Глава два: Раб
Я привёл себя в порядок, проверил, всё ли сидит хорошо, не развязаны ли шнурки. И – прощай дом. Такой родной и любимый, расставание подобно расставанию с частичкой тебя, просто ампутация какая-то, но выбора нет. Я посмотрел окно и… вот собака. Нет, на самом деле собака, которая завыла глядя мне в глаза.
Она позвала своих. Я, что было сил, рванул из квартиры, закрыл её на всякий случай на два оборота. Мысль о том, что эти твари посмеют сделать там что-то вроде своего гнезда, злила меня сама по себе. Выбежал из подъезда, тварь кинулась ко мне, но, не успев хоть что-либо предпринять – собаке в голову прилетел камень, и та свалилась замертво.
– Ух, ты… – вырвалось невольно из меня.
Спустя мгновение из-за магазина вышел парень, у него в руке была праща – вот чем я бы никогда не научился пользоваться. Он увидел меня и, по-моему, пару минут думал, не пустить ли камень в голову уже мне? Но решил пойти на контакт.
– Привет, – сказано было с таким удивлением, как будто я был одной из собак, которая встала на задние лапы, – ты чего здесь делаешь?
– Да так, мимо проходил…
Он улыбнулся, и мы, решив потихоньку уходить, начали разговор. Парень, так же, как и я, опоздал на автобус, но он просто проспал. Потом погоревал-погоревал и взял пращу, с которой они с пацанами окна на стройках громили, и пошёл искать людей, нашёл меня. Его звали Жора. Добрый такой парень, не смотря на пробитую голову собачки. Чего мы искали, я и сам не понимал, просто хорошо было быть, не одному в такой тяжелой ситуации. Хотелось иметь друга, верное плечо, на которое можно было опереться…
Нас окружили незаметно. Стая бежала со всех сторон. Мы уже приготовились продать свои жизни как можно дороже, от страха всё внутри сжалось. Я мысленно начал читать молитву до «собачьего боя». Но вдруг прилетела стрела, ещё одна, а потом ещё одна. Трупы вдохновили собак на побег, когда я увидел этих – из телека с мечами, луками в кольчугах, с каким-то мужиком в мундире, у которого вообще был пистолет эпохи Пушкина. На поясе у него болталась сабля, а на голове была фуражка. Какая-то аляповатая спецкоманда борцов за справедливость из разных периодов, не иначе.
Нас резко заломали и надели кандалы на руки. Их было количеством не менее двадцати, они то и дело нас пинали и подгоняли вперёд, суки, а вскоре нас набралось много. Таких же, как мы с Жорой, отщепенцев. Посчитать никак не удавалось, они цепляли нас к одной ветке наручных кандалов и развернись я или остановись, упали и получили бы все, а потом общая ярость нашла бы своё успокоение на моём теле, эту систему я понял чисто интуитивно и поэтому бежал, что было сил.
Иногда нам давали отдыхать, но не более чем для того, чтобы перевести дыхание. А когда мы оказались на месте я сразу же свалился. Как, впрочем, и все. Никто не ожидал такого марша, наши же конвоиры улыбались. Почти никто из них не запыхался. А командир так вообще, по-моему, сто раз по столько же пробежал бы, и ничего б ему не стало…
За этими мыслями я совсем потерял нить происходящего. А нас уже вели в какую-то палатку, где отцепляли от ветки кандалов наручных и приковывали к сплошным, у которых было прикреплено ещё и ядро, чтоб не убежали далеко.
Я как-то совсем по-детски решил, что уже всё. Конец. Но это было только началом.
Наши тряпки отобрали вместе с рюкзаком и заставили переодеться прямо на виду у всех, в робу. На робе была какая-то надпись на груди. Кольнуло какое-то чувство смущения. На виду у женского пола переодеваться мне не доводилось. Потом начали заставлять женщин. Мужчины хотели дать отпор, но тут один семьянин оказался со вспоротым брюхом, вываливая на свет божий свои внутренности. Меня должно было вывернуть наизнанку, но я просто оцепенел от ужаса и реальности происходящего.
Командир подошел ко мне и что-то сказал. Всё ещё оторопев от такого акта агрессии, я, кажется, потерял слух. Затем он повторил, но по злости на лице и широко раскрытому рту я понял, он кричит. Затем дядя крепко влепил мне леща, и тело как-то само полетело на землю. В голове у меня блеснула мысль: «Убью, суку…» – и желание жить, мстить, бороться вывело меня из ступора. Он пальцем показал на меня и просто громко произнес:
– «Нэш»
И тут я понял. Они дали мне номер, порядковый числовой номер, номер «Нэш», что, скорее всего, означало номер один.
Затем пошло, поехало: «Заш, Кош, Стэш…». А после я понял всю ситуацию вообще. Мы не были рабами. Нет. Нас, конечно, сейчас лишили свободы, но мы теперь не рабы. Рабы – товар, его хотя бы не режут. Мы были мясо, брошенные на убой, под пули своих же. Поэтому и имена нам давать не стоит. Просто номера. Подсчёт – сколько человек в живом щите или типо того.
Внутри все сжалось. В пятнадцать лет быть втянутым в войну. И даже без надежды на выживание. Такое вызывает не дрожь в коленках, но головокружение и потрясывание всего тела сразу. Я просто упал на колени и уставил взгляд в землю. Нэш готов умирать.