Действительность. Том 1

Пошлый детерминизм

Обзор

«Как проблема отношения реальной действительности, и пустоты,

Есть, лишь вопрос отношения определённой упорядоченности

подвластной разуму, природы, к хаосу неподвластной природы,

так и проблема отношения «живого», и «неживого», есть лишь

вопрос отношения, и оценки, формы собственных порядков нашего ноумена,

к относительному хаосу, к отличным порядкам феноменальной природы,

этой действительной реальности. Вопрос, лишь соотношения, идентификации, и

классификации. Ибо, для нашего трансцендентного воззрения, всякое тело мира,

всякий объект нашего познания, к какому порядку, мы бы его не относили,

имеет свою собственную, внутреннюю организацию, со своими алгоритмами бытия,

со своей концепцией вездесущей, и повсеместной жизненности.

Организацию, лишь обозначаемую ноуменом, и относящуюся им, к тому,

или иному, контексту мироздания, к тому, или иному лагерю,

с его условными отчерченным границами,

на основании собственного созерцательного дуализма…»

Каким образом, могла прийти в голову мысль, о проблеме «живого», и «неживого», как о чём-то глубоко субъективном? Как? На каком этапе моего вглядывания в мир, могла зародиться, эта глубоко подсознательная, и в сути своей, неестественная концепция? Концепция, идущая вразрез общепринятым, и даже моим собственным воззрениям.

Формируясь в моём подсознании, и в какой-то момент, наконец, созрев, возник пошлый вопрос: а, собственно, что такое «живое», и чем оно, в своей самой сакральной сущности, отличается, от «неживого»? Что есть «жизнь», и что есть «не жизнь», в физическом, метафизическом, и трансцендентальном осмыслении? На чём собственно, базируются, все наши воззрения, и оценки в этом поле, и как, на самом деле, должны осознаваться границы, и сами поля, в этой сфере осмысления, нашей действительности? Нет ли здесь, скрытых монолитных заблуждений, переворачиваний истин, и вынужденных дорог, на которых, выстраивается здание нашего воззрения, и по которым следует, наше мышление?

И этот вопрос, как-то сам собой, захватил всё моё воображение, и стал, на какое-то время, краеугольным камнем всего моего миросозерцания. На самом деле, при всей кажущейся банальности, и избитости этой парадигмы, при поворачивании «линз умозрения», и смене угла, даже на малую толику, она становится антропоморфно критической, сугубо человеческой, и глубоко проблемной. Ибо вскрывает потаённые, а точнее, лежащие на поверхности, но не замечаемые нами, метаморфозы. Метаморфозы, к которым мы настолько привыкли, что они превратились в нашем сознании, в некую обыденную неоспоримую истину, и даже в пошлость, не вызывающую никакого интереса.

Кто теперь, к примеру, обращает внимание, на некогда, приводящие в исступление, и восторг, ранние продукты научно-технического прогресса? Тем более, мало интереса вызывают, всякого рода антиномии природных архаизмов, имеющих глобальное значение, в осмыслении нашей собственной природы. И в силу уверенности нашего разума, в изрытости, и просеянности этой древней почвы, мы стали не способны, даже на самые поверхностные вопросы, в этом ключе. Эта тема перестала быть проблемой. Наше воззрение, относительно мира, и природы, спаялось, и слилось в монолитный конгломерат, твёрдый, и незыблемый, – в «статую», на которую уже, никто не обращает своего внимания. И потому, несомненную, и даже абсолютно истинную.

Конечно, я отдаю себе отчёт в том, что, ставя так вопрос, я рискую прослыть простым безумцем. Но, кто не рисковал, на пути к более холодной истине, чем та, в которой все мы привыкли плавать, и которой привыкли удовлетворяться.

