Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
9
Уок нашел его на краю обрыва.
Раньше там был забор, недавно обрушился целым пролетом. Винсент стоял так, что земли касались только пятки. От малейшего ветерка он мог рухнуть вниз, в этих своих джинсах и старой футболке. А высота, между прочим, футов сто. Усталость заволокла его глаза. Тоже, значит, ночь не спал – как и сам Уок. Его подняли по тревоге во втором часу. Сигнал поступил из клуба «Восьмерка». Уок живо влез в полицейскую форму и помчался на место происшествия. Пожар было видно за милю – все небо красное; ни дать ни взять салют в честь недавнего Дня независимости. Уок вел машину прямо на огонь и на шум, к самому пеклу. Припарковался за две улицы. Транспорт не скапливался – у людей хватало ума не загромождать себе пути к отступлению.
Дарк стоял поодаль от толпы любопытных. Дымовой столб взметнулся, окрасил небо серым. У Дарка в лице ни один мускул не дрогнул…
– Подай-ка ты назад, Вин. А то на тебя глядеть как-то некомфортно.
Вместе они прошли к дому, в тень стены.
– Ты молился, что ли? Я думал, тебе взбрело с обрыва сигануть.
– А она есть вообще – разница между молитвой и желанием?
Уок снял фуражку.
– Желание загадываешь, когда чего-то хочешь. А молишься о том, что необходимо.
– В моем случае это одно и то же.
Они устроились на заднем крыльце. Свеженькие доски лежали штабелем. Жизни едва ли хватит, чтобы восстановить кинговский дом.
– Вин, ты знаешь этого парня – Дикки Дарка?
– Я здесь никого толком не знаю.
Уок молчал – не хотелось давить.
– Этот Дарк буянил в доме Рэдли. Я вступился за девочку и за Стар. Больше некому было.
Уоку в упрек, не иначе. Ладно.
– Стар говорит, они просто друзья. Заявлять в полицию отказалась.
– Друзья; ну-ну…
Опять эта нотка – и теперь она Уоку не мерещится. Винсент до сих пор не остыл к Стар.
– Сегодня ночью у Дикки Дарка сгорела недвижимость.
Винсент молчал.
– Клуб в Кабрильо. Золотое дно. Дарк упомянул тебя, вот мне и пришлось…
– Я все понимаю, Уок. Незачем оправдываться.
Уок погладил перила.
– Значит, сегодняшнюю ночь ты провел дома.
– Полагаю, у парня вроде Дарка хватает недоброжелателей.
– А я, кажется, знаю, с кем надо провести беседу.
Винсент отвернулся.
– Поступил звонок. Один автолюбитель видел ночью девочку-подростка. На велосипеде по хайвею ехала.
– А нельзя спустить дело на тормозах? В смысле, я понимаю, что говорю. Не мне вмешиваться, но ты сам подумай: она ведь ребенок. И не чей-нибудь, а Стар.
– Ты прав. Кстати, у поджигателя, кем бы он ни был, хватило мозгов забрать пленку с записью видеонаблюдения. Так что, если поджигатель затаится…
– Ясно.
Вот так вот. Винсент больше ничего не сказал, Уок не допытывался. Беседу он запротоколировал – так положено. Выполнил свою работу. И впредь будет выполнять.
Оставив Винсента, он занялся патрулированием улиц. Детей Рэдли обнаружил на Сэйер-стрит. Смекнул, что Дачесс выбрала путь, максимально удаленный от центра; кружной. Робин шел впереди, почти бежал вприпрыжку, но поминутно оглядывался – не остался ли он в одиночестве? Дачесс, по своему обыкновению, двигалась, навострив ушки, будто каждую секунду ждала подвоха. Тем удивительнее, что, обернувшись на шум двигателя, она явила Уоку ровно ту же невозмутимость, какую он недавно наблюдал в Винсенте.
Уок заглушил двигатель, выбрался из машины. Солнце сверкнуло на сайдинговой отделке ближайшего к нему коттеджа. Сегодня руки не тряслись – еще бы, такая доза допамина, вдобавок «на новенького». Передышка, он знал, продлится недолго.
– Доброе утро, Дачесс.
