Вестсайдская история

Copyright © 1963 by Irving Schulman

В оформлении макета использованы материалы по лицензии @shutterstock.com

© Н. Хованова, перевод на русский язык, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2022

«Вестсайдская история» впервые была представлена на Бродвее и сразу стала одной из самых нестандартных музыкальных постановок двадцатого века. Таким же оглушительным был и успех кинофильма.

Классическая история в современной интерпретации, она по-прежнему считается одним из главных достижений

американского театра.

Новеллизация Ирвинга Шульмана

Новеллизация бродвейского мюзикла «Вестсайдская история»

Основано на мюзикле Джерома Роббинса

По пьесе Артура Лорентса

Музыка Леонарда Бернстайна

Стихи Стивена Сондхайма

Режиссер и хореограф Джером Роббинс

Глава 1

Рифф Лортон посмотрел на наручные часы, которые неделю назад снял с пьяницы. Всего-то около девяти. Он застонал: почти вся ночь впереди. С переходом на летнее время вся движуха начнется позже, когда по-настоящему стемнеет. Но он весь день провел как на иголках. Ему не терпелось приняться за дело, дать под зад «Ракетам» и заставить их действовать.

Только для салаг вроде Бэби-Джона годится слоняться без дела и ждать приказов, а Рифф каждую ночь должен доказывать «Ракетам», что может найти им занятия, причем такие же важные, какие находил пропавший Тони в те времена, когда планы действий составлял он.

Несколько дел можно было придумать. Пойти в Центральный парк и поискать пьяниц, которых можно обчистить, – двум людям из «Ракеты» нужны часы. Или прошвырнуться в кустах, пока не наткнешься на какого-нибудь придурка, который занимается любовью со своей девушкой, и посмотреть, нельзя ли присоединиться. А можно разойтись и прогуляться по парку поодиночке, преувеличенно виляя бедрами, пока кто-нибудь не подцепит паршивого гомика, а потом грабануть его, забрав бумажник и часы.

Нет, решил Рифф. Ни в одной из этих возможностей нет ничего хорошего. С наступлением темноты парк кишит копами, которые сначала размахивают дубинками и только потом задают вопросы. Любой парень, который занимается с девчонкой любовью в парке, может оказаться насильником, и невинный свидетель попадет в неприятности. Что до гомиков – некоторые из них могли удивить: среди них попадались портовые грузчики, дальнобойщики, дзюдоисты и парни с габаритами тяжелоатлетов. Связываться с ними себе же дороже. С женоподобными тоже ничего не знаешь наверняка – они могут оказаться переодетыми копами, которым поручено отлавливать голубых. Так что парк отменяется.

Конечно, телок в парке было много, но «Ракеты» любили не сразу переходить к развлечениям такого рода, а если они снимут девчонок сейчас, то застрянут с ними до конца ночи. А судя по тому, как в него вцепилась Грациелла, она собирается сделать его стариком раньше времени.

Для по-настоящему башковитой и отпадной цыпочки у нее были совершенно дурацкие идеи насчет женитьбы. Она все чаще трепалась о том, что с каждым годом все больше ребят их возраста женятся. Ради всего святого! Она даже показала ему раздел в газете, где перечислялись имена и возраст всех получивших свидетельство о браке, и многим соплякам было всего лишь по восемнадцать.

«Нет, сэр», – сказал самому себе Рифф, зная, что остальные «Ракеты» с ним согласятся. Он доволен тем, что играет джаз без женитьбы и прочего джаза.

– Экшен на связи, чем сегодня займемся? – Рифф почувствовал, как заместитель слегка толкнул его локтем. – Что мы будем делать, чтобы очернить светлое имя нашего города?

Рифф поковырял в зубах поддельным удостоверением личности, согласно которому ему было двадцать два года. Среднего роста, лицо и подбородок квадратные, стрижка очень короткая, чтобы в драке никто не схватил за волосы. Глаза большие, умные и широко расставленные; нос сломан дважды.

Как и остальные парни в «Ракетах», он носил обычную униформу для теплой погоды: чиносы или джинсы, обтягивающие футболки, чтобы показать развитую мускулатуру, и черные ботинки.

Он стоял, прислонившись к фонарному столбу. Ожидая его решения, «Ракеты» толпились вокруг него. Глаза горят от предвкушения, губы сжаты в жесткие линии, пальцы напряжены и согнуты как когти. Они нервно переминались с ноги на ногу, готовые в любой момент сорваться с места.

Рифф выглянул поверх их голов, как делал уже много вечеров в надежде увидеть Тони, идущего по кварталу. Рифф не мог понять, почему Тони с ними так распрощался, и начинал подозревать, что дело в матери Тони. Его собственной старушке, как и матерям Экшена, А-Раба, Дизеля, Ги-Тара угрожали каждый день, но до похорон пока что не доходило.

– Прекрати искать поляка, – услышал он Экшена. – Тони не хочет быть с нами.

– Знаешь, в чем твоя проблема? – спросил Рифф.

Экшен шагнул назад и сцепил руки так, что хрустнули суставы пальцев.

– Ну давай, устрой мне разнос.

– В твоем случае – две головы не лучше одной.

Бэби-Джон заржал.