Мы относимся к противопоставлению «живого», и «неживого», как к некоему устоявшемуся порядку, как, к само-собой разумеющемуся, абсолютному положению…, как к непререкаемой истине божественного проведения, лишь указывающего нам, своим перстом, куда нам следует идти, в какую сторону смотреть, и мыслить. Мы не утруждаем себя, копанием там, где, как нам кажется, не осталось ничего стоящего, – ничего, что могло бы заинтересовать, наш пытливый разум. Зачем, кому нужно проникновение в суть древних, давно разрешённых вопросов? Мы спрашиваем себя; Какой в этом смысл? Здесь нет пищи, для разумения, здесь всё уже давно съедено, переварено, и дефецированно, – всё рассмотрено и разложено по полкам и банкам, научной кунсткамеры. Какой смысл, изучать и рассматривать то, что давным-давно приведено в порядок, поставлено в ряды, что, и так уже, достаточно лаконично просто, и закончено ясно?

Мы привыкли к действительности, окружающей нас. Мы вытоптали хреоды собственного мышления, относительно бытия, и выложили мозаику алгоритмов разумения, и осмысления, относительно реальной действительности, и следуем этими дорогами, и алгоритмами, как единственно возможными, и единственно истинными. Нам даже в голову не приходит, ставить подобные вопросы. Но, если попробовать отбросить условности, и догматические привычки общего, и собственного индивидуального разумения, и попробовать взглянуть в мир, с несколько иного угла зрения. Если попытаться посмотреть на него, не устоявшимся затвердевшим взглядом, но взглядом ребёнка, взглядом, только что вошедшего в незнакомый дом, путника, – взглядом, по-настоящему стороннего наблюдателя, не заинтересованного в продолжении выложенной однажды, выверенной, и закатанной в железобетон, дороги. Если, так сказать, вскрыть, и заглянуть внутрь, попробовать на вкус, эту древнюю, и уже «распухшую консерву», – то откроется иная, совершенно непривычная картина. Мир оголит, свою сокровенную суть, и даже, скорее всего, – перевернётся…

Вполне естественно то, что от всего этого, отдаёт, не столько безумием, сколько наивностью, и неким неудержимым, идущим в разнос, полётом фантазии. Ведь, при всей холодности, и серьёзности поставленного вопроса, в нём, латентно укрыта, архаическая радость удовлетворения, – Великая страсть мышления, нарушающего собственные пределы, и ломающего, самые устоявшиеся стереотипы. Здесь, в сакральной глубине, скрыта та имманентная гордость разума, позволяющая ему, удовлетворятся Великим чувством открывателя, разрушителя, и победителя! Чувством, так естественно присущим ребёнку, с его неотягощенным, моральными, и социальными догмами, и стереотипами, созерцанием.

Но это, – не эпатаж, не показное кривляние мелкой души, стремящейся, лишь к непредсказуемости, и противоречию, – ради самого противоречия…, не простое, и пошлое упрямство, инфантильного сердечка…, которое, лишь из своей вредности, и ни на чём, не основанного апломба, стремится разрушать ценности, не имея на то, ни оснований, ни глубины собственного взгляда, ни трепета, перед истинно ценными, противоположными вещами…, сердечка, имеющего, лишь гордость тщеславия, и глупую надменность…, и пытающегося сформировать, не собственное воззрение, но лишь общественное, и собственное, представление о себе самом. – Нет…, ничего подобного… При всей кажущейся эпатажности, и апломбости, во всём этом, нет ни доли узколобого инфантилизма, и стремления к скоропалительной обособленности, недалёкого, томящегося тщеславием, духа.

И пусть, этот вопрос, зародился во мне, именно в самых ранних годах…, но расцвёл, и укрепился, в достаточно зрелых. Да, его первые ростки появились тогда, когда для разума наивного ребёнка, всё вокруг, такое яркое, первобытное, и отчаянно радостное…, такое сверх живое, сверхиллюзорное…, и в то же время, сверх реальное! Когда, в силу постоянной наполняемости души, впечатлениями, кажется, что время течёт крайне медленно…, и потому, замечается каждая мелочь, каждая деталь мироздания. И каждая такая деталь, превращается, в нечто эксплицитно-конкретное, нечто важное, и действительно-достойное.

Эти детали…, которые наш разум, с годами, научается упускать, игнорировать, как ненужный материал…, смешивая «ценнейшие камешки», с бренной целенаправленностью…, и превращая всё, и вся – в раствор, для заливки в нужные формы. Для разума ребёнка, эти детали, ещё составляют важность, и яркими пятнами украшают, всю палитру его бытия! И детский разум, без всяких напряжений, и сомнений, спокойным, не обремененным опытом, взором, вглядывается, во всё текущее мимо него, и в нём самом. Когда его память запечатлевает очень многое, и в самых ярких, и разнообразных тонах. Когда его взгляд замечает все нюансы, и оттенки, – всё то, что не доступно опытному воззрению, с его мешками целесообразности, под глазами.

