Глава 9
Я узнал Кургина сразу, несмотря на то что он сильно изменился с нашей последней встречи. Длинные волосы были коротко острижены, в них прибавилось седины. Лицо похудело, осунулось, а глаза, которые прежде выглядели неестественно темными, теперь казались двумя впадинами, в глубине которых можно было потеряться.
Охранник, сопровождающий Кургина, подождал, пока тот войдет внутрь, и захлопнул дверь. Послышался лязг запираемого замка. Кургин медленно, почти по-стариковски, прошел к свободному стулу и сел. Все это время он не отрывал от меня взгляд. В комнате стало заметно холоднее.
Глядя на него, я осознал, почему так смутно помнил детали его дела. Убийства, даже с особой жестокостью, могут шокировать тех, кто не является специалистом. Они с легкостью становятся основой для романов, но с юридической стороны в них весьма мало примечательного. Если дело об убийстве доходит до суда, это означает, что почти со стопроцентной вероятностью подсудимый действительно его совершил. Более того, преступники часто признают вину, рассчитывая на смягчение приговора. И действительно его получают. От адвоката в таких случаях зависит немногое.
Дело Кургина было лишь одним из сотен других. Для меня оно ничем не выделялось из рабочей рутины, наполненной жалобами, запросами, исками и претензиями. Когда Кургин отказался от моего участия, я этого почти не заметил. И все же, я бы помнил об этом деле гораздо больше, если бы не одно «но».
Предварительное расследование по делу Кургина проходило около полугода назад. Как раз тогда, когда Кристина сообщила, что хочет развестись. Затем наша жизнь, вернее, с того момента уже только «моя» жизнь, обросла ссорами и скандалами, которые поугасли, стоило мне съехать на съемную квартиру. Мы были взрослыми людьми, которые вели себя отвратительно в отвратительной ситуации.
Я ненавидел Кристину, я ненавидел себя и всех вокруг, хотя эта ненависть проходила, когда заканчивалась первая бутылка коньяка и начиналась вторая. К моменту нашего развода, в окружающих меня барах и алкомаркетах выручка, должно быть, выросла чуть ли не вдвое. Я признаю, что пил чудовищно много (так, как никогда раньше), но на то были причины.
Не нужно быть гением, чтобы понять: адвокат, находящийся в процессе развода и злоупотребляющий алкоголем, вряд ли будет отличаться особым профессионализмом. Я приходил на следственные действия по делу Кургина с рвущим душу похмельем, а пару раз – пьяным. Адвокаты по назначению частенько не проявляют усердия в работе, но я был хуже любого из них. С трудом понимал, о чем говорят свидетели, хотя мне предстояло участвовать в их допросе. Иногда просил о перерывах, а затем мчался в ближайший туалет, чтобы извергнуть из себя остатки алкоголя. Я оправдывался приступами отравления, и следователь кивал в ответ, хотя слишком хорошо меня знал, чтобы поверить в эту ложь.
Не будет преувеличением сказать, что все дела в тот сложный период были проведены мной ужасно. По-хорошему, мой статус адвоката следовало прекратить, но по какой-то причине ни один из клиентов не пожаловался в адвокатскую палату. Даже Кургин. Впрочем, несмотря на его заверения о невиновности, я все еще в этом сомневался. Можно сказать множество нелестных слов о проделанной мною работе, но шансы того, что прокурор и судья настолько грубо ошиблись, были преступно малы.
Кургин восседал на стуле неподвижно, будто каменный истукан. Я ожидал от него заранее подготовленной речи о том, что никакого преступления не было, что вместо защитника ему достался алкоголик, не умеющий связать пару слов, что вся судебная система прогнила и повязла в коррупции, но Кургин меня удивил.
– Защитник, ты веришь в Бога? – хрипло спросил он.
– Что?
Кургин застал меня врасплох. Я не был уверен, что понял его правильно, но оказалось, что со слухом у меня не было таких проблем, как с алкогольной зависимостью.
– Я спросил, веришь ли ты в Бога?
– Немного… Я не верю в церковь, священников и ритуалы. И все-таки, мне кажется, какие-то высшие силы есть.
– Это хорошо, – кивнул Кургин. – Если ты веришь в высшие силы, то поверишь и в то, о чем я тебе расскажу.
– Ты имеешь в виду черные пятна, о которых писал?
Мне не терпелось узнать о том, что со мной происходит. Как это произошло и как от этого избавиться. Однако вопрос остался без ответа.
– Мой сокамерник убил собственного ребенка, – сказал Кургин, неотрывно глядя на меня. – Малыш плакал по ночам и мешал спать. Само собой, ему не исполнилось даже одного года. И тогда этот сокамерник – двухметровый бородатый мужик, у которого рука по объему больше твоей ноги, – схватил ребенка из кроватки и бросил о стену. Четыре раза. А после этого снова лег спать.
Я решил промолчать. Мертвые дети – это всегда ужасно, но по работе мне приходилось сталкиваться и с более отвратительными преступлениями. Все же мне стало любопытно, к чему приведет история. Было непонятно, решил ли Кургин меня шокировать или просто начал с небольшого отступления, но его голос завлекал, почти гипнотизировал.