– Вот это да, Рифф. Это что-то новенькое!

Он увернулся от руки Экшена и прыгнул к обочине.

– Все в порядке, Экшен. Прости, что смеялся.

– Только попробуй еще раз, и ты не успеешь извиниться, – пообещал Экшен Бэби-Джону и остальным «Ракетам».

Экшен никогда не считал Бэби-Джона полезным приобретением для банды. Тони ручался за пацана, указав на то, что большинство из них начали болтаться с «Ракетами» лет в тринадцать-четырнадцать, потому что пацан, который к ним не присоединится, определенно оказывается не с ними и в таком случае ему лучше держаться подальше от улицы. «Но пацаны бывают разные», – подумал Экшен. Бэби-Джон – чертовски удачное прозвище для парня, на которого приходится полагаться там, где размахивают монтировкой, когда бой приобретает серьезный оборот.

Экшен все чаще размышлял, не бросить ли Риффу вызов и самому стать главарем «Ракет». Но если он это сделает и одержит победу, ему придется говорить «Ракетам», что делать, по-настоящему руководить ими. Сейчас же он может спорить по поводу всего, что делается, и заставлять Риффа неустанно доказывать свое лидерство.

Потому что Риффу приходится усердно трудиться над тем, чтобы быть главарем, чтобы «Ракеты» оставались тесной, крепко спаянной бандой и чтобы никакие белые шайки из других кварталов не захотели с ними связываться. Даже ниггеры старались держаться подальше от их района. Поблизости были только пуэрториканцы, с каждым днем их становилось все больше, и если у проклятых копов, мэра и всех прочих не хватало здравого смысла что-то с этим делать, то ими занимались «Ракеты».

Может быть, подумал Экшен, продолжая потирать костяшки пальцев, мэр удосужится вручить им медали. Будет пышная церемония, много речей, море выпивки и телок, а в конце, когда на них повесят медали, вот уж удивят они всех этих лизоблюдов, сказав, куда и как засунуть эти награды!

Дизель встал на ноги из стойки на руках и сказал:

– Сдается мне, это самая скучная ночь, какую я помню. – Он задрал голову посмотреть на звезды, а потом перевел взгляд на уличные фонари и добавил: – Никакого вдохновения. И не так сильно устал, чтобы улечься где-нибудь и заснуть. Хотите в кино на всю ночь?

– Заткнись! – ответил Рифф. – Прогуляемся и посмотрим, как пойдет. Ты… и ты. – Он показал на Рупора и Тигра. – Держите ухо востро на случай неприятностей.

Рифф расправил плечи, сунул большие пальцы за тяжелую армейскую пряжку на ремне и двинулся, печатая шаги нарочито негнущимися ногами и устремив взгляд куда-то вдаль. Любой встречный уберется с его пути, потому что это их территория.

«Ракеты» за его спиной шли по двое и по трое. Бэби-Джон шел так близко к Риффу, насколько осмеливался, подражая ему настолько, насколько осмеливался, и надеясь, что никто, особенно Рифф, не заметит, что он тоже засунул большие пальцы за пряжку ремня. Теперь Экшен, А-Раб, Деляга, Снежок и Ги-Тар тоже расхаживали в такой же манере. Этим они всем давали понять, что «Ракеты» вышли на охоту и готовы сразиться с любым по любому поводу и где угодно, прямо сейчас.

Внешним видом, манерами и решительностью «Ракеты» ничем не отличались от тысяч других банд, которые бродили по городским районам, и страшнее всего было то, что им некуда было направить свою ненависть. Взглядом, словом и делом – даже мыслью – они ненавидели всё и всех на своем пути. Они бесцельно слонялись по городу, настроенные на разрушение. Ничто не было в безопасности, потому что все и всё были их врагами. Со злобностью слепых, неразумных зверей «Ракеты» набрасывались на всё, что попадалось им на пути.

Их жертвой или мишенью мог стать мужчина, с которым они дружески болтали вчера; парень или девушка, с которыми они шутили минуту назад; владелец магазина, который всегда давал им в кредит; пустое здание с еще не разбитыми окнами. Настроенные на слепое уничтожение, неспособные ценить людей и правила, они разрушали, а когда разрушать было нечего, набрасывались друг на друга.

Так город стал полем битвы из тысячи улиц, десяти тысяч домов, крыш, подвалов и переулков. В городе стало небезопасно; люди жили в ужасе.

До тех пор, пока не приехали пуэрториканцы. Тогда у банд появились цель и мишень, и город стал безопаснее для всех, кроме пуэрториканцев. Они пришли без приглашения, поэтому какие бы беды на них ни обрушились – пусть пеняют на себя.

Некоторые трезвомыслящие жители задавались вопросом, что было бы, если бы пуэрториканцы сбежали или их выгнали из города? Но лучше не копать слишком глубоко и не заглядывать слишком далеко. Как бы то ни было, банды объявили войну пуэрториканцам, и пуэрториканцы ответили тем же. Оптимисты полагали, что они могут уничтожить друг друга, и с этой радужной надеждой на будущее город продолжал вести дела, как обычно, – и умирать.