Мало того, лишь в это время, наш разум подобен, только что собранному в дорогу, каравану. Он полон сил, и живости, – так необходимых, для остроты, и полноты восприятия. Только тогда, в силу тонкости ощущений, он способен, на самые глубокие проникновения в сущность вещей, – в суть самого мира! Он, ещё не устал, от скитаний по пустыне, он, ещё не отягощён полезностью, рациональностью, и целесообразностью. Он, подобен стреле, только что изготовленной, мастером. Её жало, ещё не затупилось, от постоянного проникновения, в плоть мирапознания.

К сожалению, со временем, с увеличением этого познания, с набиванием тюков разумения, «полезными вещами», караван жизни замедляет свой ход, и «стрела ощущений», теряет в своей остроте. После каждого опыта, её жало, всё менее остро, и сама она, не так проворна. И с этим, ничего поделать нельзя. Приобретая опыт, и находя, тем самым, практичную мудрость, мы необходимо теряем Великую интуицию духа! Теряем способность, и возможность, в тонких, сверх живых ощущениях жизни. Наш разум, открывая одни двери, неминуемо закрывает другие. Наш ум, постепенно тяжелеет и грубеет, но тем самым, становится основательнее. От этой основательности, он дубеет, и теряет в гибкости, скорости восприятия, и остроте интуитивного осмысления. Но приобретает, нечто важное для себя, – относительную стабильность, и власть порядка. Ибо, в его понимании, только порядок, имеет несокрушимую власть, над природой и миром. И его порядок, как некая доминанта в осмыслении внешнего мира, есть ныне, устоявшееся, и превращённое в «железобетонную конструкцию», мировоззрение, диктующее теперь, всему и вся, правила и законы, присущие его конструктивным особенностям, где авангардом, следует научно-технический прогресс, с его «вассалами», – физикой, математикой, термодинамикой и т. п.

Если взглянуть, и осмыслить исторически, возникновение, и становление глобальных организаций духа, и разума, зачатых в сношении рационально-практического, и идеального – полей разумения, то высветится некая параллель, метафорическая схожесть, со всем вышеописанным, явно, или завуалировано просматриваемая, в зарождении, и становлении науки, как таковой. Ведь, собственно, и вся наука, зарождалась в древности, на заре юности человечества, как интуитивное знание,присущее более, чувственности разума. Её ростки, такие уязвимые, такие неопределённые, – ещё даже, не зародыши, – эмбрионы! Но, как раз в силу этого, обладающие острой интуицией, в своём поле, в своём ореоле воззрения, и созерцания. В те далёкие времена, интуитивные флюиды идеального знания, – знания глубоко инстинктивного, и по большей части, имплицитного, достигали грандиозных высот! И, на самом деле, формировали фундамент всех будущих эксплицитных умозрений, и умозаключений, давая направление, всей последующей грандиозной, и перспективной постройке. Направление, которое, в силу его древности, теперь, – как невозможно опровергнуть, так и не имеет смысла подтверждать.

Глубинные прозрения тех людей, были так остры, и проникновенны, о коих, зрелому человечеству, – остаётся лишь мечтать. И вот, это «дитя», развиваясь со временем, сформировалось в грандиозное самостоятельное «растение», трансформирующееся постепенно, в «животное», с плотной кожей, и крепкими костями. Сложившись, наконец, в науку, с её разветвлёнными щупальцами, такими функциональными, и основательными…, такими перспективными, и целенаправленными…, такими гордыми, и обещающими. И вот, окончательно сформировавшись, это «животное», поработило всё мировоззрение, разлиновав его, на сектора, установив клетки, и загнав, всё «живое и свободное», – в резервации.

