Честное исполнение долга вызывает уважение и благодарность со стороны равных. Но еще важнее уважение к самому себе, заслуженное внесением своего вклада. Однако в конечном итоге даже этих наград оказывается недостаточно. Ибо даже когда время обращает общество в историю, отдельно взятая история конечна, а значит, в перспективе трагична. Трагедия заключается не только в том, что ей надлежит завершиться – рано или поздно история тоже умрет, – но и в ее отказе совершенствоваться. Надежду и историю неизменно разделяют огромные расстояния. Конечное благо для человека должно заключаться в чем-то другом.