Вечер выдался теплым. Люди, сидящие у окон и на верандах, видели «Ракет», но окликали ребят только те, кто открыто одобрял их деятельность. Те, кто не отворачивался и не прятался за газетами или носовыми платками, потому что «Ракеты» несли проблемы. А проблем в этом переполненном квартале и так больше, чем воздуха, света и надежды. Так зачем искать новые?

На других улицах были другие банды, которые поздно просыпались, начинали шевелиться после полудня, словно коты на охоте, полностью оживали ночью и шли бродить по подвалам, переулкам, крышам и улицам переполненного и загнивающего Вест-Сайда на Манхэттене.

Местным жителям некуда было переехать, некуда было идти. Прошло двадцать лет с тех пор, как началась и закончилась Вторая мировая война, но жилья, которое могли позволить себе обычные люди, по-прежнему сильно не хватало. И если белый человек выражал желание съехать с квартиры, любой домовладелец радовался освободившемуся месту и сразу находил жильцов за более высокую арендную плату.

А если разделить три комнаты на пять, шесть или даже восемь и заселить каждую пуэрториканцами, то домовладелец мог сорвать приличный куш и большую часть года прохлаждаться во Флориде или Калифорнии. И больше не видеть свое здание и своих квартирантов и не заботиться о ремонте коридоров, стен и крыши. А если здание рухнет, можно превратить свое имущество в автостоянку.

Так что даже жителям, которым не нравились «Ракеты», приходилось признать: ребята кое-что делают для того, чтобы спасти то немногое, что осталось в этом районе. Пусть людям не по душе методы банды, но ребята делают хоть что-то, чего нельзя сказать о политиках, которые могут только трепаться в деловых центрах.

Никто из политиков не жил в Вест-Сайде, никто из них не боролся за крохотную комнату и свежий воздух. И если в переполненном, гнетущем городе все больше и больше улиц становятся небезопасными с наступлением темноты, чья в этом вина? Ни одного человека ни в одном из многоквартирных домов никогда не спрашивали, хочет ли он, чтобы в страну пустили пуэрториканцев. У местных не было права голоса, но это не значило, что их это не возмущает. Ни одна газета не выступала в защиту жителей Вест-Сайда, только ребята вроде «Ракет», которые пользовались голосами и кулаками. Об этом лучше не забывать.

Клацая зубами, крепко впечатывая каблуки, ухмыляясь уголками ртов, «Ракеты» медленно переходили улицу, заставляя автомобили резко тормозить. Когда какой-то безмозглый водитель высунулся из машины и прикрикнул, чтобы шли быстрее, Рифф остановился, сердито зыркнул и направился к нему в сопровождении Экшена и Дизеля. Мужчина в машине торопливо поднял стекло и запер дверь. Как напуганные рыбки в аквариуме, атакованные кошкой, водитель и женщина на соседнем сиденье могли только вертеться из стороны в сторону, пока парни с натренированной согласованностью покрывали плевками лобовое стекло и окна на дверях, а затем отошли в сторону, отпуская машину. Когда она проезжала мимо, они пнули задний бампер и заржали – еще одной машине с лохом за рулем надрали зад.

Снова оказавшись на тротуаре, довольный собой, Экшен указал на двух пуэрториканцев средних лет, мужчину и женщину, вышедших из пуэрториканского продуктового магазинчика. Увидев парней, они замедлились, нерешительно переглянулись и направились обратно в магазин. Но так легко они не отделаются. Рифф подал сигнал, и Снежок, которому нравилось считать себя диверсантом, открыл дверь магазина и бросил в тесное пространство маленькую вонючую бомбу.

– А что такого? – сказал Снежок Бэби-Джону, когда догнал «Ракет». – Они живут как свиньи, так пусть их еда тоже воняет свиньями.

Бэби-Джон глубокомысленно кивнул, беря информацию на заметку. Мало того, что Рифф с Экшеном показали ему, как обращаться с наглыми водителями, которые думают, что купили улицу, когда заплатили за автомобиль, но и сам Снежок поступил с пуэрторикашками так, что они не забудут. И если они придут домой и расскажут об этом своим сыновьям, а сыновья отправятся искать «Ракет», это будет прекрасно. Пуэрторикашек, которые осмелились вступить на территорию «Ракет», нужно хорошо проучить.

Воинственно настроенные, жаждущие битвы, «Ракеты» продолжали рыскать по окрестностям.

Уже вторую ночь они исследовали местность, но ничего толком не происходило. Рифф знал, что парни могут стать неуправляемыми и броситься на него, чего и хотел Экшен. Главарь должен заботиться о своих людях, все время что-то находить, а тот, кто этого не может, – не главарь.

Только одному человеку Рифф с готовностью уступил бы место лидера «Ракет». Думая о Тони, он испытывал только горечь. «Наверное, в этом-то и проблема», – решил Рифф. Он столько времени заступался за Тони, что не оставалось сил для ребят и действий, которые они требовали.

Он вдруг услышал Рупора: на другой стороне улицы, на девять часов, три пуэрторикашки. Быстро развернувшись на каблуках, Рифф и ребята двинулись к своей мишени. Но пуэрторикашки в синих пиджаках с желтой отделкой, выдающих в них «Акул», метнулись в переулок, и Рифф выругался. Бесполезно их преследовать.

