Подглава: воспоминания
Но память ничего не подсовывала – просто я, идущий в темноте. И видящий весь мир как бы издалека. Люди, животные, леса, сады – всё, что угодно. И я смотрящий на это откуда-то. Мне никогда не достичь просто обычной жизни.
Чтобы меня все любили. Нет, этому не бывать! Уж слишком я злой.
Ненавидят они меня все. Вот и выхода совсем не остаётся, кроме как держать их всех от себя подальше, а когда кто-то заходит в зону моего комфорта, надо уничтожить. А если он выдержал атаку, то… То пускай боится яда: всех, кого я не уничтожу напрямую, я отравлю, сделаю пешкой в интриге. Никому не пробиться через мою бронь. Никому. Даже Мэлоди не смогла этого – она дошла всего лишь до статуса пешки. И всё. Немудрено, что какой-то там Генерим стал для неё ближе.
Нельзя любить злых, можно любить хороших, плохих, идиотов, неудачников. Но нельзя любить злых. Нас надо убивать в первых раундах. Нам не интересно захватывать землю или защищать её. Мы её только уничтожаем. Эх, и почему я такой? Почему я не Алладин? Его вот били в детстве, шпыняли, а он, однако, веру в людей не потерял. Почему, когда в детстве били меня, я только лишь запасался злобой? Зачем? Зачем не пропустил это мимо себя и не начал жить лучше, в крайнем случае, запасаясь силой? Для чего я просто создал внутри себя монстра, которому теперь дай лишь силу – и он уничтожит уродов подобных тем, кто виноват в его несчастье?
Так в последнее время и получалось: как только я попадал в компанию тех, кто хоть намек делал на то, чтобы превратить меня в лоха, я брал руку и сжимал её в кулак. И делал согласно первому закону Генерима: бей, а когда кулаками они махать не собираются, дави, ставь авторитет. Либо они испугаются и просто не захотят с тобой связываться в следующий раз, либо потянут тебя в драку. А в драке не калечь, если хочешь завести товарищей. А если нет – вмешивайся в его здоровье на полную, может так ты спасешь какого-нибудь хлюпика, который потом сделает своё дело, когда станет врачом. А если нет, то хотя бы точно будешь знать, что маму твою сукой не назовёт какой-нибудь зарвавшийся хмырь. Будь выше всех. Будь львом. Будь хищником, который охотится на хищников. Это интереснее, чем отбирать пряники у детей, поверь мне…
И ведь я поверил. Поэтому не испугался собак, не испугался и тех глаз в темноте. Захотелось только покалечить их, чтобы они не пытались запугать меня, прикоснуться ко мне. Ступор. Да, был ступор, любой даже самый клёвый комп секунду, да думает, а я всё-таки – человек, застыл, чтобы обрабатывать операцию.
И тут вспомнилась Оксана. Грустные улыбки, приправленные прохладным вечером. Мы шли по улице, прижимаясь друг к другу – не обнимаясь, не давая шанса на чувства. Но так близко, как это возможно. Холод, знаете ли, не… хм-м, а кто, интересно, холод?
– А какой твой любимый писатель? – начала первой Оксана, прервав долгую паузу, после разговора о том, чего она хочет в будущем.
– Не знаю, Сапковский хорош, Зыков интересный, Шекспир вдохновляет, но скорее всего это Алигьери.
– Хм, земную жизнь пройдя до середины… Я оказался в сумрачном лесу? Утратив путь во тьме долины…
– А вышел лишь по колбасу?
И тут мы засмеялись и между нами как будто вернулась искра. Искра, которую я погасил внутри себя.
Всё началось, когда мы остались одни, на уборке класса. Ох, как же нам долго пришлось потом убирать класс, даже возникла необходимость прятать одну парту… Но это потом, а сейчас мы любили друг друга! Она гладила мои плечи, я нюхал её волосы, прикасался мочек ушей губами. Я даже толком не могу сказать, с чего началось. Вот мы моем полы и сталкиваемся спина о спину.
Поворачиваемся друг к другу лицом и…. Её глаза, улыбка…
…И волосы, что точно золотой пшеницы сноп.
Никто друг другу здесь не скажет: «Стоп!»
В объятиях ловили смысл слов «люблю»,
А за окном вот- вот – и загремит салют.
Она, кричит: «О да, люби, сжигай…
Люби, люби меня!»
Мы как картина, что в динамике.
Мгновеньям этим не нужны слова.
Потребен только в кислород,
И словно чиркнул спички звук
Я пламя, и мы сгорели навсегда
Она кричит. Ох, как мне повезло.
Я словно оперы фантом
Мелодией и голосом пленён.
Желаю я спалить её к чертям
А обгоревший труп я покажу врачам.
Ну нет, пока желанье есть, не отпущу…
А за окном мне свет заката говорит:
«Поторопись, ведь время нет».
Ответить что-то я не могу, без сил,
Она – в зародыша, а я стою. Я – зверь.
И, в общем, так мы и дышали,
Пока в окно нам звёзды не застучали…
– Я люблю тебя… – я даже не успел ничего сказать. Ответить. Я что-то промычал. Не знаю, что надо сказать… что-то тёплое, но откуда этому во мне взяться? Молчу. Она встает и смотрит мне в глаза, у самой слёзы. Её великолепная грудь смотрит на меня. Красивый, нежный вид… я снова на взводе. Но молчу. Что сказать? Я тебя тоже люблю? Соврать? Сыграть сказку?
Открываю рот, чтобы что-то ответить, но ей уже плевать. Я для неё больше никто. Затем уборка, напоминание о ней у меня в кармане. Провожаю до дома. Ничего друг другу не говорим, молчим.
Смотрит волком, она зла, но лицо безучастное. Все ждет, что скажу что-то. Говорю:
– До завтра?
– Угу.
И – всё. Затем неделя к недели мы не знаем друг друга, а потом – страсть. Теперь нет любви. Только дела. Злая, она каждый раз как будто хочет меня сломать. А я пытаюсь сломать ее. Поначалу бесит. Затем входим во вкус. Улыбаемся всем вокруг, шутим шуточки на переменах, а потом пытаемся снова.
В какой-то момент это перебрасывается на Мэлоди. Теперь и с ней нет тепла. Просто действие. Тоже хочу сломать. Так как только это вообще возможно. Из-за этого ссоры, подозрения. Честно спрашивает про измены. Вру.
И в какой-то момент она нас застает в классе. Задержалась, понимаешь ли, а мы дверь не закрыли. Оксана в юбке и блузке, что-то держит в руках, я занят. Сзади прилетает удар потом крики, ругань ссоры. Они узнают про друг друга. Мэлоди орёт, что не отдаст меня. Оксана, как взрослая, курит. В пальто, перчатках и с косами, на руке сумка. Говорит, что ей плевать. Я – её, я – её и всё тут. Мэлоди плачет, спрашивает: «У вас любовь?» Оба молчим. Сказать нечего, плачет ещё больше, убегает.