5 июня 1877 года, Эгейское море, остров Лемнос
Меня казнят завтра на рассвете. Во всяком случае, так сказала мне эта жирная скотина, Саид-бей Миринский. Он долго и старательно перечислял все муки, которые падут на голову «неверной собаки», то есть на мою. Ну, терять мне было нечего, и я сказал ему, что лучше сто раз быть молодой и злой собакой, чем один раз старой жирной свиньей.
Перечисление моих завтрашних мук прервал мальчик-бача, который принес хозяину новость о том, что к Мирине подходят два корабля… Скорее всего, из флота инглизов, ибо в турецком флоте таких больших и красивых кораблей нет.
Кряхтя, бей встал с мягкой обшитой шелком подушки и приказал своим слугам бросить меня в земляную яму, где содержатся враги султана и его, а сам… Нет, что вы, этот бурдюк с жиром давно никуда из дома не выходит, и покинет его он только на погребальных носилках. А встречать английские корабли он послал своего младшего сына Селима. Меня же снова бросили в зловонную яму, распорядившись не кормить и не поить «христианскую собаку».
«Что ж, – решил я, когда над моей головой со скрипом опустилась ржавая решетка, – раз уж меня оставили в покое, то стоит попытаться поспать, ибо завтра будет трудный день…» И я улегся на кучу грязной, вонючей и сырой соломы.
Но сон не шел. И я начал вспоминать свое детство. Отца, Ивана Антоновича Никитина – таким, каким он был во времена моего детства: артиллерийский офицер, красавец, душа компании… Мать, Елена Ономагулос – статную черноволосую гречанку, дочь купца и рыбопромышленника.
История любви моих родителей изобиловала совершенно шекспировскими страстями. Но все обошлось счастливее, чем у Ромео и Джульетты. Строгий командир полка дал разрешение на женитьбу поручику Никитину, и суровый отец простил свою юную дочь, посмевшую влюбиться в молодого русского офицера без его ведома и разрешения. А ведь время тогда было еще то, 1847 год, царствование государя-императора Николая Палыча. Строгость нравов жесточайшая.
На следующий год, аккурат через девять месяцев после свадьбы, родился и я. От отца мне достались серые глаза и четкий очерк скул, от матери – густые вьющиеся черные волосы и смуглая кожа. Следом за мной родились Мария, Леонид, Александр, Елена…
Но сначала была война. В 1854 году мы бежали из Евпатории от высадившихся там турок, англичан и французов. Мне было семь лет, Марии – четыре, а маленький Леонид только-только родился. Дядька Егор, отставной солдат, которого отец выбрал мне в воспитатели, едва успел запрячь бричку, подхватил на руки Марию, мать – Леонида, и мы побежали… Где-то на полпути к Симферополю нас едва не поймали татары, которые с приходом англичан позабыли о том, что они подданные русского царя.
Что они могли с нами сделать? Да все что угодно… Ограбить, убить, продать в рабство… Мать бы наверняка изнасиловали – в те годы она была очень хороша собой.
Лошади неслись во весь опор, сзади, визжа и улюлюкая, нас нагоняли татары. Дядька Егор выпалил в них из старых, еще со времен войны с Наполеоном, пистолетов. Один татарин свалился с лошади, но остальные лишь сильней завизжали и стали яростно махать над головами кривыми саблями.
И тут из-за поворота дороги, огибавшей холм, выехал казачий разъезд. Донцы-молодцы, спасители наши… Все как на картинке: синие кафтаны, барашковые шапки, бородатые лица и пики с красными флажками. Команда хорунжего; уставив перед собой пики, казаки сорвали лошадей в галоп.
Страшна сшибка конных – особенно тогда, когда одни всю жизнь готовились к войне, а другие – мечтали пограбить и поизмываться над слабыми и безоружными.
Казачки ловко насадили несколько татар на пики, а потом начали рубить их шашками, знаменитым, как позднее стали называть его, «баклановким ударом» – разрубая супостата чуть ли не пополам, от плеча к бедру. С той поры я и решил, что когда вырасту, то обязательно стану русским воином. И не просто воином, а офицером, чтобы все враги наши так же боялись меня, как эти татары – казаков. Отец мой всю войну провел в Севастополе, сражался на знаменитом Четвертом бастионе, был несколько раз ранен. А мы с матерью полтора года жили в Мелитополе у деда, старого Александроса Ономагулоса. Там-то я и научился бегло говорить по-гречески…
Потом я упросил отца, чтобы он отправил меня в кадетский корпус. Как сына георгиевского кавалера и участника обороны Севастополя, меня туда приняли на казенный кошт. Потом было Михайловское артиллерийское училище. И вот, весна 1871 года, подпоручик Никитин – строевой артиллерийский офицер, закончивший училище с отличием. И предложение графа Игнатьева, от которого я не смог отказаться.