Если на территории бродят три «Акулы», то могут быть и другие. Экшен сказал, что собирается сегодня превратить этих «Акул» в тухлую рыбу. «Ракеты» подхватили эту воинственную фразу и начали искать врага усерднее. Собираясь завернуть за угол и разделиться на два отряда, чтобы покрыть больше территории, Рифф поднял руку. Этот сигнал означал худшую из всех проблем: копы. Имея большой опыт общения с копами, «Ракеты» замедлили шаг и подождали, пока патрульная машина притормозит перед ними и остановится.

Убедившись, что «Ракеты» выглядят вполне невинно – вышли погулять, и ничего больше, – Рифф первым подошел к патрульной машине. Рупор ушел в сторону, потому что он нес ножи, две пары кастетов и две велосипедные цепи, которые оттопыривали карман. Рифф улыбнулся сам себе, увидев, как умело Рупор исчезает в подвале жилого дома. Пробираясь через задние дворы и карабкаясь по пожарным лестницам, Рупор уйдет в тайный подземный бункер, который служит им арсеналом.

Предприняв ловкий маневр, чтобы не дать копам броситься за их артиллеристом, Рифф прижал ладонь к дверце автомобиля, не давая ей открыться, и наклонился поздороваться с мужчиной в штатском и полицейским в форме.

– О, неужели это детектив Шренк, – приветствовал он мужчину с приятным, но сейчас раздраженным лицом, который пытался открыть дверь. – И мистер Крапке, – узнал он водителя, которого не выпускали из машины Экшен и Деляга. – Что привело вас в эту часть города?

– Кто тот парень, который убежал? – настойчиво спросил Шренк. – И убери руку с двери, пока я не сломал тебе пальцы.

Рифф отошел назад и взглядом велел Экшену выпустить копа из машины.

– Хороший способ со стороны представителей закона и порядка приветствовать юных граждан, стремящихся жить мирно, – проныл Рифф.

На тротуаре Шренк сделал несколько нерешительных шагов, словно бы вдогонку парню, который отделился от банды, но найти его теперь будет невозможно. Поэтому Шренк обнажил зубы в наигранной улыбке. Высокий, крепкий, мощного телосложения, с большими руками, которыми разбил не одну голову, он покачнулся на каблуках и, развернув пластинку жвачки, бросил ее в рот.

– Так кто это убежал в такой спешке?

Рифф демонстративно пересчитал всех по головам.

– Все на месте. А теперь, если вы скажете, какому счастливому случаю мы обязаны удовольствием разделить с вами компанию, мы споем вам два вдохновенных куплета нашей приветственной песни.

– Никакого удовольствия, и вы нам не компания, – сказал Шренк.

Он служил в полиции тридцать лет, и черты его лица ожесточились от накопленного опыта и философского фатализма, которые помогали ему выживать. Шренк был убежден, что безнравственны все люди, но возмутителей спокойствия нужно искоренять и призывать к ответу.

– Еще кто-нибудь двинется – и парни, которых я поймаю, получат у меня, – предупредил он «Ракет». – И не смотри так нагло, А-Раб.

– К несчастью для меня, это мой естественный вид, – запротестовал А-Раб. – Если бы вы знали, как еще я могу выглядеть…

– Не сомневаюсь, – быстро перебил Крапке. – Давай отойдем на задний двор. Все, что я сделаю с твоим лицом, только улучшит его.

Шренк поднял руку, чтобы Крапке замолчал.

– Кто из вас швырнул вонючую бомбу в бакалею?

– Бакалея? – переспросил Бэби-Джон. – Прошу вас, сэр, это ругательство? Я так юн и невинен.

– Думаю, лучше тебе отнести свою задницу домой, парень, – предупредил Шренк Бэби-Джона. – Ты дурак, если связался с этими стрижеными персонажами.

Снежок защитным жестом обхватил рукой Бэби-Джона. Он потратил на магазин последнюю вонючую бомбу и теперь был чист.

– Мы бережем его от неприятностей, детектив Шренк, сэр. – Снежок погладил Бэби-Джона по голове, и тот закатил глаза в притворном простодушии. – Мы уберегаем его от дурных компаний.

– Так вы ничего не знаете о бакалейном магазинчике? – Шренк проигнорировал паясничество, чтобы не уходить от основного вопроса.

Покачав головой, Рифф поднял правую руку, словно в клятве, и предположил:

– Несколько минут назад мы видели пару «Акул». Может, разгильдяй хозяин магазина не платит за охрану или вроде того. А теперь, если вы хотите сделать нас помощниками и вооружить оружием закона… – Он с вожделением глянул на тяжелый приклад в кобуре Крапке. – Мы будем с готовностью служит бесплатно.

– Прекрати ломать комедию, – сказал Шренк. – «Акулы» этого не делали. Магазинщик говорит, что это был не пуэрториканец.

Деляга выставил обе ладони и сокрушенно покачал головой.

– Если это были не пуэрториканцы и уж точно не мы, тогда я вынужден прийти к очень печальному заключению. Должно быть, такое бесчинство учинил полицейский.

– Возможно, двое полицейских, – добавил Снежок. – Изменники и предатели служебных клятв.

