Коммуналка на Петроградке

Февраль

5 февраля. Осминкин пишет:

Коммунальная кухня иногда выполняет функции рабочей курилки. Утром на ней курят те из жильцов, у кого сегодня нету смены.

Вера курит, глубоко втягивая скулы и глядя в пол. Входит Зинаида Геннадиевна.

– Ой Вера, я думала, ты сегодня на смене…

(Вера работает горничной в одном из отелей Петербурга.)

– Нет, у меня три через два график, так как я на временном контракте. Скоро зубы на полку положим. С нового года ничего не платили, а девочкам, которые без выходных второй месяц работают, выдали по 15 тыс.

– Ой, не говори. Нам голый оклад начислили. Вот за январь и ни копейки больше. Как хочешь, так живи. Новый год – все деньги проедены. А муж чего это у тебя тоже дома?

– Валера тоже неделю без работы сидит. У их поставщиков забастовка, и начальство решило по домам распустить на время забастовки, чтобы не платить за простой. Вот так вот мается Валера мой. Руки некуда приложить.

Зинаида Геннадиевна наспех делает последние несколько затяжек и выносит вердикт: «Кризис, милая, чего же ты хотела, бог терпел и нам велел. Бывали и похуже времена».

Вера остается понуро сидеть, глядя в пол. Потом вдруг спохватывается и подбегает к плите, чтобы засыпать в кипящую воду макароны-рожки для себя и мужа Валеры.

6 февраля. Осминкин пишет:

Утро субботы. Вид из окна нечаянно совпал с этим абзацем из читаемой натощак книги Фуко «Слова и Вещи»: «Однако отношение языка к живописи является бесконечным отношением. Дело не в несовершенстве речи и не в той недостаточности ее перед лицом видимого, которое она напрасно пыталась бы восполнить. Они несводимы друг к другу: сколько бы ни называли видимое, оно никогда не умещается в названном; и сколько бы ни показывали посредством образов, метафор, сравнений то, что высказывается, место, где расцветают эти фигуры, является не пространством, открытым для глаз, а тем пространством, которое определяют синтаксические последовательности».

6 февраля. Вепрева пишет:

Выйдя на кухню с утра, чтобы приготовить завтрак, я пришла в ужас, так как весь пол был усеян пыльными перекати-полями. Еще вчера днем этого не было! Я испугалась, ибо подумала, что сейчас кто-нибудь выбежит с тряпкой и криками «как же грязно!» и начнет убираться вместо меня, и мне потом уже четыре недели подряд придется прибираться. Я решила форсировать ситуацию и, стремительно бросив завтрак, схватила веник. Веник, к слову, был совершенно идиотский – маленький прямоугольный кусок щетины на длинной палке. В этот момент вернулся Витек, кажется, совершенно пьяный, и упал в своей комнате спать, даже не закрыв дверь. В коридоре стало светло. Я закончила экстренную уборку, твердо решив сделать парадный отмыв сегодня вечером, а не завтра, благо Зинаида наша Геннадиевна отбыла на смену. Однако я не продержалась и полутора часов. Мифическая Угроза с Тряпкой лезла во все мои дела, желая украсть мое дежурство, поэтому я психанула и начала уборку. Я мыла пол на кухне, в санузлах, а сами санузлы заливала белизной. Витек проснулся, сбегал в туалет, и пришлось после него опять перемывать. За этим делом меня застала Оксана, хихикнув, что мамино отсутствие отличный повод сделать уборку на опережение без претензий и надзора. Я торжественно закончила и оставила пол в коридоре на сладкое Роману. Уверена, что он будет рад приобщиться.

Было тихо. За дверьми смотрели телевизоры, Витек храпел, а из комнаты Никиты доносились звуки тату-машинки.

6 февраля. Вепрева пишет:

В коридоре грохот.

«Да еб твою мать!» – кричит Ольга на своего сына.

16 февраля. Вепрева пишет:

Последние дни прошли в каком-то хаосе, поэтому воспоминания сумбурные. У соседей обнаружился маленький котик, который все время норовил выскочить в приоткрытую дверь и обследовать пространство коммуналки. В один из дней Рома обнаружил его и, словив, бережно отправил в исходную комнату. Шнур душа стал протекать, но был починен Вадимом за пятьдесят рублей с каждой комнаты (350 р.). Бонусом привинтили держатель, а значит, теперь можно мыться сразу двумя руками. Кажется, с концами сломался газовый нагреватель, его развинтили, и вот уже второй день все моются дьявольски ледяной водой. По-прежнему приготовление еды (даже пятиминутное) совмещается с насильственным выкуриванием 1–3 сигарет. Еще пришли квитанции за коммуналку, с которых мы просто охуели, так как стоимость отопления выросла в два раза в сравнении с январем. А еще солнце стало выходить чаще.