И у нее тоже красные глаза, тяжелые веки. Два рюкзачка – собственный и Робина. Джинсы, старые кроссовки, футболка с дырочкой на рукаве. Волосы, белокурые, как у матери, растрепаны, а бантик на месте. До чего же она хорошенькая… Ребята ходили бы за ней целой свитой – если б им (как, впрочем, и всему городу) не было известно про ее семью.
– Уже знаешь о клубе Дикки Дарка?
Уок вглядывался Дачесс в лицо – не выдаст ли она себя? Слава богу, не выдала. Пусть и дальше держится, пусть отвечает так, как ему, Уоку, надо.
– Сегодня ночью клуб сгорел. Примерно в это же время какая-то девочка ехала по хайвею на велосипеде; есть свидетель. Слышала об этом?
– Нет.
– Это ведь не ты была?
– Ночь я провела дома. Хоть маму мою спроси.
Ладони Уока сами легли на тугой живот.
– В последние годы я не раз тебя прикрывал. Все время думал: а правильно ли поступаю? Когда тебя ловили на кражах…
Дачесс сникла.
– Я только еду таскала. Это мелочи.
– Зато пожар – не мелочь. Во-первых, речь идет о больших деньгах. Во-вторых, будь внутри люди, они бы погибли. Тут мне тебя не отмазать, Дачесс.
Мимо проехала машина. Старик-сосед; быстрый взгляд на эту парочку, потеря интереса. Ничего особенного: девчонка Рэдли снова вляпалась.
– Я знаю, Дачесс, что за тип этот Дарк.
Обеими ладонями она потерла глаза. Ясно: не просто устала – измождена. И нервное напряжение не скрыть.
– Ни хрена ты не знаешь, Уок.
Произнесено это было тихо и даже спокойно – а по сердцу резануло.
– Давай дуй на Мейн-стрит. Карауль одних сучек, пока другие шопингом занимаются.
Уок не нашелся с ответом. Опустил глаза, принялся тереть полицейский жетон. Уволят – и пусть. Переживет.
Дачесс резко развернулась и зашагала прочь. Ни разу назад не глянула. Только страх разлуки с братом ее в рамках и удерживает, думал Уок; не будь у Дачесс Робина, он, Уок, разрывался бы между профессиональным долгом и жалостью к этой девочке.
«Эскалейд» стоит возле школы; тонированные стекла отграничивают тот мир от этого, двигатель работает вхолостую – просеивает версии. Глазам больно от желтых, как подсолнухи, школьных автобусов.
Дачесс не удивилась. Наслушалась от матери про космическое равновесие, причины и следствия. Помахала Робину, проводила его взглядом. Брат скрылся за красными дверьми.
Для Дачесс пожар не кончился: вспархивали клочья сажи, чиркали ее по голым рукам, марая кожу; в носу держался запах гари. Какого, блин, свидетеля вынесло на хайвей ночью, когда добропорядочным, не запятнанным правонарушениями гражданам полагается сладко спать в своих постельках? Западло, вот это что. С другой стороны – и фиг с ним. Главное, Дикки Дарк получил по заслугам.
Дачесс пересекла улицу и направилась к школе. Там безопасно, учителя и охранник не пропустят посторонних. Ей не страшно, она пройдет рядом с «Эскалейдом», мимо темного окна.
Стекло поползло вниз. Физиономия Дарка, красные глаза, набрякшие веки – ни дать ни взять утопленник. Только плоть утопленников набухает водой, а у Дарка набухла алчностью.
Дачесс застыла на месте. Коленки колотились одна о другую – наверное, заметно, хоть она и в джинсах; зато взгляд твердый. Дачесс этим взглядом буквально пронзила Дарка.
– Садись в машину, – велел Дарк, без злобы, не повысив голоса.
– Пошел ты.
Пробежала мимо стайка одноклассников. Не заметили Дачесс – до нее ли им в последнюю школьную неделю? Они уже всеми мыслями на каникулах. Может, и неплохо было бы меньше выделяться, иногда думала Дачесс. Индивидуальность у нее? Допустим; а велика ли польза?
– Заглуши двигатель и вынь ключ зажигания.
Дарк повиновался.
Дачесс обошла машину.
– Дверь пусть будет открыта.
Он вцепился в руль толстыми своими пальцами. Ишь, костяшки какие – и кастет не нужен.
– Отпираться бесполезно, Дачесс.
Она глядела в небо.
– Я не отпираюсь.
– Ты слышала о причинно-следственных связях?