– Верно, – согласился Деляга. – Один открыл дверь, а другой бросил бомбу. Ужасно, ужасно, – закудахтал он. – Куда катится мир?

– Не стоит выводить меня из себя, – посоветовал Шренк Деляге. – Кто это сделал? Парень, который убежал? Ну же, отвечайте. Между стукачеством и сотрудничеством с законом есть разница, или вы этого не знаете?

– Мы знаем разницу, сэр. – Рифф перевел взгляд с Шренка на Крапке. – Вы, джентльмены, нас научили.

– Джентльмены, может, вам интересно узнать, что мы копим наши жалкие гроши, чтобы купить вам обоим подходящий подарок за то, что научили нас, – с пафосом провозгласил Снежок, и Бэби-Джон согнулся от хохота. – Такие знания предназначены, чтобы делать нас примерными гражданами, и без них мы бы жили в слепом неведении. Иначе как бы мы могли в полной мере отдать должное нашим гражданским обязанностям?

Скромно подняв руку, чтобы унять аплодисменты, Снежок поклонился и попятился за пределы досягаемости полицейской дубинки Крапке.

– Послушай меня, Рифф, – сказал Шренк, – и это касается всей твоей шпаны.

Он быстро схватил правой рукой плечо главаря, вцепился крепко и больно.

– У меня есть новости, которые могут тебя удивить. – Он усилил хватку в надежде, что парень поморщится. – Улицы вам, хулиганью, не принадлежат.

– Никто и не говорит, что принадлежат.

Рифф знал, что, несмотря на боль, его голос звучит ровно и беззаботно.

– Слишком много стычек и бомбежки между вами и пуэрториканцами. Мы говорили это им и теперь говорим вам. Поскольку вам нужно где-то гулять, оставайтесь в своем квартале и больше никуда не суйтесь. И не перегораживайте тротуар.

Экшен захлопал в ладоши:

– Вот это приказ! Нам даже на работу ходить нельзя! Спасибо, детектив Шренк!

– Спасибо за подсказку. – Шренк показал на Экшена. – Потому что сейчас самое время упомянуть исправительно-трудовой лагерь.

Больше не улыбаясь, он подвигал челюстями.

– Значит, так, – начал он, погрозив левым кулаком, чтобы «Ракеты» придержали свои шуточки. – Если я не пресеку хулиганство и не сохраню в этом районе тишину и порядок, мне опять влетит, а это означает ходить по тем же улицам, что и вы, чего я вынести не могу. У меня есть амбиции, и вы будете плясать под мою дудку. По крайней мере вам придется с ними смириться. Поэтому вот что. – Он крепче сжал плечо Риффа и повернул руку, чтобы дерзкий парень потерял равновесие. – Я хочу, чтобы вы вернулись в свой квартал. Я не хочу, чтобы вы его покидали. Я не хочу, чтобы вы искали встреч с «Акулами» или другими пуэрториканскими бандами. Я не хочу, чтобы вы делали что-то, что заставило бы их искать вас. Ты понял, Рифф? Черт возьми. – Он сильно встряхнул парня. – Ты меня понял?

– Понял, – сказал Рифф.

Плечо онемело от боли, но он не собирался доставлять копу удовольствие, показав это. «Ракеты» должны им гордиться, и он чувствовал, что Тони тоже бы гордился.

– Вы хотите, чтобы мы вели себя как обычно. Мирно.

– Что касается твоей шпаны, – продолжил Шренк, – передай им от меня: если они не будут вести себя как я сказал, значит, они хотят, чтобы из них выбили дурь. Я и мои коллеги готовы и жаждем это исполнить.

Он оттолкнул Риффа, тот споткнулся и упал на Экшена.

– Возвращайтесь в свой квартал, – повторил Шренк. – Мы с Крапке будем регулярно наведываться, чтобы говорить вам, когда пора ложиться спать.

Шренк чувствовал, что не было между ними никакой любви, никогда не было и не могло быть. Он вместе с Крапке вернулся к патрульной машине и, прежде чем в нее залезть, двинул большим пальцем, чтобы ребята шли своей дорогой. Краем глаза он заметил, что Крапке восхищен тем, как он разрулил ситуацию. Крапке это запомнит и не поленится упомянуть. Это может пригодиться другим полицейским, чья голова забита социологической чепухой насчет того, что бедноту часто неправильно понимают.

Он же прекрасно их понимал. Если бы он смог добраться до пацана, который швырнул вонючую бомбу, то ткнул бы его в нее носом. Шренк проникновенно выдохнул и увидел, что Крапке кивнул, потому что понимал: оба они делают неблагодарную и опасную работу.

Но копу некогда думать об опасности. Иначе он станет пугливым, а чтобы в наши дни служить в полиции, нужно быть абсолютно нечувствительным к страху. «Ракеты» и «Акулы». Вест-Сайд терроризируют только эти две банды. Порой ему казалось, что хулиганов больше, чем тараканов. Но и хулиганов, и тараканов нужно давить.

– Куда теперь? – спросил Крапке.

Шренк опять вздохнул.

– Искать «Акул». Надо поговорить с Бернардо.

– Крепкий орешек? – поинтересовался Крапке.

– Такой же, как остальные. На английском говорит с акцентом, но кулак в физиономию – язык, который он точно поймет. Все понимают.

