Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
4
Нам было велено собраться в Спик-Холле, в пригороде Ливерпуля. Национальный фонд объектов исторического интереса или природной красоты описывает этот особняк как «редкостный образец тюдоровской фахверковой архитектуры, расположенный на живописном берегу реки Мерси». Как говорится в путеводителе, поместье «пережило более 400 лет неспокойной истории».
Час был ранний, вот я и знакомился с гостевым комплексом – это постройка, а не состояние, – разглядывая кру́жки, шарфы, мыло и книги о Тюдорах. «Ты книжный червь? Пролистай нашу подборку книг для взрослых и детей и открой для себя новое отличное чтиво!»
Вскоре бойкий водитель по имени Джо собрал нас в кучу и проводил к микроавтобусу. Там он спросил, кто откуда будет. Выяснилось, что трое из Испании, двое из Италии, четверо из Австралии, двое из Австрии и четверо из Англии. Еще несколько человек купили билеты, но задержались, и нам пришлось их ждать. Наконец к автобусу бросились две молодые женщины, отчаянно размахивая руками. «Сейчас мы их попугаем, – сказал Джо, включил зажигание и тронулся с места. Женщины замахали еще отчаянней. – А сейчас посмотрим, как слезы сменятся улыбками», – произнес Джо, останавливаясь и впуская опоздавших.
Как только мы оставили Спик-Холл позади, Джо нажал на панели кнопку, и динамики в салоне взорвались песней «Love Me Do».
– Эт’ чё за мусор? – выкрикнул австралиец.
– Я знаю, кто идет пешком! – ответил Джо. – Выпустим его из салона, а потом его переедем!
Было очень весело.
Скоро мы уже были на Фортлин-роуд, вдоль которой тянулся ряд непримечательных домов, в которые редко, а то и вовсе не заглядывают члены Национального фонда.
В 1995 году Национальный фонд купил дом номер 20 по Фортлин-роуд – по предложению тогдашнего генерального директора Би-би-си Джона Бёрта, уроженца Ливерпуля, который заметил, что дом выставлен на продажу. Семь лет спустя Национальному фонду перешел и дом, где рос Джон Леннон, – «Мендипс» на Менлав-авеню, после того как его купила Йоко Оно. Тогда она объявила: «Узнав, что дом продается, я испугалась, что он попадет не в те руки и на нем попытаются нажиться. Вот я и решила купить его и пожертвовать Национальному фонду, чтобы за ним присматривали и пускали в него посетителей. Я в восторге, что Национальный фонд взял дом под опеку».
Однако решение это одобрили не все. Тим Нокс, бывший тогда главным куратором Национального фонда, заявил, что он «в ярости». Он считал, что основной критерий, по которому фонд принимает недвижимость под опеку, – подлинная художественная и архитектурная ценность – забыт в угоду дешевому популизму. «Это рекламные маневры, а не серьезные приобретения, – сказал он, добавив полушутя: – Теперь придется купить еще четыре дома, чтобы не обидеть Ринго».
Остальные согласились. «С точки зрения архитектуры дом не более и не менее интересен, чем любой другой дом на одну семью в ряду соседних домов с фактурно оштукатуренными наружными стенами, в любом другом районе, населенном представителями среднего класса, – говорил архитектурный критик Стивен Бейли. – Его особенная ценность заключается в опосредованной, мистической связи с гением. На беду историков архитектуры из фонда, из дома вынесли практически все содержимое, а следовательно, в нем не осталось никакой опосредованной, мистической связи с телевизором гения, кухонной утварью или еще какими-нибудь артефактами, которые могли бы позволить приобщиться к вдохновению, подарившему нам такой поток блестящих слов и музыки. Все это пришлось подделывать.
Национальный фонд […] гордится доступом к экспертизе. У него в штате ведущие мировые историки архитектуры; вот они-то и отправились скупать вещи, чтобы воссоздать дом Леннона. Но когда высокоученые эксперты отправляются в волшебное таинственное путешествие к подозрительным ливерпульским дельцам, чтобы приобрести у них всякий хлам, разговоры об экспертизе звучат глупо и смешно. Хлипким аптечным шкафчиком восхищаются из-за его аутентичности. Линолеум изучают так же пристально, как рельеф Донателло. Конические ножки от телевизора они отыскали, а вот сам „ящик“ – уже нет… Раз ж вы ступили на долгую и извилистую дорогу фальсификации, то где остановитесь? Ответ – в мире грез народной памяти и фантазий».
