Сквозь огонь

Глава 7

Леня снял фуражку в подъезде и на ходу смахнул с нее пылинки. Мы поднялись в квартиру.

– Не был у меня ни разу?

– Нет, – ответил он, присаживаясь на пуф в прихожей, чтобы снять ботинки.

– Полиция теперь ходит в форме по гостям?

– Что? – Он удивленно посмотрел на меня снизу, замерев с ботинком в руках. – Посмотрел на свой пиджак. – А, это. Нет, ходим как хотим. На награждении был, там по форме.

– Кого награждали?

– Меня. – Он зашел в зал и осмотрелся.

– Серьезно?

Леня рассматривал голову изюбра, висящую на стене. Их глаза были на одном уровне – наверное, ощущение не из приятных, но Леня оказался нечувствительным к жутковатому мертвому взгляду.

– Да. Чемпион по раскрытым делам.

– Все раскрываешь?

– Почти, – ответил он и подергал ссохшийся изюбриный рог. – Отец добыл?

– Не знаю. Всегда тут был. Отец говорит, его. Но, наверное, выдумывает. Он никогда не брал крупняка. Только зайцев и птицу.

Леня помялся, будто хотел что-то сказать, но не решался.

– Чаю?

– Давай.

На кухне он уселся на стул, зажатый между батареей и столом. Я поставила чайник на огонь, налила заварку в разномастные кружки. На его была надпись «С днем рождения!!!» и выпуклые воздушные шарики, на моей – волчья голова с подписью «Тамбовский волк».

– Лимонник есть? – спросил Леня.

Я полезла в холодильник. Баночка с красным соком лимонника стояла на полочке в дверце. На дне болтался осадок – шкурки ягод и мелкий травяной сор. Я плеснула сока в кружку Лени, потом подумала и налила себе.

– Так что? Находишь воров чугунных ванн? Или устроители мордобоев сознаются сами?

Он рассмеялся:

– А, это нет. По чугункам в дознании до сих пор заявы висят. Я теперь в уголовке.

Засвистел чайник.

С Леней мы познакомились, когда нам с Верой было по четырнадцать. Он только окончил школу милиции в Хабаровске и работал дознавателем в городском управлении. Мы приходили к нему во время дежурств. Камер тогда не было, коллеги Лени с пониманием относились к тому, что мы болтались в участке. Отправляясь на выезд, Леня оставлял нас, потом возвращался. Пока он ездил, мы читали дела, смеялись над грамматическими ошибками и иногда помогали набирать отчет на тормозном компьютере с выпуклым экраном. В верхнем ящике стола он хранил изъятые у городских нариков анашу и химку. Они были собраны в пакетики и аккуратно подписаны: дата изъятия, номер дела, фамилия. Когда пакетиков скапливалось больше, чем могло поместиться в ящике, Леня вытаскивал его и ставил перед нами, мы находили и выбрасывали самое старое.

Однажды мы с Верой увязались с ним на выезд по краже. В сумерках, под проливным сентябрьским дождем приехали на один из безымянных дачных участков. Старик-хозяин проклинал «все разваливших дерьмократов» и показывал дырку в земле от украденной старой чугунной ванны, которую он вывез на дачу. Леня психовал, составляя акт. Старые ванны таскали на металлолом, и заявлений по ним у дознания накопилось больше сотни.

– Стоимость ванны как оцениваете? – строго спрашивал он у старика.

Старик мялся, не зная, как оценить.

– Триста рублей примерно, да? – подсказывал Леня.

– Да какие триста. Тут тысячи на две! – говорила Вера, подмигнув мне.

– Да-да, не меньше, – подтверждала я. – Тяжеленная, чугуна много.

Мы знали: если украденная вещь оценивается в триста рублей, то дело не заведут, слишком маленькая сумма.

– Ну давайте тысячу, – говорил старик. – Стажерки ваши правильно говорят.

Леня злобно смотрел на нас и едва не скрипел зубами, а мы давились от смеха. Минут через десять он уговорил старика, что ванна стоила триста рублей, и мы уехали. С тех пор Леня больше никогда не брал нас на выезды.