Они понаблюдали за тем, как «Ракеты» идут по улице, ненавидя парней за их воинственный вид: негнущиеся ноги, каблуки крепко впечатываются в асфальт, плечи расправлены, большие пальцы засунуты за ремни.

– Может, нам стоит вернуться в тот бакалейный магазинчик и попросить описание пацана? – предложил Крапке.

Шренк сморщил нос.

– Нет, я не вынесу той вони.

– Бомбы или магазина? – уточнил Крапке.

Шренк издал короткий и горький смешок.

– Без комментариев.

По тому, как ребята шли, по тому, как насвистывали, смеялись и хвастались, Рифф знал: «Ракеты» чувствуют, что одержали полную победу, и не над кем-то, а над полицейскими. Люди видели, как копы разговаривали с ними, видели, как он терпел наказание, и слухи дойдут до пуэрторикашек. Возможно, даже до Тони, и, может быть, заставят его вернуться к «Ракетам».

Если Тони захочет опять взять управление в свои руки, Рифф не против. Он тайком улыбнулся самому себе. Рифф знал, что Экшен бы взбесился, но все хорошо. Экшен видел, как он терпел пальцы копа – черт, ну и хватка у этой скотины. Хотелось потереть ноющее плечо, но он сдержался – пусть «Ракеты» считают, что ему ни капли не было больно. Никто не скажет, что он не выдержал наказание как подобает главарю.

Уличные часы над зарешеченным окном кредитного ювелира показывали почти десять вечера. Все произошло очень быстро, и в своем углу ребята могут еще целый час обсуждать стычку, разыгрывать свои роли, говорить друг другу, что они собирались сказать Шренку и Крапке, что они могли сделать, если бы паршивые копы ударили хотя бы раз. Тогда на часах будет одиннадцать.

По-прежнему слишком рано, чтобы идти по домам, но не слишком рано, чтобы поискать цыпочек. До утра еще много часов – часов, которые нечем занять, – и бурлящая энергия внутри него зудела, готовая взорваться.

Он должен повидать Тони, поговорить с ним еще раз, убедить вернуться. Когда командовал парадом Тони, каждая минута каждого часа была занята, наполнена делами. Правда, в то время Тони с остальными «Ракетами» занимался тем, что боролся за территорию. Им приходилось сражаться со всеми, чтобы заполучить этот квартал, и Рифф с остальным ребятами нажил шрамы, доказывая, что они завоевали квартал и удерживают его. Никто и помыслить не мог о том, чтобы бросить им вызов, никто, пока не появился Бернардо – один из первых пуэрторикашек, приехавших в этот район.

Остальные пуэрторикашки уже заполонили окрестности, но Бернардо продолжал привозить их на эту территорию, и его намерения были вполне ясны – захватить этот квартал. Если Бернардо и его «Акулам» это удастся, то всем белым придется отсюда уехать, и это станет еще одной победой пуэрторикашек и их тарабарского говора. А им куда деваться? В реку?

Рифф поклялся, что это не для него. Если кто-то и будет жить в реке, то это «Акулы». Чертовы латиносы! Они никогда не купаются и хранят в ваннах уголь. Так что спихнуть их в реку – оказать им услугу.

– Рифф!

Рифф сгорбил плечи и не стал оборачиваться.

– Эй, Рифф! – Рядом с ним оказалась Нечто. – Чего хотел Шренк?

Рифф глянул на бледную, худую и настырную пацанку с короткой, почти мальчишеской стрижкой. Под футболкой у нее не было груди, а джинсы она носила низко, потому что у нее не было и бедер. Грязные ноги обуты в грязные тенниски с порванными шнурками. Бэби-Джон бросился к ней, чтобы ущипнуть, но Нечто резко развернулась вправо и ударила наотмашь совершенно мальчишеским движением.

Она промахнулась, выругалась на Бэби-Джона невыразительным, хриплым голосом, а потом свернула трубочкой язык и плюнула.

– Я до тебя еще доберусь, – пообещала она Бэби-Джону. – Так что случилось, Рифф?

– У нас был разговор.

– О чем?

– О тебе. Шренк спрашивал, не хотим ли мы от тебя избавиться, и мы ответили утвердительно.

Нечто схватила его за руку, но Рифф вырвался.

– Я тебе не верю, – сказала она. – Ты бы не сказал такого о члене «Ракеты».

– Ты не из «Ракет». И даже не пытайся, – заявил Рифф.

– В чем проблема? – Нечто трусила рядом с Риффом. Ей удалось просунуть палец за его ремень. – Я готова делать то же, что все остальные.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Рифф.

– Испытай меня.

– Мы идем искать цыпочек, – сказал Рифф достаточно громко, чтобы ребята слышали. – Все мы. Даже Бэби-Джон. Собираемся перепихнуться. А какую цыпочку добудешь ты?

Всхлип, сорвавшийся с губ Нечто, потонул во взрыве хохота. Она вслепую ударила Риффа, но тот отразил одной левой, а Бэби-Джон опять кинулся ее щипать.