Дачесс покосилась на него. Печальный гигант-броненосец, существо из другого мира.
– Только сунься.
– Ты сама не представляешь, что натворила.
В пепельнице был единственный бычок – смятый, докуренный до самого фильтра. И той марки, которую всегда покупала Стар.
– А ты на свою мать не похожа.
Дачесс глядела в небо. Там, раскинув крылья, замерла птица.
Дарк почесал ладонь о руль.
– Стар задолжала арендную плату. Для нее есть решение. Я прощу долг за услугу.
– Моя мать – не проститутка.
– А я, по-твоему, сутенер?
– Нет. Ты, по-моему, просто сука.
Слово повисло между ними.
– Вот как. Ладно. Только имей в виду: может, я и не похож на мужчину – но я мужчина.
Фраза получилась как будто сплющенная, но Дачесс холодом обдало.
– Сегодня ночью ты кое-что у меня отняла.
– Еще достаточно осталось.
– Достаточно – понятие относительное. Смотря для чего.
Дачесс сверкнула глазами.
– Твоя мать, если б согласилась, отчасти компенсировала бы ущерб. Поговори с ней.
– Пошел ты, Дарк.
– Дачесс, мне нужна пленка с записью видеонаблюдения.
– Зачем?
– Знаешь, что такое «Трентон Севен»?
– Страховая контора. Я рекламу видела.
– Клуб был застрахован, но они отказываются платить, пока не изучат видеозапись. Думают, я имею отношение к пожару.
– Так и есть.
Дарк глубоко вдохнул.
Дачесс стиснула зубы.
– Не надейся, что я про это забуду.
Дачесс встретила его взгляд и не опустила глаз.
– На то и расчет, чтоб ты помнил.
– Не хочется, ох как не хочется применять к тебе особые методы…
Прозвучало это так, что Дачесс поверила в его нежелание.
– Но ты все равно применишь.
– Да.
Он вытянул ручищу, едва не коснувшись Дачесс, порылся в бардачке, извлек солнечные очки. Захлопнул крышку не прежде, чем на Дачесс зыркнуло пистолетное дуло.
– Даю тебе один день. Расскажи матери, что натворила. Расклад такой: или она соглашается на мои условия, или вам с ней пенять на себя. И еще ты вернешь мне пленку.
– Ты ж ее Уоку отдашь.
– Нет.
– Страховые компании всегда сотрудничают с полицией.
– Верно. Только ты должна решить для себя кое-что, Дачесс.
– Что именно, Дик?
Теперь он наверняка уловил дрожь в ее голосе.
– Что, по-твоему, хуже – с полицией дело иметь или со мной?
– Говорят, ты одного человека насмерть затоптал.
– Врут. Он жив.
– За что ты его?
– Просто бизнес.
– Пленку я пока у себя подержу.
Дарк уставился на нее этими своими бездонными, как два провала, глазами.
– Не суйся к моей матери, понял? Тогда, может, и пленку обратно получишь.
Дачесс вылезла из машины, но не ушла сразу. Дарк смотрел на нее, вбирал взглядом каждую подробность. Впечатывал в память ее облик. Уже поднимаясь на школьное крыльцо, Дачесс пыталась угадать, что конкретно он увидел. Мимо спешили ребята – их беззаботность вызывала головокружение.
Время еле ползло. Дачесс то косилась на часы, то отворачивалась к окну. Объяснения учителя не достигали ее ушей. Сэндвич она съела в одиночестве. Наблюдала за Робином, почти слыша легкий шорох песчинок – это утекал сквозь пальцы ее мнимый контроль над ситуацией. Страшно представить, на что способен Дарк. Нужно добыть пленку. Дарк не отдаст ее Уоку; он обещал, и у Дачесс все причины верить ему. Люди делятся на две категории – те, кто обращается в полицию, и те, кто этого не делает.
Прозвенел звонок, ребята заторопились вон из класса. Мальчишки вздумали сыграть в мяч, определить перед каникулами, за кем же первенство. В компании своих подлипал продефилировала Кэссиди Эванс.
Дачесс обогнула главный корпус, бегом бросилась к парковке, затерялась среди «Фордов», «Вольво» и «Ниссанов». Ее заметят, это как пить дать. Она выкрутится – скажет матери, что живот заболел – ничего страшного, «критические дни». Школьная администрация спустит прогул на тормозах.