Но вот, что важно. Эта основательность и функциональность, оставалась всегда, и остаётся до сих пор, ценностью, только для «практично-рационального разума», только для его поля, для его формы выстраиваемого внешнего мира. Для другого же, поля разумения, для «идеального», – всё это оставалось, и остаётся, мягко говоря, плоским, грубым, и пошлым. Формой «властолюбивого практично-рационального воззрения», стремящегося привести весь окружающий мир, к своему целесообразному, и основательному, так необходимому ему, закономерному, и последовательному порядку вещей. Сделать мир ценным, и интересным – для себя…, и малоценным, и мало интересным в глазах идеальных форм воззрения, – задача «практично-рационального разумения». Ведь, вся та основательность, и функциональность, присущая «практично-рациональному разумению», которой он гордится, и к которой единственно стремится, не имеет той ценности, для идеальной плоскости продуцирования, и восприятия, в самой глубинной её возможности, и способности. Формы, для которой всё, что можно потрогать, объяснить, разложить, и упорядочить – слишком просто, и неинтересно, слишком поверхностно, и мелко. Всё, что делается, для какой-то бытовой пользы, – слабо, и низменно-корыстно…

Для каждой, из этих разноплановых сторон нашего мышления, иная, противоположная форма осмысления, – есть иная форма жизни, иная форма бытия. Что значат, самые совершенные рациональные практические построения, перед глубокой, и всеобъемлющей интуицией созерцания? И в то же время, что стоила бы, самая проникновенная интуиция созерцания, не имей она, возможности форматироваться, в строгие упорядоченные ряды практического воззрения, во всевозможные целесообразные формы, воплощающиеся, в различные формопостроения цивилизации?

В конце концов, – что стоит весь поверхностный порядок действительности, – перед глубиной бездонного, и вечного хаоса? Что стоит, вся бездонная глубина Великого вечного хаоса, – перед минутной поверхностью бытия, – Великой реальной действительностью?

И так. Самый острый, и подвижный ум, у ребёнка. И хотя, он ещё не научился обозначать, и фиксировать рефлективно, свои глубокие проникновения, и даже, сам не осознаёт, насколько глубоко он видит мир, но всё же, только там, в детстве, могут зарождаться самые проникновенные мысли, самые глубокие, и чистые взгляды. Взгляды, которые, в процессе орошения опытом, обработки, и культивирования, складываются в глобальные умозаключения, и основательные философемы. Они, словно ростки, пробиваются наружу, откуда-то из подсознания, и формируются в «стволыосознанности». «Стволы» твёрдые, покрытые толстой корой, – «стволы», теряющие гибкость, и приобретающие инертную устойчивость.

Так, какие мысли моего детства, могли дать такие всходы? Да…. Если бы была возможность посмотреть со стороны, на зарождение, и рост мыслей… Увидеть, и осознать истоки тех рек, которые бурным потоком несутся в моей голове. Найти родники, собирающие влагу с гор, и питающиеся, из глубинных подземных озёр. Вспомнить, те первые стрелы, которые разум пускал в твёрдое тело инертной скалы мироздания…

Мне кажется, что самой первой моей стрелой, насколько мне позволяет память, было осмысление собственного произвола. То, что я, будучи абитуриентом детского сада, обнаружил преобладание моей воли, над неодушевлёнными предметами. Они, как бы, мне говорили: Делай с нами всё, что тебе вздумается. В том, моём осознании, эти предметы были абсолютно не защищены, от моего произвола. Я осознал адекватную зависимость, ощущения меры собственной жизненности, от свободы моей воли, – ощущения, растущего пропорционально приобретаемой власти. Именно тогда, я инстинктивно осознал, точнее ещё не осознал, но во мне зародился тот смысл, или та бессмыслица, – то зерно, которое, впоследствии, дало такие «абсурдные плоды».

Ведь именно в последующем, глубоком осмыслении, я нашёл то главное отличие, – то наличие в живом, и отсутствие его, в не живом, что собственно, и отличает в своей сущности, эти субстанции. Стремление к порабощению всего и вся, к захвату, к упорядочиванию на свой лад, всего внешнего. Власть, – как квинтэссенция живого! Его главный форпост, отличающий его, от «неживого».

