Мельница на Флоссе

Глава восьмая. Мистер Талливер проявляет слабость

– Предположим, сестрица Глегг потребует вернуть ей деньги. Вам будет очень нелегко изыскать пять сотен фунтов, – заметила тем же вечером своему супругу миссис Талливер, перебирая в памяти события минувшего дня.

Миссис Талливер прожила в браке уже тринадцать лет, тем не менее она сохранила во всей свежести первых дней замужества умение произносить фразы, которые подталкивали мужа в направлении, противоположном тому, какого она добивалась. Некоторые умы способны самым чудесным образом поддерживать живость восприятия, подобно тому, как пресловутая золотая рыбка до последнего сохраняет детскую иллюзию того, что может выплыть прямо за стеклянную стену аквариума. Так и миссис Талливер оставалась милой и обходительной золотой рыбкой и, нисколько не устав биться об стену головой на протяжении тринадцати лет, сегодня вновь с прежней живостью приступила к этому увлекательному занятию.

Поэтому ее замечание лишь укрепило уверенность мистера Талливера в том, что собрать необходимые пять сотен фунтов ему не составит особого труда; и когда миссис Талливер проявила определенную настойчивость, желая узнать, как именно он наскребет их, не закладывая мельницу и дом, которые он поклялся не закладывать никогда, поскольку в наши дни люди не склонны давать деньги в долг без соответствующего обеспечения, мистер Талливер, закипая вновь, провозгласил, что миссис Глегг вольна поступать со своими деньгами, как ей заблагорассудится, но он все равно вернет их ей, потребует она того или нет. Он, дескать, ничем не желает быть обязанным сестрицам своей жены. Когда мужчина, женившись, входит в семью, в которой наличествует целый выводок представительниц слабого пола, ему предстоит смириться со многим. Но мистер Талливер ни с чем мириться не собирался.

Миссис Талливер даже всплакнула немного по этому поводу, надевая ночной капор, но вскорости заснула крепким сном, успокоенная мыслью о том, что уже завтра она как следует обсудит все с сестрицей Пуллет, когда повезет детей в Гарум-Ферз на чай. Нельзя сказать, что она рассчитывала извлечь из предстоящего разговора какую-либо практическую пользу, но ведь невозможно же, чтобы прошедшие события оставались неизменными, если на них хорошенько посетовать.

Супруг же ее лежал без сна куда дольше, потому что и он думал о визите, который ему предстояло нанести завтра, а вот его мысли по этому поводу были не такими смутными и успокаивающими, как у его верной спутницы жизни.

Под горячую руку мистер Талливер был способен наворотить такого, что могло показаться несовместимым с болезненным ощущением сложной и запутанной природы человеческих отношений, которым он руководствовался в минуты беспристрастных и тщательных раздумий; впрочем, не было ничего невероятного в том, что между двумя этими, по видимости, противоположными явлениями существовала прямая связь, поскольку я неоднократно замечал, что впечатление запутанного клубка неизбежно создается в том случае, если поспешно ухватиться за первую попавшуюся нить. Именно благодаря своей целеустремленности мистер Талливер уже на следующий день после обеда (расстройством пищеварения он не страдал) скакал на лошади в Бассет, дабы повидать свою сестру Мосс и ее мужа. Решив, что он в любом случае выплатит миссис Глегг долг в пять сотен фунтов, он, вполне естественно, вспомнил, что держит у себя вексель на триста фунтов, одолженных им своему зятю Моссу; если же упомянутый зять сумеет вернуть ему одолженные деньги вовремя, это опровергнет ложное впечатление обреченности, которое внезапный поступок мистера Талливера мог внушить слабым духом людям, которым необходимо точно знать, как и что нужно сделать, прежде чем они уверятся в возможности благоприятного исхода.