18 февраля. Вепрева пишет:

Наконец-то отдала соседу Вадиму пятьдесят рублей за починку душа, караулила его два дня. Позавчера он отказался давать сдачу, и сегодня, когда я наконец-то разменяла деньги, мне уже не терпелось ему их отдать. Я выскакивала на кухню с деньгами в руке, услышав любой шорох. В итоге мне удалось подкараулить его в туалете, где он проводил время, тяжело дыша. Я имитировала приготовление завтрака, периодически прислушиваясь, как он там, скоро ли. Он вышел, такой большой и грузный человек в одних шортах, но я держала себя в руках и подождала, пока он помоет руки, и только потом побежала прямо на него с полтинником в руке, хотя мне на самом деле достаточно неловко и страшновато от того, что он меня больше в три раза. Он сказал мне «привет», взял двумя большими мокрыми пальцами долгожданную бумажку и ушел в комнату. Я с облегчением выдохнула.

Потом я еще плиту мыла, выколупывая жир из ручек зубочисткой.

19 февраля. Вепрева пишет:

Я пошла на кухню пожарить сухарики-гренки с чесночком. За моей спиной прошла хмурая Ольга и стала зловеще натачивать нож. Выскочила Оксана и бодро спросила, нет ли у меня, случайно, топорика. Я на мгновение зависла, обрабатывая запрос, но она уточнила, что он ей нужен для мяса, и для наглядности продемонстрировала пару бойких радостных ударов. Ольга продолжала точить нож. Топорика у меня не было.

Я натерла хлеб чесноком и порезала его, закинула на сковородку и начала жарить, отметив краем глаза гигантский кусок свежего красного мяса на их столе. Тут вышел большой Вадим, опять в одних только шортах, взял сковородку, забитую сочащимся мясом, и поставил на соседнюю плиту.

Так и стояли мы рядом, он нажаривал мясо, а я, скукожившись, ржаной хлебушек.

20 февраля. Осминкин пишет:

Пабабам! Это свершилось – только что с Анастасией наконец-то сдали все пластиковые и бумажные бутылки из-под кефира и ряженки, которые собирали три месяца в ожидании открытия экопункта по приему использованной тары на 2‐й линии Васильевского острова в магазине «Семья-24». В подтверждение этому мы тут же сфотографировали квитанцию на 17 руб. 50 копеек, которую нам выдали за сданную тару! Не обошлось без казусов: при сминании бутылок наша комната было наполнилась запахами такой кислотности, что пришлось нараспашку раскрыть наше большое окно и двери. Комната стала похожа на цех по производству молочнокислых продуктов – вот что значит если не все бутылочки мыть сразу же после использования и хранить длительное время в закрытом виде. Но теперь мы учтем прежние ошибки, и к тому же пункт приема работает каждую субботу и до него всего двадцать пять минут пешком через Тучков мост. Но плюсы этого хлопотного дела очевидны: в мире стало меньше мусора, совесть стала немножко чище, а капитализм немножко менее дикий. Революция начинается с помытой баночки из-под йогурта. Делай вместе с нами! Делай как мы! Делай лучше нас!

23 февраля. Осминкин пишет:

Кухня с утра оккупирована женской половиной, но Настя рано утром ушла на защиту родины и я, позабыв о должной маскулинности, жарю манные блинчики с какао.

Оксана в бигудях нетерпеливо смотрит на часы и на остывающую еду.

Валера заходит на кухню и косноязычно подначивает Оксану: «Ну чё, где мужик-то твой, ишь наготовила, а он не идет гхм … неблагодарный, хе-хе, загулял».

Оксана с апломбом: «Мой Вадимка деньги зарабатывает, мне на стрижку».

Валера: «Что ж за стрижка такая… 70 тыщ, что ли, стоит?»

Оксана: «Да, 70 тысяч плюс трусики».

В это время дверь в квартиру раскрывается и вваливается, пыхтя, дальнобойщик Вадим.

Вадим: «Ну и чего вы тут толпитесь-то у входа?»

Оксана: «Ой Вадимка, а мы же тебя заждались, все остывает, ты же голодный, кто тебя там покормит».

Валера с издевкой: «А чего без подарков-то, Вадим, а, гхм.. гэгэ?»

Вадим: «Почему без подарков, вон внизу полная фура подарков, иди посмотри».

25 февраля. Вепрева пишет:

Помимо навязчивого желания постоянно мыть плиту, обратила свое внимание еще и на ванну. Похоже на вариант адаптации.

28 февраля. Осминкин пишет:

Возвращаешься ты с лекции по эстетике, которую читал для «Школы ангажированного искусства» в ДК Розы Люксембург, а в родной коммунальной комнате прямо посреди рабочих будней Насти Вепревой расцвело свое искусство— цветастые полотенца с банальными изображениями девочек, цветочных вазочек и фруктиков, вперемешку с реди-мейдами трусиков, будто бы иллюстрирующие тезисы французского философа Жака Рансьера о том, что сегодня мы определяем, что является искусством, а что – нет, не в зависимости от техники и объекта изображения, а от принадлежности к определенному способу чувствования.