Ведь, в отличие от «неживых», совершенно иное впечатление, производили на меня, «живые объекты». Я очень рано понял, что даже маленькая букашка, может представлять собой опасность, нести боль, и страх. И даже растения, к примеру, крапива, – умеет защищаться. Я в полной мере осознал, наличие неких доминант агрессивности, у всякого «живого», как его фундаментальных составляющих. Агрессивность, из которой вырастала, и благодаря которой формировалась, вся палитра всемирного порабощения единой инертной природы, благодаря, прежде всего, разуму. Расчленение, и распределение по отдельным камерам, её сегментов…, подчинения всех её начал, и приведения к своим категориям, её единого, неделимого «мета тела». И вот, в моём неразвитом разуме, родилась «инфантильная концепция». Что «живое», в своей сути, это лишь более агрессивная субстанциональная форма, общей материи. И даже, её способность к организации, как некоей доминанте, и отличительной особенности, которая включает в себя, и способность к самопродуцированию, – есть также, форма этой агрессивности. Ибо всякая организация, есть суть порабощение – внутри, и доминирование – снаружи. И если продолжить эту мысль, то, чем агрессивнее материальная субстанция, тем она «живее». И человек, на самом деле, при всей своей неоспоримой «живости», не является самой живой субстанцией космоса.

И вот именно тогда, как я полагаю, во мне зародились, эти крамольные умозаключения. Ещё даже, не умозрения, но некая бесформенная дымка, еле уловимый внутренний свист, лёгкий ветерок, столкнувший, мерно спящее на ветви бытия, сознание…, спровоцировавший нарушение, в моём внутреннем космосе, и появление «метастазирующей точки», зародившейся, и развившейся мысли, – мысли, о всей фатальной предвзятости нашего отношения, к Великой неделимой природе, и к её целокупному бытию.

Эта «метастазирующая точка» стала неким преддверием, неким зерном того «ростка», который обещал вырасти, в «развесистое древо». И он рос, не по дням, но по часам, превращаясь в нечто могучее, в нечто могущее противостоять окружающим, устоявшимся, древним исполинским «деревьям – стереотипам». И как всякое растение, в процессе своего роста, трансформируется в нечто непредсказуемое, и становиться совершенно неузнаваемым, на определённой стадии своего развития, мой «росток», пробив своим телом, «потолок неба», развернул свои «ветви-ганглии», обратно. И из двух отдельных, изолированных «сегментов», двух «железобетонных консолей», возникших в древности, на почве воли к власти человеческого разума, стремящегося придать миру черты собственного, внутреннего дуализма, мой разум, постепенно стал превращать окружающий мир, обратно в «единый ствол». «Сегментов», которые, будто сами тянулись друг к другу, и срастались, буквально на глазах, корнями и ветвями.

И при этом, последующее осмысление «живого», и «неживого», как чего-то глубоко субъективированного, как чего-то искусственно разделённого, властвующим, оценяющим, дуалистическим, по своей природе, воззрением, открыло пред моим взором, это, самое тонкое, и скрытое, словно замурованное в камне, заблуждение.

Неопровержимость, глубоко сомнительного разделения, и противопоставления «живого», и «неживого», как чего-то, только лишь по отношению, как лишь в сопоставлении, и сравнении, (причём, только со стороны заинтересованного взгляда), только в критериях его формы оценки, – вполне ясной, противоречивой картиной, вставало пред моим взором.

Далее, это «древо», совершенно незаметно для меня, и, по сути, бесконтрольно, орошаясь опытом, и накапливая соки, размножаясь, и захватывая пространство, стало превращаться в «лес», и стало приобретать уже, собственную, независимую волю к существованию…, – всё ту же, волю к власти.

Для чего, я всё это пишу, в таком полу наивном, почти пошлом стиле? Наверное, прежде всего, для того, чтобы понять, и осознать самому, что мысль, – совершенная мысль, зарождается не в зрелой голове, но гораздо раньше…, в детских чувствованиях мира, в глубоко интуитивных восприятиях, в первородных, эмбриональных перцепциях миросозерцания. Для того, чтобы осознать ясно то, что всякая совершенная мысль, рождается в глубоких недрах нашей, неосознанной природы, в клетках нашего бессознательного тела. И её возникновение, и развитие в зрелой голове, как некое наитие свыше, - только наша иллюзия. Зрелая голова, лишь превращает мысль, в нечто формативное, последовательное, и упорядоченное, – в некий алгоритм собственной возможности, и одновременно, в «пищу для собственного потребления, переваривания, и усвоения».

