Сталин в битве за Москву

«Войсками фронта командую я!»

Сталин ещё не завершил работу с генералом Ермолиным, когда позвонил начальник Генерального штаба Маршал Советского Союза Борис Михайлович Шапошников. Он доложил, что к нему обратился командующий 16-й армией генерал-лейтенант Константин Константинович Рокоссовский с просьбой разрешить отвести войска на восточный берег реки Истры и Истринского водохранилища.

– Не понимаю, Борис Михайлович, почему товарищ Рокоссовский обратился к вам, а не к командующему фронтом? – с некоторым удивлением спросил Сталин.

– Тут такое дело… – помялся Шапошников. – Комфронта Жуков не стал его слушать, не стал вникать в то, что предложил Рокоссовский. А его предложения, на мой взгляд, очень и очень дельные.

– В чём же их суть? – снова спросил Сталин. – Товарищ Рокоссовский предлагает отвести армию на Истринский рубеж? Но это около десяти километров. Враг подойдёт ещё на десять километров ближе к Москве.

– Разрешите доложить и обосновать доводы генерала Рокоссовского?

– Слушаю вас, Борис Михайлович.

– Генерал Рокоссовский докладывает о больших потерях в частях и соединениях армии, о том, что люди валятся с ног от усталости, что не спали по нескольку суток. Оборону практически не удаётся эшелонировать. А это значит, что перед врагом слишком тонкая преграда, а где тонко, там и рвётся. Армия держится только на необыкновенном мужестве бойцов и командиров.

– Держится так не только армия товарища Рокоссовского, – резонно заметил Сталин. – Продолжайте, Борис Михайлович.

– Имея перед собой реку Истру и Истринское водохранилище в особенности, можно организовать оборону меньшими силами. А это в свою очередь позволит выделить столь необходимые для ведения активных действий резервы. Ну а на тех позициях, которые ныне занимают войска армии, река и водохранилище представляют собой ловушку… Ведь они в тылу армии.

Сталин подошёл к карте, легко отыскал полосу обороны 16-й армии севернее и южнее Волоколамского шоссе. Синие стрелы указывали, что на этом направлении наступали три пехотные, четыре танковые дивизии и одна дивизия СС «Рейх» 4-й танковой группы противника. Было ясно, что враг стремился прорвать оборону в полосе 16-й армии и выйти на оперативный простор, используя Ленинградское и Волоколамское шоссе, которые протягивались чётко обозначенными сходящимися нитками в самое сердце столицы. Оценил он и сообщение о том, что река и водохранилище представляют собой ловушку.

Сталин не спешил с ответом. Необходимо было всё обдумать, необходимо было вот так, одним лишь своим согласием, одним лишь словом позволить отдать врагу ещё около десяти километров. А ведь даже за километр, а порой за сотню метров отданной врагу земли приходилось жёстко наказывать не только командиров подразделений, частей и соединений, но и командующих армиями.

Сталин думал, а Рокоссовский с нетерпением ждал решения начальника Генерального штаба, прекрасно понимая, что сам, без Верховного, Шапошников не сможет дать положительный ответ на его просьбу.

Уже после войны Рокоссовский написал в военных мемуарах «Солдатский долг»:

«На войне возникают ситуации, когда решение стоять насмерть является единственно возможным. Оно безусловно оправданно, если этим достигается важная цель – спасение от гибели большинства – или же создаются предпосылки для изменения трудного положения и обеспечивается общий успех, во имя которого погибнут те, кто должен с самоотверженностью солдата отдать свою жизнь. Но в данном случае позади 16-й армии не было каких-либо войск, и, если бы обороняющиеся части погибли, путь на Москву был бы открыт, чего противник всё время и добивался.

Я считал вопрос об отходе на Истринский рубеж чрезвычайно важным. Мой долг командира и коммуниста не позволил безропотно согласиться с решением командующего фронтом, и я обратился к начальнику Генерального штаба маршалу Б.М. Шапошникову».