Однако Национальный фонд все это не смущает. «Вообразите, как входите на кухню через черный ход, где тетя Леннона, Мими, готовила ему ужин» – гласит сквозящее благоговением описание «Мендипс». Дом преподносят как религиозную святыню, место паломничества. «Следуйте за нашим восхитительным экскурсоводом по закоулкам памяти… Спальня Джона – очень атмосферное место, где можно побыть наедине со своими мыслями об этом невероятном человеке…»
Паломников в «Мендипс» ожидают правила и ограничения строже, чем в Сикстинской капелле. «Фотосъемка или запись аудиотура строго запрещены. При входе в дом вас попросят сдать все сумки, камеры и звукозаписывающую аппаратуру».
И уж конечно, пройдет совсем немного времени, прежде чем какой-нибудь пилигрим узрит в «Мендипс» некое чудо: слепой обретет зрение, калека встанет и пойдет или какой-нибудь маленькой девочке будет явление матери Джона, Джулии, – и тогда еще больше паломников повалит на Менлав-авеню, образуя стройные очереди в ожидании увидеть то самое место, где Джулия преставилась.
Пока пассажиры нашего микроавтобуса потихоньку выгружались из салона, позади нас еще больше людей вывалило из автобуса «Волшебного таинственного путешествия», а позади него из такси выбралось четыре немца. У калитки дома номер 20 по Фортлин-роуд кипела толпа гостей со всего мира: в футболках с символикой «Битлз», они позировали для селфи. Металлический знак у дома гласит: «Фамильный дом, гордость семейства Маккартни – Джима, Мэри, Пола и Майка. Доступен благодаря Национальному фонду».
Я потихоньку продвигался к голове очереди. Заранее (сильно заранее) забронированный официальный тур по обоим домам битлов обошелся мне в 31 фунт (включая путеводители), и я теперь боялся, как бы приехавшие с неофициальным туром не протиснулись мимо экскурсовода и, работая локтями, не заняли мое место в доме Пола. К счастью, водитель Джо стоял неподалеку и присматривал за избранными. Наша маленькая группа с важным видом прошествовала в садик перед домом номер 20 по Фортлин-роуд, и за нами, к нашему удовлетворению, заперли калитку, отгородив всех остальных.
Наш экскурсовод от Национального фонда представилась Сильвией. За год она проводит по дому, где прошло детство Пола, 12 000 человек: по двадцать человек за раз, четыре раза на дню. Манера ее речи наводит на мысли о Гиацинте Бакет. Из садика она радушно приглашает нас пройти в дом номер 20 по Фортлин-роуд. Тут, говорит она, Пол прожил восемь лет; «очень важные восемь лет для его музыки. Одним из первых гостей Пола был Джордж Харрисон. Он приносил с собой гитару».
В толпе зашептались. Похоже, начинала формироваться обещанная Стивеном Бейли мистическая связь.
– А потом начал захаживать и Джон Леннон: он на велосипеде среза́л через поле для гольфа, и дорога занимала у него менее десяти минут. А в комнате позади вас, – она указала рукой, – Джон с Полом и устраивались, когда писали песни. К тому времени, когда Пол отсюда съехал, был конец шестьдесят третьего года, то есть битлы уже попали в чарты, их показывали по телевизору. Пол, однако, по-прежнему возвращался сюда до самого конца шестьдесят третьего года, ночевал в своей спальне наверху. Из битлов он последним перебрался в Лондон. И поэтому, когда семья Маккартни… извините, вы там что, записываете?
Я замер. Я и правда скрытно записывал речь Сильвии на мобильник, но оказалось, что обращается она к одному из австралийцев, что стоял возле нее. Тот принялся уверять ее, мол, нет, ничего он не записывает.
– Правда? – с подозрением отозвалась Сильвия. – Прошу прощения, просто мне это не нравится, – пробормотала она, не сразу возвращаясь в прежнее русло. – Э-э… когда… э-э… семья Маккартни… В общем, э-э… Когда Маккартни сюда переехали, э-э, это были муниципальные дома, то есть Маккартни домом не владели и, как и все здешние жители, платили муниципалитету аренду.
Незаметно для Сильви я продолжал записывать – держал мобильник как можно небрежнее, чтобы не привлекать внимания. Это щекотало нервишки, будто я воровал товары в магазине под самым носом у охранника.
– За прошедшие годы, как вы понимаете, окрестные дома выкупили у муниципалитета, новые владельцы сменили двери и окна. Когда Национальный фонд приобрел этот дом двадцать два года назад, тут были новые фасадные окна, но члены фонда заметили, что в доме напротив сохранились старые рамы, и заключили сделку с соседями: они получили новые окна, а мы вернули сюда старые. Теперь он выглядит в точности так, как в то время, когда здесь жила семья Пола.