– Другой парень – его койка, кстати, находится прямо надо мной – очень любил нюхать клей. В один прекрасный день ему не хватило денег на тюбик, и тогда он зарезал продавщицу, которая посмела ему отказать в покупке. Двадцать девять ножевых ранений. По ночам этот парень не спит. Он ворочается на койке, хнычет или говорит сам с собой словами, смысла которых понять не может никто. Почему я об этом знаю? Потому, что я тоже не сплю. Слушаю, как это продолжается всю ночь.
– Тут ничего не поделаешь. Таковы правила: в изоляторе воров размещают с ворами, насильников – с насильниками, а убийц – с убийцами, – я произнес это тоном, каким обычно разговариваю с клиентами: спокойным, вежливым и авторитетным. – Но каким образом это связано с…
– Я не убивал свою мать! – рявкнул Кургин. Его спокойствие испарилось за долю секунды. – Из всех людей, запертых в этих застенках, я – единственный невиновный! Но все равно вынужден гнить вместе с уродами и подонками, выслушивать их жалкие истории, подчиняться их сраным правилам! И почему? Потому, что вместо адвоката мне достался кусок пропитанного спиртом дерьма!
Я мог встать и уйти. Я мог наорать на него в ответ, и тогда встреча была бы немедленно прервана охранником, стоящим за дверью. Результат будет одинаковым в обоих случаях: я ничего не узнаю ни о невиновности, ни о черном пятне на моей груди. К тому же, если Кургин действительно не совершал преступления, то у него было полное право орать на меня.
Глубокий вдох. Выдох. Буря эмоций поугасла, но не исчезла полностью. Этого достаточно, чтобы продолжить беседу.
– Допустим, ты и в самом деле невиновен. Допустим, я облажался и не защитил тебя, как следует. Никогда не поздно все исправить, – я говорил эти слова, глядя в стену. В извилистые трещины, напоминающие паутину. – Но ты должен рассказать мне обо всех обстоятельствах, которые доказывают твою невиновность. Иначе я ничего не смогу сделать.
– Правда? Но ведь я уже все рассказал, – Кургин поднял брови в притворном удивлении.
– Когда?
– Полгода назад, на следствии. Ты забыл? Или не слушал меня тогда?
Как адвокат, я был обязан разделять его позицию: если Кургин утверждал следователю, что невиновен, значит мне приходилось повторять то же самое. Однако остается большой вопрос – чем именно мы обосновывали его невиновность? Я не помнил и десятой доли того расследования и, должно быть, выглядел перед Кургиным полным идиотом. Кроме того, последующее судебное производство проходило без моего участия. То, что там произошло, оставалось для меня загадкой.
– Прошло довольно много времени, – оправдывался я. – К тому же всегда существует возможность, что некоторые детали…
– Нет! – отрезал Кургин. – Я не собираюсь пересказывать все по новой! И мне плевать, как именно ты собираешься исправить свои ошибки! Однако кое-что я тебе дам. Вернее, уже дал. Стимул, которого у тебя не было.
Я инстинктивно потянулся к груди.
– Да-да-да-а, те самые «изменения» на теле, – кивнул Кургин. Его губы растянулись в самодовольной ухмылке. – Черные пятна, поглощающие розовую плоть. Странные пугающие сны. И это только начало…
Он знал. Знал все в точности, включая кошмары, а это означало, что каким-то образом Кургин стал причиной того, что происходило с моим телом. Я снова подумал об отравлении. Какой-нибудь медленный яд, вроде рицина, только с другими свойствами…
– Видишь ли, я из рода вепсов. Наш народ славится своими… незаурядными способностями, – продолжал Кургин. – Считается, что мы все связаны с магией, и я не стану этого отрицать. Кто-то умеет проводить защитные обряды, другие мастерят обереги на удачу. И лишь единицы обладают темными знаниями. Мою матушку, например, предпочитали обходить стороной.
«Какая чушь!» – хотел воскликнуть я, но промолчал. Потому, что в комнате стало еще холоднее. А волосы у меня на загривке встали дыбом.
– Она была ведьмой?
– Не будем вешать ярлыки, хотя некоторые называли ее так. Обычно те, кого она прокляла. Мы же предпочитаем другое слово – «нойд». То есть колдун или колдунья, если говорить по-русски. Раньше нойдами были только мужчины, но со временем знания передали и женщинам.
– Дай-ка угадаю. Ты хочешь сказать, что перед смертью твоя мама успела наложить на меня проклятие?
– Нет-нет, – помотал головой Кургин, – это сделал я. Матушка научила меня всему, что знала, хотя велела использовать эти силы только в редких случаях. Разве восстановление справедливости того не стоит?
– Не такими методами.
Кургин был убедителен, знал все подробности, но я не мог поверить в то, о чем он говорил. Нойды? Проклятия? Им место в средневековье, а не современном мире. Однако другие объяснения безжалостно разбивались моими собственными доводами. Я не знал ядов, которые действуют таким образом. Я чувствовал себя слишком хорошо для того, чтобы почернение было вызвано инфекцией или другой болезнью. К тому же ничего из названного не объясняло ночной кошмар. Да, можно было списать все на воспаленное воображение, но я чувствовал, что это не так.