Это было написано много позже, написано после войны. Константин Константинович Рокоссовский написал правду и только правду. А в тот день, когда он решился сказать эту правду начальнику Генерального штаба Маршалу Советского Союза Шапошникову, ещё была надежда решить всё с меньшими потерями территории и с меньшей кровью…

Но для того, чтобы оценить краткий доклад командующего, решившегося нарушить субординацию, нужно было обладать военным талантом и умением прозорливо взглянуть на то, что может произойти в результате решения непродуманного, основанного лишь на амбициях и вопреки известному правилу – устав не догма, а руководство к действию.

Сталин умел принимать решения справедливо, продуманно, дальновидно. Он принял решение и объявил его Шапошникову:

– Дайте добро товарищу Рокоссовскому на отвод частей и соединений армии на Истринский рубеж… Но с Истринского рубежа – ни шагу назад. Ни шагу, – повторил Верховный.

– Благодарю вас, товарищ Сталин. Это действительно необходимо, – сказал Шапошников. – Нынешнее положение войск генерала Рокоссовского за рекой Истрой и Истринским водохранилищем напоминает Дрисский лагерь…

– Что, что вы сказали? – переспросил Сталин, поскольку внимание было сосредоточено на том, что происходило в нескольких десятках километров под Москвой, всего в нескольких десятках, но тут же сообразил, что имел в виду Шапошников, и, вздохнув, заметил: – Да, Дрисский лагерь мог стать ловушкой, если бы генерал Барклай не разгадал замысел пятой колонны, окружавшей императора Александра Первого.

Сталин превосходно знал военную историю. Он мог оценить сравнение, сделанное Шапошниковым. Действительно, всякие военные советники из числа иноземцев, плотным кольцом обступавшие государя, пытались посадить русскую армию в ловушку в укреплённом лагере, созданном в канун Отечественной войны 1812 года северо-западнее города Дрисса.

Позиция, очень похожая на печально знаменитую Фридландскую, даже своей конфигурацией, если взглянуть на карту. При Фридланде в тылу река Алле, при Дриссе – Двина. Манёвр исключён. Отход из Дриссы невозможен. Такая позиция оправданна, когда нужно стоять насмерть, как на поле Куликовом, чтобы победить или умереть, когда иного не дано в стратегическом масштабе. Такова общая обстановка. При Фридланде Багратион предупреждал барона Беннигсена о необходимости атаковать французов, пока они уступали числом, но Беннигсен умышленно дождался, когда Наполеон создаст подавляющее превосходство, установит на холмах артиллерию и расстреляет скученно расположенные в пойме реки Алле русские соединения. Фридланд привёл к позорному миру, к большим территориальным потерям. Барон де Фуль не имел власти Беннигсена, к тому же военный министр генерал от инфантерии Михаил Богданович Барклай-де-Толли разгадал замысел врагов, выступил против размещения армии в ловушке и был поддержан графом Аракчеевым, имевшим огромное влияние на императора. Фулю не удалось подставить 1-ю Западную армию под уничтожающий удар пяти-шестикратно превосходящей в живой силе и в артиллерии банды «двунадесяти языков» Европы. Но попытка открыть дорогу на Москву уже в первые дни войны вошла в военную историю как пример предательства окружавших трон иноземцев и пример твёрдости преданных России генералов.

Западнее Истры и Истринского водохранилища произошло несколько иначе. Никто не загонял в ловушку наши части и соединения, они оказались на рубежах западнее водной преграды ввиду отхода под давлением многократно превосходящих сил врага. Правда, это превосходство создавалось умышленно генералом Павловым, не выполнившим приказ от 18 июня 1941 года о приведении войск округа в боевую готовность и развалившим Западный фронт, в который был преобразован округ. Это превосходство создавалось и в первую неделю войны, когда на Юго-Западном фронте было преступно потеряно 2648 танков против 260 немецких, из которых 222 враг вскоре вернул в строй, а в целом за 15 суток войны Юго-Западный фронт потерял 4381 танк из 5826 имевшихся в округе на 22 июня 1941 года. Это превосходство было создано отчасти и из-за Вяземской катастрофы и других неудач, по большей части в начале войны рукотворных. Но то, что случилось, то, что было, если задумываться об этом, просто ужасным, не рассматривалось как оправдание в случае новых неудач теми командующими, которые возглавляли армии, теми командирами, которые возглавляли корпуса, дивизии, полки, батальоны, роты и взводы и считали своим священным долгом стоять насмерть.