Она удалялась от школы – ей смотрели вслед, буравя спину взглядами. Дачесс выбрала кружной путь – на Мейн-стрит нельзя, там полицейский участок, там Уок. Проклятая жара, просто нечем дышать. Руки-ноги липкие от пота, футболку хоть выжимай.
Фортуна-авеню, старый дом. Вот когда порадуешься, что не хватило времени уничтожить пленку.
Хлама во дворе уже нет – мусоровоз приезжал.
Значит, на пленке можно ставить жирный крест.
Тяжело дыша, Дачесс озиралась, будто на Фортуна-авеню еще мог мелькнуть хвост предательницы-надежды.
Выдохнула и побрела на пляж. До вечера сидела на песке, не отрывая взгляда от океанских волн. Хваталась за живот – взаправду разболелся, начались спазмы, Дачесс еле доплелась до садика Робина.
На обратном пути брат болтал без умолку: завтра у него день рождения, целых шесть лет – он теперь совсем большой, ему полагается ключ от дома. Дачесс улыбнулась, потрепала его по волосам. Мыслями она блуждала далеко – в таких краях, куда Робину не дай бог за ней последовать. Матери дома не было. Дачесс поджарила яичницу, и они поели, усевшись перед телевизором. Спустились сумерки. Она уложила брата в постель и почитала ему на сон грядущий.
– А зеленую яичницу ты приготовишь, Дачесс?
– Обязательно.
– С ветчиной?
Дачесс поцеловала его и щелкнула выключателем. Закрыла глаза – вроде всего на секундочку. Очнулась в полной темноте. Вышла из спальни, зажгла лампу. Снаружи доносилось пение.
Стар обнаружилась на террасе, на облупленной скамейке; вся залитая лунным светом, она играла на видавшей виды гитаре и пела любимую песню Дачесс. Прикрыв глаза, та слушала. Каждое слово было как алмаз с острыми гранями.
Надо сознаться матери. Рассказать, что наделала. Сожгла единственный мост, на котором они спасались от бушующих волн. Пока – штиль и воды по колено; однако вал неминуемо нахлынет, утащит их в пучину, куда и лунным лучам не проникнуть, не нашарить их, обреченных.
Босиком, не боясь занозить пятки, Дачесс приблизилась к матери.
Ручеек аккордов все струился.
– Спой со мной.
– Нет.
Дачесс села рядом, долго возилась, устраивая голову на материнском плече. Мало ли, что она натворила; без мамы каждому плохо – даже тому, кто вне закона.
– Почему ты плачешь, когда поёшь?
– Прости.
– За что? За слезы?
– Я звонила этому, у которого студия звукозаписи. Оказалось, он хотел со мной выпить.
– И ты пошла?
Стар, помедлив, кивнула.
– Таковы мужчины.
– Что было вчера вечером?
Обычно Дачесс не спрашивала, но в этот раз ей требовалась ясность.
– Некоторые люди от алкоголя звереют. – Стар покосилась на соседний дом.
– Это Брендон Рок тебя избил?
– Все вышло случайно.
– Для него твое «нет» – пустой звук, да?
Стар качнула головой.
Дачесс этого не видела – она смотрела вверх, на древесные кроны, царапавшие небо.
– Выходит, на этот раз Дарк не виноват?
– Последнее, что я помню, – это как он помогал мне сесть в машину.
Осознание было как ледяной душ. На несколько минут Дачесс лишилась дара речи. И вдруг представила, как Дарк лапает ее мать. Упрямо стиснула зубы. Все равно – поделом Дарку.
– Завтра у Робина день рождения – помнишь?
Стар сникла. Вид у нее был прежалкий: припухлость на губе нисколько не сдулась, фингал не побледнел. С таким лицом, если в зеркало посмотреться, еще больнее станет. А подарка Робину она не приготовила. Забыла.
– Мама, я сделала кое-что плохое.
– С каждым случается.
– В смысле, непоправимое.
Стар закрыла глаза, снова запела. Дачесс прильнула к ней, стараясь не наваливаться всем весом, не мешать.
Она бы с радостью подхватила песню, если бы была уверена, что голос не дрогнет.
– Не бойся, я сумею тебя защитить. Для этого матери и существуют.
Дачесс не заплакала, хотя слезы были как никогда близко.