По ее грязным щекам потекли слезы. В раздражении она принялась искать камень, палку, бутылку, что-нибудь, но под рукой ничего не оказалось. Сопровождаемая гоготом «Ракет», она отвернулась от них и бросилась на проезжую часть. Лавируя между колесами и бамперами, не замечая гудков машин, она добралась до противоположной стороны улицы.

– Неплохо, – похвалил Риффа Экшен. – Тони никогда не удавалось так быстро от нее избавиться.

Стояла весна, месяц май, но теплые вечера походили на начало лета. Сидя на крыше многоквартирного дома, Мария Нуньес смотрела на Центральный парк, на ярко освещенные окна и беспорядочные блики. С пожарной лестницы легко было перебраться на крышу, если хотелось избежать лишней болтовни с отцом, матерью, двумя дядюшками, двумя тетушками и несколькими друзьями семьи, которые набились в маленькую кухню с одним окном.

Небо щедро усеивали звезды, в просвете прозрачных облаков сияла луна. Мария пришла сюда на закате, чтобы полюбоваться крышами зданий, до которых было меньше мили, но от девушки их отделяло большее расстояние, чем то, что она преодолела неделю назад.

На город медленно опускалась ночь, сглаживая очертания, выступы и мощь монолитов; смягчая блеск отполированного металла и камня замысловатых конструкций; стирая башни и бросая цветные узоры на ярусы окон. В таких богатых, изумительных зданиях жизнь людей текла по-другому. Подперев ладонью подбородок, Мария думала о том, в какой роскоши они купаются и как одеваются. Как же отличались улицы внизу, совсем не похожие на Пуэрто-Рико, где дома немногим больше лачуг, с земляными полами, незастекленными окнами и без водопровода. Большинство улиц там неасфальтированные, без тротуаров, и повсюду нищета.

Когда ее всего неделю назад встретили в аэропорту, она только таращила глаза и не сразу узнала родителей в спешащих к ней с распростертыми объятиями мужчине и женщине. Они выглядели гораздо моложе, более уверенными в себе и лучше одетыми, чем два года назад, когда она видела их в последний раз. Когда они эмигрировали в Нью-Йорк, было решено, что Мария и ее сестры поживут с родственниками, пока семья не устроится на новом месте. С родителями улетел только Бернардо, брат Марии.

Она спросила, почему Бернардо не приехал в аэропорт, а отец нахмурился и ничего не ответил. Вскоре она узнала причину. Бернардо предстал красивым восемнадцатилетним юношей, но в глазах его застыла горечь, губы были плотно сжаты, голос слишком пронзителен, а каждое слово сочилось ненавистью к американцам.

В Нью-Йорке всего было больше, даже ненависти. Чтобы от нее избавиться, Мария отдала бы все и вернулась в Пуэрто-Рико, потому что ненавидеть – неправильно. Она не хотела ненавидеть, потому что любить гораздо чудеснее и веселее.

Мария зевнула и потянулась. Не пора ли идти спать? Можно спуститься и поучить английскую грамматику или попрактиковаться в разговорном английском с отцом, стараясь не забывать, что в этом языке глаголы ставят в фразах по-другому. Но на кухне полно людей, и, наверное, они говорят о Сан-Хуане и маленьком районе, который когда-то называли домом. Почему они уехали из Пуэрто-Рико? Этот вопрос не требовал ответа, достаточно похлопать по карманам и посмотреть на кухонную раковину с кранами.

Небо над городом пересекли мигающие огоньки, и Мария проследила за ними. Этот самолет летит из Пуэрто-Рико? Или возвращается в Пуэрто-Рико? Опять возникло искушение вернуться на кухню, но там все будут говорить на испанском, а их английский звучит как испанский. Она хотела разговаривать на английском как американцы, с резкими согласными и отрывистыми гласными, без мелодичности и ритма. Она так хотела быть американкой.

Мария встала и вытянула руки, чтобы обнять луну и звезды. Вчера ей исполнилось шестнадцать, мама расцеловала ее и воскликнула, что Мария будет красивой невестой. И Чино Мартин, друг Бернардо, смотрел на нее глазами, полными любви. Позже он сказал Бернардо и их родителям, что хочет на ней жениться. Он был серьезным молодым человеком, работал помощником механика на швейной фабрике на Седьмой авеню. Когда-нибудь он станет квалифицированным механиком по обслуживанию станков. Чино был симпатичным, застенчивым и непохожим на Бернардо.

Встав на цыпочки, Мария закружилась, посылая воздушные поцелуи небу и далеким башням. Если она выйдет замуж за Чино, у сестер будет больше места, потому что они с Чино снимут собственную квартиру. И заниматься любовью там будет гораздо лучше, поэтому в день свадьбы они смогут уединиться. А ее родители не знали уединения почти двадцать лет. Мария закрыла лицо руками. Надо перестать думать о таких вещах, хотя она на крыше одна и любит весь мир.

Но является ли частью мира Чино Мартин? Она не была уверена. Да, она любит его, как любит все в мире, но не более того.

Она услышала, как открылась тяжелая металлическая дверь на крышу, и, обернувшись, увидела темную фигуру. Вспышка страха прошла, как только Мария услышала свое имя, а ее ответный вздох облегчения оказался достаточно громким, чтобы Бернардо понял – она его узнала.

