Когда я закрываю глаза

4. Сэм

Fleurie – Hurts Like Hell

Чувствуя подкатывающую тошноту, я схватил со столика куртку и быстро вышел из палаты. Оказавшись в коридоре, я с глубоким вздохом сполз по шершавой стене.

Я в больнице. У Норы.

Издав сухой смешок, я потряс головой. Невероятно.

Я понятия не имел, почему пришел. Понятия не имел, почему сказал Норе, что помогу. Неважно, с чем.

Возможно, меня привели сюда потрясение, вызванное звонком отца Норы, и любопытство.

Может статься, я здесь из-за прошлого, которое давно пытаюсь позабыть, потому что мысли о нем причиняют боль. Мы с Норой жили в разных мирах. Она где-то существовала, но больше не имела отношения к моей жизни. Так было много лет.

Но этот день все изменил. А именно тот миг, когда я согласился приехать и навестить Нору. Я собирался быть серьезным и непоколебимым, но стоило мне переступить порог ее палаты, как вся моя решимость пошатнулась. Больше всего на свете я желал пуститься наутек.

Несколько спутанных прядей вокруг бледного лица, испещренного царапинами и порезами, которые почти зажили. Нора беспокойно шевелила пальцами, руки у нее все в ушибах и синяках, глаза налиты кровью. Проклятье, выглядела она паршиво. И все же… И все же это Нора. Девчонка, с которой мы вместе росли. Девчонка, напевавшая ту мелодию.

При виде Норы на больничной койке в глубине души зародилась вера, что Нора вернулась. Вера… совсем слабая.

Неважно, что мною двигало, жалость или надежда. Я согласился помочь Норе, и теперь оставалось только молиться, чтобы все побыстрее закончилось, а мы вернулись к прежней жизни. Нора к своей, я к своей. Нас больше ничего не связывает и вместе не держит. Слишком многое произошло.

Почему-то чувствуя себя очень вымотанным, я со вздохом надел куртку, обмотал шею шарфом. На улице холодно. К счастью, дождя или снега нет, иначе ехать на скутере было бы совсем неприятно. Проклятый ветер дул со всех сторон. Шлем с перчатками я забыл в палате Норы. Попросить родителей забрать меня отсюда? Нет, этот вариант никуда не годился. Они стали бы приставать с вопросами о Норе, а я не хотел на них отвечать. Не уверен, что мог на них ответить. В последний раз мы с Норой разговаривали в восьмом классе. Общались мы все реже. Намного реже. О том, что случилось позже, я предпочел бы просто забыть. После этого я перестал считать Нору другом. Она стала той, кто портил мне жизнь. Кто смотрел, как ее портят…

Я невольно бросил взгляд на левое запястье, хотя сквозь ткань толстовки ничего было не видно.

Словами не передать, как я ненавидел больницы. Ненавидел мелодию, которую напевала Нора.

Школе срочно нужно потратиться на новые шкафчики. Каждый раз, открывая шкафчик, я боялся, что дверца вот-вот отвалится: и утром, когда доставал учебники, и в обед, когда клал их обратно.

Прозвенел звонок, первая перемена закончилась. Я положил в шкафчик толстый учебник по математике и вытащил нотный лист, чтобы тот не помялся. Другие ученики, смеясь и болтая, проходили или пробегали мимо, а я смотрел на ноты, которые уже успел нацарапать. Это лишь первый набросок. Уже много лет это лишь…

Смех за спиной стал громче. Я собирался положить нотный лист обратно в шкафчик, но тут кто-то вырвал его у меня из рук.

– Что это тут у нас? Типа песню пишешь? – осведомился Йонас так громко, что его услышала, наверное, вся школа.

Щеки у меня вспыхнули. Я очень разозлился.

Нора стояла за Йонасом. Рядом – Тим с Эллой, Кай и кто-то еще. Все они смотрели на меня свысока, только Нора уклонялась от моего взгляда.

Как мне хотелось поговорить с ней! Мы не общались уже много недель, и я не совсем понимал, почему Нора меня избегала. И что вообще происходило. Ее интересовали Йонас и его компания, но… она правда хотела стать одной из них? Всегда хотела? И значит, нам в одночасье стало нечего сказать друг другу?

– Песня для… Норы? – с наигранным удивлением приподнял брови Йонас.

– Отдай, – процедил сквозь зубы я, силясь забрать нотный лист, но Йонас со смехом подбросил его в воздух.

– Покажи-ка, – подхватив лист, Кай принялся потешаться надо мной вместе со всеми. Только Нора молчала.