Генерал-лейтенант Константин Константинович Рокоссовский тоже прекрасно знал военную историю, был хорошо подготовленным военачальником, талантливым военачальником, умевшим правильно оценивать складывающуюся обстановку и помнившим, твёрдо помнившим святое правило, жёстко прописанное в Полевом уставе РККА (ПУ-39):

«Упрёка заслуживает не тот, кто в стремлении уничтожить врага не достиг своей цели, а тот, кто, боясь ответственности, остался в бездействии и не использовал в нужный момент всех сил и средств для достижения победы».

И потому Рокоссовский решился на такой шаг, который мог принести ему крупные неприятности, если бы он не был понят Верховным главнокомандованием – он в нарушение дисциплины, не боясь ответственности, поскольку понимал необходимость этого шага, обратился через голову резкого, жестокого и скорого на наказание не согласных с его точкой зрения комфронта Жукова, к начальнику Генерального штаба. И Шапошников, оценив обстановку, понял правоту Рокоссовского. Понял правоту его и Верховный главнокомандующий Сталин.

Но её не захотел понять генерал армии Жуков, уязвлённое самолюбие которого на какое-то время лишило возможности оценить правоту Рокоссовского, особенно потому, что в былые времена Жуков находился в подчинении Рокоссовского, а тот давал способностям и заслугам и Жукова, и других подчинённых взвешенные, принципиальные и справедливые оценки, нелицеприятность которых и привела к подлому, лживому доносу, последствием которого стал необоснованный арест…

А события развивались стремительно.

Начальник Генерального штаба немедленно отправил ответ Рокоссовскому, кратко сообщив, что предложение командующего и штаба армии считает правильным и что он как начальник Генштаба его санкционирует.

Рокоссовский с облегчением вздохнул и сказал начальнику штаба армии:

– Я хорошо знаю Бориса Михайловича ещё по службе в мирное время, а потому уверен, что этот ответ безусловно согласован с Верховным главнокомандующим. Во всяком случае, он ему известен. Приступайте к работе.

В своих военных мемуарах генерал-лейтенант Рокоссовский рассказал:

«Мы немедленно подготовили распоряжение войскам об отводе ночью главных сил на рубеж Истринского водохранилища. На прежних позициях оставлялись усиленные отряды, которые должны были отходить только под давлением противника.

Распоряжение было разослано в части… Настроение у нас поднялось. Теперь, думали мы, на Истринском рубеже немцы сломают себе зубы. Их основная сила – танки – упрутся в непреодолимую преграду, а моторизованные соединения не смогут использовать свою подвижность.

Радость, однако, была недолгой. Не успели ещё все наши войска получить распоряжение об отходе, как последовала короткая, но грозная телеграмма от Жукова. Приведу её дословно:

“Войсками фронта командую я! Приказ об отводе войск за Истринское водохранилище отменяю, приказываю обороняться на занимаемом рубеже и ни шагу назад не отступать. Генерал армии Жуков”.

Что поделаешь – приказ есть приказ, и мы, как солдаты, подчинились».

Армия осталась в ловушке, которая могла привести, в случае прорыва врага, всё ещё имевшего подавляющее численное превосходство, особенно в танках и артиллерийских стволах, к окружению соединений, стоявших насмерть западнее водной преграды и не имевших возможностей для манёвра, а следом к катастрофе…

Ни Шапошникова, ни Сталина Жуков о своём приказе отменить разрешение Генштаба на вывод войск Рокоссовского из ловушки и отвод их на выгодный рубеж не известил.

На одном из самых ответственных и одновременно самых опасных и для них самих, и для всей армии, а следовательно и для Москвы, направлений мужественно отбивали натиск танковых соединений врага кавалерийский корпус Доватора, Панфиловская дивизия и сводный полк Московского Краснознамённого пехотного училища, занимающий участок обороны между полосами обороны корпуса и дивизии.

Что же оставалось делать Рокоссовскому? Только одно – по-прежнему, «не боясь ответственности», добиваться использования «в нужный момент всех сил и средств для достижения победы», стараясь избежать катастрофы. А она, по всем выводам, которые могли бы вытекать из реальной оценки обстановки, была почти неизбежной.