Мы все послушно уставились на фасадные окна, дивясь тому, что они выглядят именно так, как и должны были выглядеть, пока не стали выглядеть иначе. Я же тем временем продолжал записывать, а тревожное предчувствие разоблачения все нарастало.
– Так, ладушки, если кто-то хочет сфотографироваться у переднего фасада дома, просто дайте мне свой мобильный или фотоаппарат. Встаньте у края окна, чтобы я могла взять вас в кадр, теснее. – Группы гостей встали, улыбаясь от уха до уха, у старой парадной двери Пола, ну или двери, поставленной на ее место, чтобы напоминала подлинную дверь, которой, естественно, не была. – Это все? Все в кадре?
Сильвия предупредила, что в доме и в садике на заднем дворе снимки делать запрещено:
– На то есть особая причина. В доме повсюду висят авторские фотографии, сделанные Майком, младшим братом Пола. Мы очень рады были их заполучить. Они вам понравятся. Но если их начнут фотографировать, Майк их заберет.
Мы переместились в садик на заднем дворе. На обложке буклета Национального фонда перечисляются «5 вещей в доме номер 20 на Фортлин-роуд, достойных внимания». Первая описывается как «Водосточная труба на заднем фасаде. После смерти матери Пола его отец требовал, чтобы оба его сына возвращались домой к ужину, потому что вечером он запирал двери на замок и в дом их не пускал. Опаздывали братья неизбежно, поэтому всякий раз бежали на задний дворик, взбирались по водосточной трубе и влезали в окошко ванной, которое на такой случай держали приоткрытым». Пока мы глазели на трубу – или, точнее, на копию трубы, – Сильвия пересказала эту забавную байку практически слово в слово.
– Итак, прежде чем пройти в дом, сдайте мне свои сумки и фотоаппараты, а если у вас есть мобильный телефон, то выключите его и тоже отдайте мне. Телефонов у вас в карманах быть не должно.
С этими словами Сильвия завела нас в дом. Гости выстроились в очередь, сдавая ей телефоны и камеры, словно на границе какой-нибудь особенно нервной страны. Гаджеты Сильвия закрыла в шкафу под лестницей. Я же ослушался правил и спрятал телефон в карман, о чем немедленно пожалел. Во время всей экскурсии я с ужасом ждал, что кто-нибудь мне позвонит: рингтон сработает как тревожная сирена, по сигналу которой меня раскроют и пристыдят.
Мы втиснулись в гостиную, обклеенную тремя разными видами обоев – «Маккартни купили остатки рулонов», – ни одни из которых не были подлинными. Не были подлинными ни коричневое кресло, ни массивный телевизор из 1950-х, ни журнальный столик, как не были подлинными и ковры.
– Эту комнату Маккартни называли залой. Национальный фонд воссоздал ее, опираясь на старые фотографии и семейные воспоминания, – сказала Сильвия. На вопрос, подлинное ли пианино, она ответила: нет. – Пол все еще владеет отцовским домом и останавливается в нем во время визитов в Ливерпуль. Там-то и стоит подлинное пианино. Джим, бывало, играл на нем «The Entertainer». Ну, знаете? Скотт Джоплин. Если вспомнить Скотта Джоплина и песню Пола «When I’m Sixty-Four», то влияние сразу становится заметным… Папа Джим был хорошим музыкантом-самоучкой. Пол пошел по стопам отца. После нескольких уроков он сказал: «Буду как папа. Сам всему научусь». Тут он сочинил «World Without Love» и самое начало «Michelle» писал тоже тут, и «Love Me Do»… Они сидели здесь, когда писали ее. Пол сидел вот здесь и писал «I’ll Follow the Sun». – Она указала на фото Джона с Полом на стене. – Песня, которую они дописывают на этом снимке, – это «I Saw Her Standing There»… Еще одна песня, которую они тогда довели до ума, была «Please Please Me».
То и дело Сильвия пыталась выставить это как нечто личное, начиная предложения словами: «Пол мне рассказывал…», например: «Пол мне рассказывал: „Мы пережили несколько печальных лет, но большую часть времени мы были счастливы“». Или: «Вот здесь была столовая. Пол мне рассказывал: „После смерти мамы мы тут больше не ели“». Она добавила: «Пол мне рассказывал: „Многие сочли, что песня «Let It Be» – про Деву Марию, но она о моей матери, которая всегда говорила: «Будь что будет»“. Таких историй я за долгие годы начитался, но Сильвии, видимо, доставляло удовольствие сообщать о том, что она слышала их лично от Пола; как будто мы и сами потом еще много лет будет кайфовать, сообщая всем, что слышали это от человека, который слышал это от Пола напрямую.