Хотя, надо отдать должное. Ведь только благодаря этой иллюзии, мы чувствуем, свою связь с Божественным. Иллюзии, которой мы дорожим, более всего на свете! Ведь, по большому счёту, живём, лишь только ей. Благодаря этой иллюзии, мы получаем радость сопричастия, со всем Великим. Чувствуя себя особенными, мы черпаем из колодца проведения, живительную влагу удовлетворения собственной природой, своими запредельными, и гармоничными мыслями, дающими, на самом деле, самую твёрдую власть, – власть над миром феноменальной природы.

Мы уверенны, что одарены богами, и даже полагаем, что божественны сами, в своей сакральной сути. Ведь, если бы мы, отбросив всякую иллюзию, могли педантично, и непредвзято проследить, всю цепочку зарождения, и становления собственной мысли, то, это бы, лишило нас возможности гордиться собой, своей божественностью. Ибо стало бы простым, без чудесного ореола, – само возникновение мыслей. Исчезла бы тайна! И мы умерли бы, от таски, и от осознания собственной пустоты, – собственного ничтожества. Хотя, кто знает, на чём, могла бы вызревать, наша гордость ещё. Но пока, удовлетворение нашего разума, собой, обязано именно иллюзии. – Иллюзии, прежде всего, собственной воли, с её непредсказуемостью, и произволом. Воли, стремящейся всегда, лишь только к власти. И той тайне, что скрывается, за всем этим.

По большому счёту, мы удовлетворяемся собственной тайной. Не будь этой тайны, и нам незачем, было бы жить. А возникновение мысли, такой сверхтонкой, и эфемерной, и в тоже время, такой агрессивной, всемогущей, и вседавлеющей, являет собой самую Великую тайну, самую загадочную, из всех загадок природы.

Далее, когда мои мысли выросли, созрели, и сформировались в некое «тело», в некую «экосистему», подобную всякому лесу, они стали жить своей жизнью, почти независимо, даже от произвола моей личности. И так происходит всегда, и всюду. Всё, что способно расти, и что достигает в своём росте, определённых физических границ событий, всё начинает жить своей жизнью. И это относиться ко всему, что, так или иначе, имеет в себе становление. Как к «животным, и растениям» феноменального мира, так и к «животным, и растениям» ноуменального. Как к физическим, и эмпирическим полям созерцания, так к метафизическим и трансцендентальным, и формируемым ими, системам. Всё, что имеет становление, в определённый момент, начинает жить своей жизнью. Так дитя, выходит из-под опеки родителей…, так человек, когда-то вышел из-под опеки Богов. И именно так живут, и различные человеческие, изобразительные, поэтические, музыкальные, и иные живые произведения. Пока их не умертвили законченностью формы, не обозначили каденцией, или конечной точкой, на определённом этапе, они выходят из-под контроля своего создателя. И философские произведения, не являются исключениями.

И вот, живя своей жизнью, мои умозаключения обнаружили в себе, свойства, присущие организмам, вообще. А именно, как любые иные организмы, имеющие свои стадии созревания, развития, и становления, в конце концов, неминуемо деградируют, так и мои умозаключения, каких бы порядков не достигали, как бы ни усложнялись, и не организовывались, необходимо приходили к собственному абсурду. Вино превращается в уксус, уран – в свинец, мои же умозаключения, достигнув со временем, пика собственной возможной осознанности, пришли к тому заключению, что не живого в мире, попросту – не существует! Что в нашем, действительном мире, всё, что, так или иначе, относится к материальному, в сути своей, с полным основанием следует относить к живому, без каких бы то ни было исключений. Только «живость» эта, имеет свои критерии, своё время, свою динамику, свою, лишь отдалённую, не похожую, на нашу внутреннюю личную организованность. А значит, по большому счёту, все, что мы причисляем к материальному, имеет свою, лишь далёкую от нашей, форму жизни, в самом широком смысле слова. Так, возникает новая концепция…, так появляется парадигма всеобщности, и неотделимости, в которой, к примеру, понятие «доломитовой жизни», (жизни камней), уже не является чем-то, лишь надуманным, или фантасмагорическим, но вплетается в общую систему, повсеместной материальной жизненности.