– Что это ты сидишь одна на крыше? – спросил Бернардо сестру.

– Разве нельзя? – отозвалась она.

– Это небезопасно, – ответил он. – Даже если бы ты сидела здесь с Анитой.

– Почему нельзя? – настойчиво повторила Мария. – Разве Анита не твоя девушка?

– Я так считаю.

Прислонившись к парапету, Бернардо зажег сигарету, бросил спичку на улицу и проследил, как та падает.

– Сидеть одной на крыше небезопасно. В этом районе слишком много бездельников. Если тебя увидит здесь кто-нибудь из «Ракет», никто не знает, что может случиться.

Несмотря на теплый вечер, Мария задрожала.

– Неужели они могут сделать… это?

– Даже не задумавшись. – Бернардо глубоко затянулся сигаретой. – Кто-то из них сегодня вечером бросил вонючую бомбу в магазин Гуэрры. Если я его поймаю – руки оторву.

– Ты знаешь парня, который это сделал?

– Какая разница? Он из «Ракет». Первый, кого мы поймаем, за это ответит. Если бы они поймали одного из нас, то поступили бы так же.

– Но почему должно быть именно так? – спросила Мария. – Почему они вредят нам?

– Они говорят, что это мы вредим им тем, что приехали сюда. Знаешь, что я собираюсь сделать?

– Что?

– Завтра я пойду на Таймс-сквер с ребятами – Пепе, Смутьяном, Торо и Лосем. Мы отправимся в один из их сувенирных магазинов.

– Чтобы ограбить? – испугалась Мария.

Бернардо погладил сестру по щеке.

– Конечно нет. Чтобы купить несколько железных статуэток статуи Свободы. Они бывают вот такой высоты. – Он развел руками примерно на двенадцать дюймов. – Как раз подходящий размер, чтобы бить «Ракет» по голове. Знаешь, что написано на статуе Свободы?

– Нет, – ответила она. – И что же?

– Что-то о всех бедных, которые приезжают сюда в поисках лучшей жизни. Может, это и правда, – продолжал Бернардо, – но «Ракеты» так не считают. Поэтому мы должны вбить это в их тупые головы. И маленькие статуи Свободы для этого как раз подходят.

Мария встала перед братом. С широко раскрытыми глазами и так сильно колотящимся сердцем, что это пугало, она медленно покачала головой, поправляя узел галстука, который у Бернардо сбился набок. Ее брат прекрасно выглядел, но губы у него слишком тонкие, а глаза – как у попавшего в ловушку животного, которое ей однажды довелось видеть: полны страха, но вместе с тем непреклонной ненависти. Эта ненависть часто никак не выражалась, но была страшнее шумной ярости.

– Почему так должно быть? – спросила Мария и обвела рукой город. – Я не испытываю ненависти к этим людям.

– Но они тебя не любят. Послушай, – нетерпеливо добавил Бернардо. – Я не хочу, чтобы ты сидела на крыше одна.

Мария вытерла глаза.

– Даже с Чино?

– Даже с Чино, – сказал ее брат.

– Но я ему нравлюсь. Это правда – то, что он говорил маме с папой, что хочет жениться на мне?

– Это правда. – Бернардо обнял сестру и прижал к себе. Когда станешь невестой, ты сможешь быть наедине с Чино. Но никуда не ходи одна. Подлые американцы думают, что у них больше прав, чем у нас, и если они увидят такую девушку, как ты…

Он отошел назад и, склонив набок голову, осмотрел сестру.

– Черт, да ты просто прелесть. Чино – везунчик. Кстати, Мария, ты знаешь, что он одолжил маме с папой денег тебе на дорогу? И даже оплатил проезд одной из сестренок? Ты это знаешь?

Мария склонила голову.

– Знаю. Поэтому я должна усердно работать, чтобы отдать долг.

– Но он тебе нравится?

– Да, – ответила она.

Бернардо раздавил ногой окурок и достал из пачки новую сигарету.

– Ты сможешь полюбить его?

– Не знаю. Но он хороший парень.

– Давай спустимся с крыши. – Бернардо взял сестру за руку. – Гости разошлись, и ты можешь идти спать. Кстати, забыл спросить. Как тебе твоя новая работа?

– Мне нравится! – Мария хлопнула в ладоши. – Представь, работать в свадебном салоне! Платья, фата – все такое красивое.

– Ты будешь самой красивой невестой, – сказал Бернардо. – Красивее всех. Чино упадет в обморок, когда увидит, как ты идешь к алтарю. Может, он не такой, как остальные «Акулы», потому что у него есть работа. Но я бы не хотел для тебя никого из других «Акул».

Он открыл дверь для сестры и изящно поклонился:

– Да, Мария, он будет тебе хорошим мужем. Так что постарайся в него влюбиться.

– Постараюсь, Бернардо, – пообещала она. – Постараюсь от всего сердца. Ты тоже идешь спать?

– Позже. Надо повидаться с ребятами.

– Зачем? – спросила Мария. – Пойти на драку?

Бернардо поцеловал сестру в щеку и ответил уклончиво:

– Просто кое-что обсудить.

– Иди с Богом, – сказала она.

– Хорошо, – отозвался Бернардо. – Мне все равно, пойдет ли Он со мной.