Просто мистер Талливер оказался в положении, которое нельзя назвать ни новым, ни исключительным, но, подобно всяким каждодневным событиям, обретающем суммарный эффект в обозримом будущем: его полагали куда более состоятельным человеком, чем он был на самом деле. И поскольку мы склонны верить тому, во что верят на наш счет окружающие, у него в обычае было думать о неудаче и разорении с некоторым отстраненным сожалением, с каким худощавый и высокий мужчина выслушивает известие о том, что его полнокровного соседа-коротышку хватил апоплексический удар. Он привык выслушивать приятные шутки относительно собственной значимости – еще бы, ведь он управлял принадлежащей ему мельницей и владел изрядным куском земли; и эти комплименты поддерживали в нем ощущение того, что он является состоятельным человеком. Они придавали пикантный привкус бокалу вина, который он выпивал в базарный день, и если бы не постоянная необходимость полугодичных выплат, то мистер Талливер наверняка и думать забыл бы о том, что его титульное владение отдано в залог за две тысячи фунтов.

Впрочем, особой его вины в этом не было, поскольку тысяча фунтов составляла приданое его сестры, которое он был вынужден выплатить ей; кроме того, человек, соседи которого в любой момент готовы затеять с ним судебную тяжбу, едва ли способен выкупить закладную, особенно если он пользуется репутацией добряка у знакомых, которые не прочь занять сотню-другую фунтов под обеспечение, слишком возвышенное для того, чтобы быть изложенным на гербовой бумаге. Наш друг мистер Талливер отличался завидной благожелательностью и не любил отказывать даже своей сестре, которая не только пришла в этот мир незваной гостьей, что так характерно для сестер, из-за чего, собственно, и пришлось закладывать землю под залог, но и крайне неудачно вышла замуж, увенчав свои прегрешения восьмым ребенком кряду.

Впрочем, здесь мистер Талливер сознавал, что проявил слабость, но он извинял себя тем, что бедная Гритти до замужества была очень симпатичной девушкой; иногда он вспоминал об этом даже с некоторой трепетной дрожью в голосе. Но сегодня он пребывал в настроении, куда более подходящем деловому человеку и, трясясь на спине лошади по дорогам Бассета с их глубокими колеями и рытвинами, – расположенным так далеко от города с выездными ярмарками, что подвоз овощей, фруктов и удобрений отбирал большую часть доходов, которые давала эта бедная земля, доставшаяся местной общине, – привел себя в должное раздражение на Мосса, нищего как церковная мышь, да к тому же настолько невезучего, что если мор и засуха случались где-нибудь в другом месте, то непременно краем задевали и его; словом, он был из тех людей, которые тем глубже увязают в трясине безденежья, чем сильнее вы пытаетесь вызволить их оттуда.

Необходимость срочно изыскать где-то три сотни фунтов скорее пойдет ему на пользу, чем во вред; заставит его пошевеливаться и распорядиться своей шерстью не так по-дурацки, как в минувшем году. Откровенно говоря, мистер Талливер относился к своему зятю с чрезмерной снисходительностью и вдобавок уже два года не требовал с него даже процентов, так что Мосс, скорее всего, рассудил, что о возврате основного долга можно забыть с чистой совестью. Но теперь мистер Талливер вознамерился не поощрять подобных ловкачей и далее, а поездка по дорогам Бассета едва ли могла ослабить его решимость и умерить его пыл. А тут еще и лошадь его спотыкалась, попадая копытами в глубокие выбоины, оставленные другими домашними животными в самые дождливые дни зимы, и он то и дело поминал вслух нелестным словцом отца всех стряпчих, каковой, несомненно, приложил свое копыто или иную часть тела к нынешнему состоянию здешних дорог. Избыток сорной земли и пришедших в полную негодность изгородей, которые встречались повсюду, куда ни глянь, хотя они и не были частью фермы его зятя Мосса, лишь разжигали глухое недовольство, которое он испытывал к этому бестолковому сельскому труженику. Пусть эта заброшенная пашня и не принадлежала Моссу, но ведь такое вполне могло бы случиться – весь Бассет одинаков; в приходе, по мнению мистера Талливера, на что у того имелись веские основания, явно жили одни лишь нищие да попрошайки.