Мы гуськом прошли в кухню.
– Напольную плитку не меняли. На этом кафеле постояли все битлы… разве что Ринго всего дважды, ведь он появился последним.
Мы воззрились на священную плитку у нас под ногами.
– Подлинная мойка обнаружилась в саду, где ее использовали как садовый горшок, и фонд вернул ее на изначальное место.
Мы с благоговением взглянули на кухонную мойку, вообразив, как юный Пол в поте лица намывает тарелки.
Подлинного в кухне только плитка да мойка, все остальное – приличные копии, найденные экспертами фонда: пакет мыльных хлопьев «Люкс», маргарин «Сторк», чайная жестянка и жестянка из-под печенья, радиоприемник, сушилка для белья. Фотографии всех этих предметов – бытовые эквиваленты групп-двойников – можно приобрести на сайте Национального фонда: фотоснимки проигрывателя 1950-х, пылесоса, хлебницы, щипцов для стирки, сковородки, чайника, бельевых прищепок, скалки. Все это рачительно каталогизировано, словно экспонаты из лондонского Тауэра. Фотография деревянной ложки (дата: 1960–1962 гг., 260 мм; материал: дерево) подписана как: «Исторический предмет из категории „приготовление пищи и напитков“; краткое описание: деревянная ложка в миске на буфете».
Также можно приобрести фото чайного ситечка, коврика у входа, сковороды, вешалки для одежды или «ведра эмалированного с черной кромкой и ручкой с деревянной ухваткой; дата неизвестна».
И конечно, гордость коллекции – «ведро мусорное, металлическое, дата: 1940–1960 гг.; краткое описание: металлическое мусорное ведро с отдельной крышкой (плюс запасная крышка в угольном сарае)». Вообразите себя старым помятым мусорным ведром годов так 1940–1960-х: с какой гордостью вы стали бы ключевым экспонатом Национального фонда, чтобы ежегодно вами восхищались 12 000 гостей просто за то, что вы в точности похожи на ведро, в которое семья Маккартни когда-то выбрасывала мусор!
Пока мы все еще толпились внизу, я, вконец перепугавшись, что мне позвонят, незаметно отключил-таки телефон и стал делать пометки вручную.
– Линолеум на полу точь-точь как тот самый, – сказала Сильвия, – нам удалось его раздобыть, а шкаф, куда я убрала ваши сумки, ну, именно туда Пол, наверное, вешал свою куртку, а порой и кожаные брюки. Простите, вы записываете? Зачем вы записываете?
Я испуганно сообразил, что Сильвия обращается ко мне.
– Для кого это?
– Для себя, – ответил я.
– Я просто хотела убедиться, что вы не журналист.
– Так я журналист. Пишу книгу.
– Мне не нравится, что вы делаете пометки.
– Почему?
– Потому, что многое из того, что я вам рассказываю, было рассказано мне Майком, а это личные сведения.
– Какие же они личные? Вы сами говорили, что пересказываете их двенадцати тысячам человек ежегодно.
– Простите, но вы меня смущаете. Как, говорите, вас зовут?
Так мы стояли и препирались посреди гостиной Маккартни, очень жарким августовским днем. В конце концов мы пришли к некоему соглашению: я не буду записывать то, что Сильвия сочтет строго конфиденциальным. Однако она то и дело бросала на меня подозрительные взгляды. Я чувствовал, что попутчики сторонятся меня, будто я испортил воздух.
Наконец нас допустили наверх. Сильвия провела нас в спальню Пола. На его кровати лежала акустическая гитара, настроенная под левшу. Само собой, гитара была не подлинная. Еще на кровати были пластинки, альбом для зарисовок и экземпляр «Нью мюзикл экспресс».
– Мы собрали всевозможные вещицы, которые были у него в комнате. Например, книги о птицах – Пол был заядлым орнитологом-любителем. А вот еще, но это строго конфиденциально, – добавила она, пронзив меня взглядом, как ножом. – Пол рассказывал мне, что ему нравилось смотреть на поля, они тогда принадлежали полицейскому колледжу. Ему нравилось наблюдать за полицейскими лошадьми на заднем поле.
И лишь позднее, листая цветной путеводитель Национального фонд по дому номер 20 на Фортлин-роуд, я случайно наткнулся на этот пассаж в предисловии от Пола: «Из нашего дома был виден полицейский колледж, и с крыши сарая мы бесплатно смотрели ежегодный парад полиции».