Вот тогда, словно вынырнувшая из моря, «мёртвая голова дракона», своей ужасной гримасой, с зияющими глазницами, обратил ко мне, своё лицо другой мир. Точнее сказать, мир был тот же, но он, вдруг развернулся! Он, вдруг перевернулся вверх дном, словно корабль, который перегрузили, и он потерял остойчивость. Великий древний мир, оголил свою преисподнюю! Я вдруг ясно почувствовал, всю фатальность этого мироздания, и осознал, что мир, – точно также – не живой!!! И что в нём, нет ничего = по-настоящему живого! Ибо, мы чувствуем мир, и себя в нём, благодаря способности нашего разума, к разделению, и противопоставлению пантеотектуры мироздания…, – к иллюзии, в самом широком смысле слова. Благодаря способности нашего мультиорганоида, к ощущению собственных многочисленных волевых актов, идущих, от многочисленных «ганглий» нашего инстинкта, и нашего разума, сливающихся в единый котёл, (то, что собственно, и называется сознанием). И именно этот «котёл», образующий личность, как некую квинтэссенцию нашего инстинкта, и разума, продуцирует вершинную иллюзию, – иллюзию власти над внешним, будто бы, сугубо нейтральным миром.

Мы живём, и чувствуем свою жизненность, благодаря, тем фатальным в своей сути, абсолютно необходимым, при определённых условиях, химическим реакциям, которые присущи всему феноменальному миру, всей его, так называемой «неживой природе». В нас нет, ни капли истинного произвола, нет и капли настоящей свободы. Мы, лишь рисуем её на холсте, но она никогда не сходит с этого холста, в реальный мир. Мы слиты со всем миром, в единый круговорот энергий. И все наши чувства – суть химико-электрические реакции, подобные всяким химико-электрическим реакциям, так называемой, «неживой природы». По сути, мы биологические роботы, запрограммированные самой природой, на определённый алгоритм своих действий. И лишь воля к власти, отличает нас, от всего инертного, нейтрального мира неживой природы.

Но, что она есть, в своей сокровенной сути, эта наша, воля к власти? Вполне может статься, что она, есть лишь аффект, такой же, как все остальные, более низшей ступени, аффекты нашего сознания. – Аффект, трансформированный, и модифицированный нашей внутренней природой. Некий повсеместный, и вездесущий, присущий всему материальному, мотив, имеющий своё место, также и во всём остальном природном ландшафте, выращенный, на полях «неживой природы», но сорванный, и присвоенный нашим разумом, – узурпатором всего и вся, и возведённый в ранг собственной живости, с атрибутами подтверждения, отсекающими всякие сомнения.

Мир для меня, стал подобен маске сатира. С одной стороны, – доброе улыбающееся лицо, с искрящимися жизнью, глазами… Живое, – как повсеместное, и непреодолимое…, живое, – как единственно существующее! С другой стороны, – череп, с зияющими, безжизненными впадинами глазниц, и оскалом ряда жёлтых зубов… Мир, где нет ничего живого… Фатальная, бесцельная, без произвольная динамика, в которой, и для которой, – не существует никакой свободы.

И, как бы ты, не относился к миру, его «истинная агрегатность», будет, – как с одной, так и, с другой стороны. Ибо мир таков, какой угол зрения ты занял, с какой стороны, ты смотришь на него. В какой-то момент созерцания, он обдаёт тебя, своим холодом, своим безразличием ко всему, и к самому себе, каким-то размеренным фатальным отсутствием, полным безучастием, и нейтралитетом, – инертностью, в своей глубинной субстанциональности. Но в следующую минуту, ты чувствуешь, его тепло и уют, его благосклонность и расположенность, – его божественную жизненность. Да простят меня, за такой искажённый антропоморфизм. Мир, поворачивая к нам, свои стороны, свои бесчисленные грани, как будто бы смеётся над нами, над нашим осмыслением его. Он, будто бы спрашивает: «Вы ищете мою истинную суть? Блаженные! Вам никогда не найти её, потому что её – не существует… Я – есть лишь ваша рефлективно-эмпирическая трансцендентальная транскрипция».