В Бассете земля была бедной, дороги – плохими, лендлорд – небогатым да к тому же не местным, как и викарий, кстати, и младший приходской священник – один на два прихода и едва сводивший концы с концами. И если кто-либо, свято верящий в торжество человеческого духа над жизненными обстоятельствами, посмеет утверждать, будто прихожане Бассета тем не менее являются людьми поистине замечательными, мне нечего возразить на это абстрактное утверждение; правда, я точно знаю, что дух Бассета в точности соответствовал своим обстоятельствам. Разбитые дороги, поросшие травой или глинистые, которые, на первый взгляд, никуда не вели, а лишь переходили одна в другую, на самом деле, пусть и при наличии долготерпения, были способны вывести на далекий проезжий тракт; но куда чаще они приводили пеших путников Бассета в самый центр упадка и разложения, ранее известный как «Маркиз Грэнби», а среди завсегдатаев именуемый не иначе как забегаловка «У Дикинсона».

Гостя встречала комната с низким потолком и посыпанным песком полом; въевшийся в стены запах табака, к которому примешивался убойный аромат прокисшего пива; сам мистер Дикинсон, привалившийся к дверному косяку с меланхолическим выражением на прыщавой физиономии и выглядевший при дневном свете столь же неуместно, как растекшийся огарок ночной свечи, – все это может показаться не слишком соблазнительным искушением, но большинство мужчин в Бассете находили его заведение губительно привлекательным, особенно если оно попадалось им на дороге часов около четырех в морозный денек. А уж если какая жена в Бассете желала подчеркнуть, что ее муженек не какой-нибудь там любитель сомнительных развлечений, то ей достаточно было намекнуть, что он не истратил и шиллинга «У Дикинсона» в промежутке от одной Пятидесятницы до другой.

О своем супруге миссис Мосс отзывалась в таком духе неоднократно, когда ее брат несправедливо, на ее взгляд, придирался к нему, что повторилось и сегодня. К тому же ничто не могло оказать на мистера Талливера менее умиротворяющего действия, нежели поведение калитки, ведущей во двор фермы, которая, едва он только вознамерился отворить ее хлыстом, отреагировала на его жест, как свойственно всем калиткам, лишившимся верхней петли, к вящему неудовольствию голеней, и лошадиных и человеческих.

Он уже совсем было собрался слезть с седла и по раскисшей земле пустого двора с дряхлыми постройками из кирпича и дерева подвести коня в поводу к длинному ряду полуразвалившихся домов, стоявших на приподнятых мостках, но появление пастуха избавило его от срыва плана, которого он намеревался придерживаться неукоснительно, а именно: вообще не слезать с коня во время своего визита. Если мужчина решил проявить твердость, то пусть он остается в седле и разговаривает с такой высоты, выше уровня полных мольбы глаз, сурово глядя вдаль. Миссис Мосс услышала стук лошадиных копыт, и, когда ее брат подъехал, она уже встречала его снаружи, с усталой улыбкой на губах и черноглазым младенцем на руках. На ее лице еще виднелись следы былой красоты и несомненного фамильного сходства; пухленькая же ручонка малыша, прижатая к ее щеке, со всей очевидностью подчеркивала, сколь впалой эта самая щека выглядела.

– Братец, как я рада тебя видеть, – ласково сказала она. – Но я не ждала тебя сегодня. Как поживаешь?

– Недурно, миссис Мосс, весьма недурно, – с прохладцей отозвался ее брат, словно она позволила себе чрезмерную вольность, задав ему этот вопрос.

Она сразу поняла, что мистер Талливер пребывает в дурном расположении духа; он величал ее «миссис Мосс» лишь тогда, когда бывал зол, либо на людях. Но она полагала вполне естественным то унижение, которому подвергались люди малообеспеченные. Миссис Мосс вовсе не отстаивала принцип равенства всех представителей человеческой расы; она просто была терпеливой, плодовитой и любящей женщиной.

– Твоего супруга нет дома, как я полагаю? – добавил мистер Талливер после долгой и многозначительно суровой паузы, во время которой из дома выбежали четверо детей, словно цыплята из курятника вслед за исчезнувшей матерью-наседкой.

– Нет, – ответила миссис Мосс, – но он работает на картофельном поле, вон там. Джорджи, сию минуту беги на Фар-Клоуз и передай отцу, что приехал твой дядя. Братец, ты же сойдешь с коня и перекусишь с нами?

– Нет-нет, я не могу спешиваться. Мне надо поскорее вернуться домой, – заявил мистер Талливер, глядя вдаль.