Это не ее песня, а наша. Наша мелодия, которую я постоянно наигрывал на гитаре. Особенно когда Норе было плохо. Много лет я бился над мелодией, задумав превратить ее в песню, но это оказалось непростой задачкой. Из-за придурков, теперь потешавшихся над моими трудами, легче не становилось.

– Милота какая, малыш Сэмюэль запал на Нору? – пропищала Элла, и я снова попытался перехватить нотный лист, но безуспешно. Йонас выше и сильнее.

Вдруг раздался громкий хруст, треск, и я замер. Йонас рвал бумагу, рвал ноты, а также воспоминания, связанные с ними, все те мысли, которые я в них вложил. Я услышал прерывистый вздох. Нора. Я знал это так же твердо, как если бы вздохнул сам.

Йонас швырнул ошметки бумаги мне в грудь, и я рефлекторно их подхватил.

– Идиот, отцепись уже от Норы. И купи себе что-нибудь полезное, ходячий мешок для старья, – выплюнул Йонас, смерив меня таким взглядом, будто я был лишь грязью на его дорогих «Найках».

И тут Кай указал на дверцу моего шкафчика: там висели две полароидные фотографии. Их сделала Нора. Мы вместе улыбались в камеру.

– Какой же ты фрик, Рабе, – хмыкнул Кай.

Элла захихикала еще громче, и Тим тоже присоединился.

Второй звонок.

– Сталкер, – прошипел Йонас, срывая фотографии.

Я – не сталкер. Я – друг Норы. Я с удовольствием бросил бы это ему в лицо, но слова застряли в горле.

Нора стояла рядом.

Нора была здесь, но молчала.

Дверь справа от меня вдруг открылась, спугнув воспоминание. Я поспешно спрятал левую руку.

Леонард Фрей. Один, без младшей дочери, которая похожа на него куда больше, чем Нора. Лишь глаза у них одинаковые, зеленые.

– Немало времени прошло, – произнес он.

Я сдержанно кивнул.

Замечание явно лишнее. И дело не только в том, что теперь я мог смотреть в глаза отцу Норы, не запрокидывая голову. Лео и Анна мне всегда нравились, они были отличными родителями и людьми. Возможно, они и сейчас такие. Я знал их столько, сколько себя помнил. С тех пор как мы с Норой пошли в детский сад. Наши родители хорошо дружили, во всяком случае, пока мы с Норой были вместе. А вот потом общение уменьшилось и постепенно сошло на нет. Мама с папой усердно работали. Возможно, они не столь умные и популярные, сколь другие родители, но я все равно их люблю. Родители Норы мало от них отличались – и раньше мы оба были такими же.

– Послушай. – Он со вздохом потер небритый подбородок. – Понятия не имею, почему Нора захотела тебя увидеть, но я рад, что ты пришел. Сам не могу сказать, почему, но я… Знаю, вы не особенно дружите, и все же думаю, это многое значит для Норы.

Я с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться. «Не особенно дружите». Да мы вообще больше не друзья.

Почему? Все просто: Нора стала популярной. А я – нет.

«Популярные», – мысленно повторил я. Странное слово. И очень субъективное. Не уверен, что Нора и ее новая компания действительно популярны. Что они могут называться «друзьями». В смысле, такими друзьями, какими были когда-то мы с Норой. Может, Йонас, Тим и остальные просто зависают вместе, втайне упиваясь собственной крутостью, красотой и заставляя других чувствовать, что они недостаточно хороши, чтобы стать частью этой компании. И никогда не будут достаточно хороши…

– Она может позвонить, когда вернется домой. А теперь мне пора.

Мне нужно пространство и время для себя. Я должен немедленно убраться отсюда.

– Конечно. Я передам Норе. Врач полагает, что через неделю ее выпишут.

Я напряженно кивнул, охваченный беспокойством, и отошел от отца Норы. Мне не хотелось показаться грубым, но это было чересчур. Непривычно, ошеломляюще. Я не знал, как со всем справиться.

– Спасибо. До свидания, господин Леонард.

Глупо, но почему-то мне кажется неправильным обращаться к отцу Норы на «ты». Не дожидаясь его реакции, я быстро зашагал по светлому гладкому полу к лифтам. Зашел в первый попавшийся и нажал на кнопку первого этажа. Музыку в лифте я ненавидел почти так же пылко, как больницы. Да, это какое-то безумие, но на свете существовала музыка, которую я на дух не переносил.

С громким «дзинь» лифт открылся, я пересек просторный вестибюль и вышел через раздвижные двери на улицу. Как бы хотелось сказать, что случившееся в больнице ничего не поменяло в спокойной жизни, которую я себе отвоевал. Но что-то мне подсказывало – это только начало.