Русской военной разведке был нужен человек, хорошо владеющий греческим языком, внешне похожий на уроженца Эллады и имеющий подготовку артиллерийского офицера. Ну и, само собой, преданный России.
Шесть лет мы готовились к этой войне, шесть лет мы собирали сведения о Турецкой армии. Саид-бей – дурак! Если бы он знал, что спрятано на моем корабле… А спрятаны там, ни много ни мало, как сведения о турецких гарнизонах в Проливах, кроки укреплений Босфора и Дарданелл, расположение артиллерийских парков и пороховых складов. Я ведь специально дразнил эту тупую скотину, чтобы к тому времени, как они начнут грабить мой каик и найдут эти бумаги, я буду уже мертв. Спасибо судьбе хоть за это…
От грустных размышлений меня отвлек звук, похожий на орудийный выстрел, за ним еще несколько таких же. «Неужто англичане салютуют туркам? – подумал я, – или турки англичанам…»
Вдруг земля чуть задрожала, наверху что-то залязгало и заскрежетало. Потом загремели выстрелы. Наверху заполошно заорали турки, а потом дом потряс страшный удар, от которого с потолка на меня посыпались комья земли и какой-то мусор.
Я услышал выстрелы – причем звучали они так, словно беглый огонь вел целый взвод стрелков, – топот ног и самые сладкие сейчас для меня звуки – родной российский мат. Только наш русский человек может так выражаться во время схватки, причем неважно, нижний чин это или офицер.
Я вскочил на ноги и прижался к стене. И вовремя – мой турецкий тюремщик сунул ствол своего кремневого пистолета сквозь решетку и выпалил в то место, на котором я только что лежал. Секунду спустя он был сбит с ног выстрелом, и, отлетев к стене, сполз по ней на землю, превратившись в кучу грязного окровавленного белья.
Наверху все стихало. Скорее всего, нападавшие разогнали банду Саид-бея, собранную из подонков и разбойников. Победители стали собирать трофеи и добивать побежденных – это я понял по одиночным выстрелам, произведенным явно в упор. Так они и про меня могут забыть! Из пересохшего горла я выдавил несколько сиплых звуков, потом прокашлялся, собрал все оставшиеся у меня силы, и заорал:
– Люди добрые, помогите! Вытащите меня отсюда!
Наверху послышались тяжелые шаги. Это не были шлепающие шаги турка, обутого в кожаные галоши без задников на босу негу. Шел человек обутый, как мне показалось, в тяжелые армейские сапоги.
– Кто там орет по-русски? – спросил незнакомец.
– Димитриос Ономагулос, купец из Афин! – ответил я, кашляя. – Выпустите меня отсюда!
– Ага, щаз!
Я не мог догадаться, это да или нет. Но откинутая в сторону решетка и спущенная вниз лестница не оставили мне сомнений. Сверху ударил яркий бело-голубой луч света.
– Теперь давай, вылазь, купец афинский…
Не очень-то удобно подниматься по лестнице, когда твои руки забиты в деревянные колодки. Но ничего, я поднялся. Дальше все было как во сне. Мои освободители оказались военными, одетыми в испятнанную угловатыми кляксами форму. Они ловко сковырнули с моих рук колодку и повели меня куда-то внутрь дома.
Когда мои глаза привыкли к свету, я смог рассмотреть более внимательно своих спасителей. Не было никаких сомнений, что это русские, причем русские солдаты. Но таких я в своей жизни не встречал еще ни разу. Дело даже не в их форме и странном вооружении – эта странность пропадала, как только к ней привыкал глаз. У меня было впечатление, что я вижу воинов, вышколенных так, что они казались частями большой и хорошо отлаженной машины, каждый из которых четко знал, что ему следует делать. В общем, это было совсем не похоже на нашу русскую армию, где за внешним блеском парадов и смотров царили беспорядок и разгильдяйство, из-за которых небоевые потери превышали потери от вражеских пуль и снарядов.
Но, с другой стороны, я шесть лет не был в России, где, как я слышал, под руководством военного министра генерала Милютина шла реформа армии. Может быть, эти солдаты из новых, уже реформированных частей?
На эту же мысль меня навели и эмблемы с андреевским флагом, нашитые на солдатскую форму. Я дернул своего сопровождающего за рукав.
– Солдат, я русский офицер, немедленно отведи меня к своему командиру!