– Вижу, ты не до конца мне веришь. А ведь времени осталось совсем немного. Проклятие убьет тебя, – Кургин произнес это невозмутимо, будто говорил о погоде, – если его не снять.
– И сделать это можешь только ты? – полуутвердительно спросил я.
– Верно. При одном условии.
– Каком?
– Ты все еще не понял? Добейся того, чтобы меня признали невиновным! – повысил голос Кургин. – Чтобы меня вытащили из-за решетки! Чтобы справедливость, наконец, была восстановлена.
– Сколько у меня времени? Прежде, чем…
– Две недели. Может, на пару дней больше, а может – меньше. Древние проклятия – это тебе не компьютерная программа, с точностью до секунды просчитать не получится. У всех протекает по-своему.
– Две недели? – ахнул я.
Четырнадцать дней. Не знаю, на какой срок я рассчитывал, но уж точно не на столь смехотворный. Если бы врач объявил, что мне осталось две недели до смерти, я бы забросил все дела и перестал отвечать на звонки клиентов. Провел бы время с дочерью, родственниками или друзьями, а последние дни, быть может, упивался бы до беспамятства.
Однако Кургин не был врачом. Он был обвиняемым, доведенным до крайности, в руках которого было смертельное оружие. И средство защиты от него.
– Мне нужно заново разобраться в доказательствах. Подготовить и направить в суд заявление. Да само заседание будет назначено через месяц, если не больше! – упирался я изо всех сил. – Как можно уложиться в такой короткий срок?
– Не моя проблема, – заявил Кургин. – Я не разбираюсь в юриспруденции и судебной системе, не знаю сроков и правил обжалования, но для того и нужен адвокат, верно? Думаю, задача тебе понятна, поэтому обсуждать здесь больше нечего. Но ты приходи, если что. В изоляторе царит такая скука, что любой собеседник будет кстати.
Сказав это, он подошел к стене и нажал черную кнопку. Через мгновение дверь распахнулась, и в комнату заглянул охранник.
– Закончили? – осведомился он. – Адвоката прошу на выход. Обвиняемый пока остается на месте.
Уже возле выхода из комнаты у меня вдруг возник еще один очевидный вопрос, ответ на который я жаждал получить немедленно:
– Почему ты не потребовал у прокурора отказаться от обвинения? Не наложил проклятие на него? – я покосился в сторону охранника, но он будто бы и не заметил моих слов. – Отказ от обвинения означает автоматическое прекращение дела. Разве это не проще, чем заставлять меня доказывать что-либо?
– О, я просил, – усмехнулся Кургин. – Но он не стал сотрудничать. Я бы на твоем месте поинтересовался, все ли у него в порядке. Все ли в порядке с человеком, обвинившим невиновного в убийстве?
Охранник потерял терпение, принялся нас торопить, а я перечить не стал. Моя голова была занята другим. Погруженный в мысли, я не заметил, как покинул изолятор, сел в кресло автомобиля и оказался на полпути в кабинет.
Ветер заметно усилился, его завывания были слышны даже в салоне «Форда». Погода на Среднем Урале всегда отличалась своей непредсказуемостью, но сегодня она решила удивить даже тех, кто многое повидал в жизни.
Впрочем, что думать о погоде, когда осталось всего пару недель до того, как проклятие должно было меня прикончить? И все же, несмотря на расползающееся черное пятно и кошмарный сон, я не спешил отчаиваться. Что бы там ни болтал Кургин, слепо идти у него на поводу не входило в мои планы.
Я твердо решил показать пятно врачу, сдать анализы и получить нормальное лечение. В современном мире принято поступать именно так, а не бегать на побегушках у несущего бредни нойда. Может быть, все и обойдется.
Кроме того, история Кургина о невиновности и ошибочном осуждении могла оказаться вздором. Стоило заново проверить доказательства и только после этого начинать что-либо делать.
Отвлекшись от дороги, я едва успел заметить, что к машине стремительно приближался темный силуэт. Вывернул руль в сторону, но слишком поздно: мгновение спустя раздались грохот удара и треск битого стекла. Хотя моя нога упиралась в педаль тормоза, «Форд» по инерции продолжал двигаться вперед. Он остановился, лишь воткнувшись в ограждение у дороги. Из-под смятого капота поднимался серый дым.
Я выскочил из машины и первым делом убедился, что никого не задел. Редкие прохожие пялились на аварию или снимали ее на мобильные телефоны, но ни один из них не пострадал.
«Форд» представлял собой печальное зрелище. Из остатков лобового стекла торчал металлический рекламный щит, который, по-видимому, бросило в машину порывом ветра. Бампер был разбит, решетка радиатора смята, а на асфальте растекалась лужа маслянистой жидкости.
Мой лоб горел огнем. Я коснулся его и увидел на пальцах кровь. Вокруг продолжал выть ветер, и в этом завывании я чувствовал ненависть к себе.