Он рассказывал, что родители обещали подарить ему квартиру, когда он женится. И что он, когда закончит школу, будет получать больше – в этом месте он искоса смотрел на Веру. Мы ржали от его прямолинейных подкатов.

Когда у Веры появилась другая жизнь, я очень скучала по ней, по Лене и по нашим посиделкам. Я несколько раз собиралась в управление на окраине города, но, передумав, возвращалась.

Во время пожаров я встретила Леню во дворе дома: он был на выезде. Он окликнул меня, с волнением спросил, видела ли я Веру. Я ответила ему, что у нее теперь другие друзья.

Сейчас, в настоящем, на кухне у отца, я выбрала момент, когда он снова поднял на меня глаза, и всего за секунду без труда прочитала его. Хороших, добрых людей читать легче всего.

Работа, работа, работа. Молодая женщина, похожая на мужа доверчивым взглядом, что-то говорит двум девочкам, играющим на полу. По комнате разбросаны игрушки.

Я собиралась с духом задать главный вопрос, за которым приехала сюда, но поняла, что не могу. Мне чертовски страшно узнать, что произошло на самом деле.

– Кто сказал, что я в Гордееве?

– Коллега видел вас с отцом в аэропорту. Мы же занимаемся ее делом.

Значит, еще до того, как я приехала в город.

– Чем занимаешься? – спросил Леня.

– Пишу сценарии ужастиков.

– Ух ты! Хорошо получается?

– Ужасно.

Леня рассмеялся.

– Как она выглядит?

Леня мгновенно понял, о ком речь, и, перестав смеяться, уткнулся в кружку.

– Девятнадцать лет в земле, как думаешь?

– Уверены, что это она?

– Мать опознала по колечкам. Да и так было понятно. Женский скелет, подросток. Все помнят ту историю. Тела из морга не каждый день крадут… Знаешь, у нас тут даже сочинили страшилку о девочке с остриженными волосами, которая ходит по Гордееву с восьмого на девятое июля и ищет, кто ее убил. Подростки собираются и гуляют всю ночь, пугают прохожих. Пытались гонять – не помогло. Ты чего?

Я соскочила со стула, уронив кружку. Чай разлился по столу, Леня отшатнулся. Я бросилась к раковине, схватилась за нее. Сердце ухало. Я отдышалась, глядя на свое отражение в серебряном кране. Вера, моя Вера, лишенная своих чудесных волос, ходит по городу, дрожит от ночного тумана и росы, ищет своего убийцу.

Леня молча дождался, когда я вернусь на место. Взял полотенце, промокнул разлитый чай.

– Это точно она? Мать могла плохо помнить колечки.

– Потом провели ДНК-анализ. Друзья и коллеги скинулись на всякий случай, сделали за свой счет. Твой отец, кажется, тоже.

Я сглотнула комок в горле.

– Почему ты не спрашиваешь, где ее нашли?

– Какая разница где? Она давно умерла.

Лене мой ответ не понравился. Наверное, я тоже по какой-то причине в списке подозреваемых.

Хлопнула входная дверь. Отец заглянул в кухню. Протянул Лене руку:

– Здоро́во!

– Здравствуйте.

– По делу или так?

– По делу. Вот. – Леня вынул из кармана и протянул мне смятый листок. – Решил вручить лично. Завтра сможешь?

Я развернула листок. Это была повестка на допрос в связи с повторным открытием и дорасследованием уголовного дела.

– Решил начать с тебя. Ты ее видела последней.

– Дело ты ведешь?

Леня кивнул. Я проводила его до двери. Он улыбнулся мне на прощание.

Утром отца опять не оказалось дома. Такое впечатление, что он меня избегает. Может, ему самому тяжело вспоминать.

Встреча с Леней была после обеда, поэтому я посидела за ноутбуком, перекидывая в него заметки из блокнота, написанные вручную.

У ужасного сборника прибавилось героев.

Главный герой, сорок пять лет. Живет в коммуналке после развода. В квартире шесть комнат, он занимает одну. Соседи странные – не здороваются, не разговаривают. Сидят по своим комнатам, будто никого нет. Вечером никто не выходит.