– Как поживают миссис Талливер и дети? – робко осведомилась миссис Мосс, не смея и далее настаивать на своем приглашении.

– Неплохо. На Иванов день Том пойдет в новую школу, так что придется опять раскошелиться. И крайне прискорбно, что я до сих пор не получил причитающихся мне денег.

– Я бы хотела, чтобы ты как-нибудь разрешил своим детям приехать и повидаться со своими двоюродными братьями и сестрами. Мои малыши очень хотят познакомиться со своей кузиной Мэгги. А ведь я ее крестная и тоже люблю ее. Они так ее ждут, ведь каждый ее приезд для них праздник. И я знаю, что ей нравится бывать тут, потому что у нее доброе сердце и она очень сообразительна и умна, как никто другой!

Будь миссис Мосс одной из самых проницательных и хитроумных женщин на свете, а не самой простой и открытой, то и тогда она не придумала бы ничего лучше, чем умилостивить своего брата этими словами о Мэгги. Редко кто осмеливался первым хвалить «маленькую проказницу»; обыкновенно ему приходилось самому отстаивать ее добродетели. Но вот у своей тетки Мосс Мэгги неизменно представала в самом выгодном свете; здесь был ее Эльзас, куда не могла дотянуться карающая десница закона: если ей случалось что-либо опрокинуть, запачкать башмачки или порвать платье, тетка Мосс воспринимала все как вполне естественное и даже неизбежное событие. Несмотря на свою решимость, мистер Талливер смягчился и, уже глядя сестре прямо в глаза, сказал:

– Да, тебя она любит куда больше всех остальных своих теток. Она пошла в нашу семью: в ней нет ничего от матери.

– Мосс говорит, что она похожа на меня в молодости, – сказала миссис Мосс, – хотя такой сообразительной я не была никогда, да и книги не жаловала. Впрочем, сдается мне, что малышка Лиззи – точная ее копия. Она очень умна. Иди-ка сюда, Лиззи, дорогуша, и дай своему дяде взглянуть на тебя. Ты растешь так быстро, что он тебя и не узнает.

Лиззи, черноглазая девочка лет семи, явно смутилась, когда мать вытолкнула ее вперед, потому что младшие Моссы трепетали перед своим дядей из Дорлкотт-Милл. Она настолько уступала Мэгги в огне и силе экспрессии, что сравнение двух девчушек оказалось исключительно лестным для отцовского сердца мистера Талливера.

– Да, они и впрямь немного похожи, – сказал он, окинув ласковым взглядом фигурку в заношенном передничке. – Обе удались в нашу мать. А у тебя много девчонок, Гритти, – добавил он тоном, в котором сострадание смешивалось с упреком.

– Четверо, благослови их Господь! – со вздохом подтвердила миссис Мосс, машинально гладя Лиззи по голове. – И мальчиков столько же. У них у каждой есть по брату.

– Да, но им придется выпорхнуть из гнезда и самим заботиться о себе, – заявил мистер Талливер, чувствуя, как суровый настрой его куда-то улетучивается, и пытаясь укрепить его недвусмысленным намеком. – Они не должны рассчитывать на то, что сядут на шею своим братьям.

– Да, но я надеюсь, что их братья будут любить бедняжек и помнить, что они все родились от одной матери и отца. Уж мальчикам-то от этого точно хуже не будет, – сказала миссис Мосс и смущенно вспыхнула, словно не до конца погашенный костер.

Мистер Талливер несильно шлепнул свою лошадь по крупу, а потом дернул поводья, сердито бросив: «Стой смирно!», чем изрядно удивил ни в чем не повинное животное.

– И чем их больше, тем сильнее они должны любить друг друга, – продолжала миссис Мосс, глядя на своих детей, словно строгая учительница. Но потом она вновь обернулась к брату и сказала: – Я уверена, что твой сын будет всегда добр к твоей дочери, хотя их только двое, как и нас с тобой, братец.

Стрела угодила прямиком в сердце мистера Талливера. Он не мог похвастать живым воображением, но мысли о Мэгги никогда не покидали его, и ему не понадобилось много времени, чтобы уразуметь связь между своим отношением к собственной сестре и дружбой Тома с Мэгги. А вдруг малышка не найдет счастья в жизни и Том будет излишне суров с ней?