У героя бессонница, он мучается от головных болей. Ночью он слышит, как капает кран на кухне (питерская коммуналка с ванной на кухне, за шторкой). Он пытается поговорить с соседями, чтобы скинуться на сантехника, но соседи отказываются это обсуждать, скрываются в своих комнатах. Кажется, кухней вообще никто не пользуется, кроме героя. Герой вызывает сантехника, потом еще раз. Но кран продолжает капать и нервировать его.

Герой на грани срыва – он не может спать. Соседи утверждают, что не слышат никакого капания. На кухне под ванной расплывается темное пятно. Однажды ночью неспящий герой слышит шум. Он идет на кухню, отдергивает занавеску, а там…

Я стояла у здания управления внутренних дел города Гордеева. Дверь была та же самая, бордовая, с потеками краски внизу. Я потянулась к дверной ручке, но дверь распахнулась сама, и из управления вышла стайка подростков. Мне показалось, что вчерашних, которые подожгли мусорку. Вблизи они не выглядели ни заброшенными, как дети из неблагополучных семей, ни развязными, как хулиганы. Две девочки и три мальчика. Весело переговариваясь, они завернули за угол. Когда до меня перестал доноситься их щебет и смех, я потянула ручку на себя. Помедлила, прежде чем войти.

– Давай же, трусиха, – крикнула Вера из-за спины и проскользнула внутрь под моей рукой.

От неожиданности я отпустила ручку, и дверь захлопнулась. Я быстро открыла ее и вошла. На меня обрушился гомон голосов – в управлении, которое я помнила пустым, темным и гулким, днем было полно людей. На первом этаже почти до двери тянулся хвост очереди в паспортный стол. Продравшись сквозь него и не отвечая на вопросы, в какой я кабинет и почему лезу без очереди, я поднялась на второй этаж. Здесь хлопали двери кабинетов, полицейские в форме и без проходили мимо с бумагами, задевая меня. На скамейке ожидали вызова трое ханыг. Я заглянула в кабинет, который раньше занимал Леня. Он сидел на своем прежнем месте. Обернулся, увидел меня.

– Заходи.

Я вошла и присела на свободный уголок кушетки, стоявшей у двери. Вся она была завалена стопками дел.

– Ниче не видел. Ниче писать не буду, – бубнил ханурик у Лениного стола.

Леня цокнул, пощелкал по клавиатуре одним пальцем. Зажужжал принтер, выбрасывая напечатанный лист. Леня поставил подпись и всучил лист собеседнику. Тот читал бумагу, поднеся к самым глазам.

– Эй, начальник, мы так не догова…

– Иди, иди, – сказал ему Леня не глядя.

Ханурик быстро, как ящерица, соскользнул со стула. Я знала эти движения бывалого заключенного. На охоте отец был таким же. Мужчина вышел в коридор, обдав меня запахами перегара и немытого тела.

– Идемте, Александра Валерьевна.

Леня взял со стола листок бумаги, постелил его на стул и жестом указал на него.

Я села.

– Сейчас буду задавать вопросы. Отвечай коротко и по делу. Поняла?

Я кивнула.

– Давно знали потерпевшую?

– Дружили с детства.

– Когда последний раз видели ее живой?

Я назвала дату.

– Опишите тот вечер подробнее.

– Она зашла за мной в одиннадцать. Мы пошли на крышу малосемейки посмотреть на пожар.

– Видели кого-нибудь по пути?

– Да, но никого знакомого. И наверху перед лифтом какие-то подростки, тоже незнакомые. Потом были наверху. Потом вернулись домой.

– В котором часу?

– Не знаю.

– Видели, как она вошла в дом?

– Нет. Мы попрощались во дворе, она отправилась к себе, я – к себе.

– Но вы не видели, как она входила в подъезд?

Я задумалась и отрицательно покачала головой.

– Какие-то странности, что-то необычное? Говорила ли она о самоубийстве?

– Нет, не говорила. Только я…

– Что? – рука Лени, державшая карандаш, вздрогнула.

Вера убегает от преследователя в темноте, ей страшно, и я задыхаюсь от ее страха.

Я сжала зубы.

– Ничего. Ничего необычного.

У меня нет сил. Прости, Вера.