– Да-да, Гритти, – смягчился мельник. – Но ведь я всегда делал для тебя все что мог, – добавил он, словно стараясь заранее обезопасить себя от возможных упреков.

– Я не отрицаю этого, братец, не настолько уж я неблагодарна, – отозвалась бедная миссис Мосс, слишком измотанная домашними хлопотами и детьми, чтобы у нее остались силы демонстрировать гордость. – Но вот и отец. А ты не слишком-то спешил, Мосс!

– Вот, значит, как? – оскорбился мистер Мосс, запыхавшийся и уязвленный. – Я бежал всю дорогу. Не хотите ли спешиться, мистер Талливер?

– Пожалуй, я и впрямь спешусь и потолкую с тобой в саду, – согласился мистер Талливер, надеясь, что в отсутствие сестры к нему вернется былая решимость.

Сойдя с седла, он прошел вслед за мистером Моссом в сад, направляясь прямиком в беседку, приткнувшуюся под сенью старого тисового дерева. Сестра его осталась на месте, поглаживая малыша по спинке и с тоской глядя им вслед.

Их появление в беседке переполошило нескольких домашних кур, которые отдыхали здесь, процарапывая глубокие норы в пыльном полу; они тут же вылетели прочь, негодующе кудахча и клекоча. Мистер Талливер опустился на скамью и, с любопытством постукивая по утрамбованной земле кончиком своего стека, словно выискивая пустоты, начал беседу, заметив с лязгающими нотками в голосе:

– Что ж, вижу, у тебя снова появилось зерно в Корнер-Клоуз, а вот удобрений опять ни крошки. Боюсь, и в этом году тебя опять ждет неурожай.

Мистер Мосс, который до женитьбы на мисс Талливер считался первым парнем в Бассете, сейчас зарос недельной щетиной и имел вид заезженной клячи, ожидающей, когда ее пристрелят. И ответил он соответственно, жалобно-ворчливым тоном:

– Что ж, такие бедняки-фермеры, как я, вынуждены крутиться как могут. Пусть те, у кого есть лишние деньги, зарывают в землю половину того, что рассчитывают получить от нее.

– Не знаю, кого ты имеешь в виду. Быть может, тех, кто горазд занимать чужие деньги, не платя даже проценты по ним? – осведомился мистер Талливер, которого так и подмывало затеять небольшую ссору; ему казалось, что так будет легче и быстрее потребовать свои деньги назад.

– Я понимаю, что задерживаю проценты, – сказал мистер Мосс, – но в минувшем году мне чертовски не повезло с шерстью, а тут еще моя хозяйка слегла. Вот и вышло все хуже обыкновенного.

– Ага, – прорычал в ответ мистер Талливер. – Знаю я таких людей, у которых все всегда идет хуже обыкновенного. Пустой мешок не стоит прямо.

– Не понимаю, отчего это вы вечно ко мне придираетесь, мистер Талливер, – оскорбился мистер Мосс. – Я и так пашу как вол с утра до вечера.

– И какой с этого прок, – язвительно поинтересовался мистер Талливер, – если мужчина женится на женщине, не имея своего капитала, чтобы содержать ферму, а вместо этого тратит приданое жены? Я с самого начала был против, но вы оба и слушать меня не пожелали. И своих денег я ждать больше не могу, мне надо вернуть пять сотен миссис Глегг, а тут еще на Тома расходы предстоят. Я окажусь в крайне стесненных обстоятельствах, даже если ты вернешь мне долг. Но ты должен постараться и выплатить мне мои три сотни фунтов.

– Что ж, в таком случае, – сказал мистер Мосс, глядя куда-то вдаль, – нам лучше продать все, что у нас есть, и дело с концом. Мне придется расстаться с каждой головой скота, что у меня еще остались, чтобы заплатить вам и землевладельцу.

Бедные родственники – вот вечная наша головная боль; само их наличие крайне нежеланно, и почти всегда они ни на что не способны. Мистер Талливер преуспел в том, что недовольство мистером Моссом достигло именно того уровня, которого он жаждал, и он сумел сердито выпалить, поднимаясь с места:

– Что ж, поступай как знаешь. А я не могу изыскивать деньги для всех желающих, включая себя самого. Я должен беспокоиться о своем деле и своей семье. Я больше не могу ждать. Ты должен найти их как можно скорее.

С этими словами мистер Талливер поспешно вышел из беседки и, не оглядываясь на мистера Мосса, направился к двери на кухню, подле которой старший мальчик держал под уздцы его лошадь, а сестра ожидала его появления с неподдельной тревогой, которую не смогло до конца рассеять даже агуканье младенца, гладившего мать по увядшей щеке. У миссис Мосс было восемь детей, но она так и не смирилась с мыслью о том, что близнецы не выжили. А вот мистер Мосс полагал, что в их смерти имелась и утешительная сторона.

– Ты не зайдешь, братец? – предложила она, с волнением глядя на мужа, который уныло плелся к ней, в то время как мистер Талливер уже вдел ногу в стремя.

– Нет-нет, прощай, – сказал он, поворачивая лошадь, и поскакал прочь.

Решимость переполняла его, пока он не достиг калитки и даже немного проехал по изрытой колеями и рытвинами дороге, но прежде чем он добрался до поворота, который скрыл бы от него полуразрушенные фермерские постройки, ему в голову вдруг пришла неожиданная мысль. Натянув поводья, он остановил лошадь и простоял на месте не менее двух или трех минут, меланхолично поворачивая голову из стороны в сторону, словно разглядывая нечто неприятное под разными углами. Очевидно, поспешно предпринятые действия вновь навели его на мысль о том, что мы живем в не самом лучшем из миров. Поворотив коня, он медленно поехал обратно, дав выход обуревавшим его чувствам, которые и подвигли его на такой шаг, в громком восклицании, после чего подстегнул свою кобылку.

– Бедная девочка! После того как меня не станет, у нее останется один лишь Том.

Повторное появление мистера Талливера во дворе было сразу же замечено несколькими юными Моссами, которые тотчас помчались сообщить столь замечательные новости своей матери, так что миссис Мосс уже поджидала брата на крылечке, когда он подъехал к ней. Слезы медленно текли у нее по щекам, но при этом она баюкала на руках ребенка и не стала демонстрировать показной скорби при виде брата, а ограничилась тем, что сказала:

– Отец снова ушел на поле, если он тебе нужен, братец.

– Нет, Гритти, не нужен, – смягчившись, ответил мистер Талливер. – Не убивайся ты так – ничего страшного не случилось. Я постараюсь еще немножко обойтись без ваших денег, но ты должна выказать сноровку и изобретательность.

Столь неожиданное проявление доброты вызвало у миссис Мосс новый взрыв слез, и она даже не нашлась что ответить.

– Полно, полно! Приедет к тебе Мэгги, успокойся. Я привезу ее с Томом перед тем, как он пойдет в школу. А ты не должна волноваться понапрасну. Я всегда буду для тебя добрым братом.

– Спасибо за эти слова, братец, – пролепетала миссис Мосс, утирая слезы, после чего, обернувшись к Лиззи, сказала: – А ну-ка, сбегай и принеси раскрашенное яичко для кузины Мэгги. – Лиззи умчалась в дом, но вскоре вернулась, держа в руках маленький бумажный пакетик.

– Оно сварено вкрутую, братец, и раскрашено нитками, очень красиво. Мы сделали его специально для Мэгги. Ты не мог бы отвезти ей его в кармане?

– Конечно-конечно, – согласился мистер Талливер, осторожно пряча подарок в боковой карман. – Прощай, сестрица.

Итак, респектабельный мельник возвращался по разбитым дорогам Бассета в самых расстроенных чувствах, но при этом его не покидало ощущение того, что он избежал большой опасности. Ему вдруг пришло в голову, что, прояви он твердость по отношению к своей сестре, это каким-то непонятным образом могло бы заставить Тома дурно обойтись с Мэгги, когда отца уже не будет рядом, чтобы встать на ее сторону; хорошо известно, что люди простодушные, подобно нашему мистеру Талливеру, склонны облекать благородные порывы в ложные представления, и вот таким запутанным способом он объяснил себе, что его любовь и забота о младшей дочери позволили ему проникнуться нежными чувствами и к своей сестре.