Почему нам, людям, так сложно отличить мир кажущийся, от мира реальности? Почему, мы никак не можем определиться, отделить чёткими границами, это поле? Как отчертили, и разлиновали, все остальные поля нашего созерцания, и осмысления. Потому, что, как только, мы начинаем анатомировать реальность, как только приступаем к вивисекции нашего мышления, она, реальность, словно песок сквозь пальцы, начинает вытекать из наших ладоней. Мы пытаемся ухватить её, но она рассыпается, словно обугленный дом, превращаясь в пепел, раздуваемый ветрами проведения. У нас нет никакой возможности провести чёткую границу, между действительным, и иллюзорным. С одной стороны, в силу отсутствия в самой реальности, чего-то по-настоящему, достоверно сущего, истинно фундаментального…, с другой – в силу непрерывно развивающихся в нашем разуме, всё новых противоречивых «ганглий сознания».

Сноска: «Ганглия сознания». – Метафизическая имплицитная основа, трансцендентальной физиологии разума, продуцирующая свой мир, с определённой хреодностью алгоритмов воззрения, созерцания, или мышления. Имплицитная основа, с собственной индивидуальной, и неповторимой мировоззренческой палитрой, и определённой хронометрической, и пространственной дисциплиной, сочетающихся критериев. «Ганглии сознания», – некие, основывающиеся на физических фундаментах, органоиды тонкого мира, существа астральных сфер нашего сознания, нашего ноумена, имеющие своё «тело», только в метафизических, трансцендентных областях бытия. Именно они, продуцируют, своей характерной системностью, внешний мир, как грубых форм его бытия, так и тончайших. Они, в своей синтетической совокупности, создают внешнюю действительность, формируя в ней, все отношения, трансформации, и движения, выстраивая внешние системы, которые ими же, складываются в реальный целокупный мир, в соответствии, и адекватно своим генетическим возможностям, в соответствии со своей архаической системностью, со своим доминирующим порядком.

Эти «ганглии», появляясь, и развиваясь, формируют наше разумение, выстраивают архитектонические построения, вытаптывают хреоды, и вымащивают дороги мировоззрения. Они продуцируют, и формируют свои дали, свои перспективы полей бытия. И одна, из таких «ганглий», в последнее время, в силу, с одной стороны, неудержимой тяги к небу, с другой – постоянной провокации из вне, развивается в нашем разуме, быстрее других. Всё больше захватывая области нашей осознанности, а значит, и мира реальности. На её «теле», вырастают всё новые «почки», некие «отростки-актинии», вырастающие в «щупальца», создающие новый ландшафт мировоззрения, ткущие, словно пауки, новый, небывалый мир действительности, из подводного, волшебного материала, идеального миропредставления.

Эта «ганглия» – фантазия… Именно этой, Великой «ганглии» нашего сознания, мы обязаны, всем нашим научно-техническим прогрессом. Только благодаря её развитию, вся наша жизнь, имеет нынешнюю форму, и динамику. Все наши фундаментальные достижения, все технические, социальные, и культурные явления, изначально, зарождаются на её поверхности. Всё, из чего состоит наша цивилизация, есть воплощённая мечта, возникшая в её недрах. И она же, своей, уходящей за облака, кроной, всё больше и больше, завладевает нашим воззрением, уводя в свой мир, – в мир гиперстазированной иллюзии, в мир – сверх грёз… Тем самым, уводя нас, от Великой опасности истинной реальности бытия, истинной сути мира. Ей противостоят, «архаические ганглии реальности», также, набирающие в этом противостоянии, свои силы.

И главная опасность, как и главное кормило, и условие для совершенствования всякого типа, (они всегда в одной упряжке, и даже суть одно), гнездится, именно в противоречии, внутреннем противостоянии, которое невозможно, ни победить, ни упразднить. Это противостояние, в данном случае, есть противостояние – мира кажущегося, и мира реального.

С переменным успехом, эта война, постоянно ведётся в нашем разуме, на полях трансцендентального опыта сознания, где сталкиваются в своем непримиримом противоборстве, «ганглии» нашего созерцания, и осмысления, словно «рыцарские ордена», на полях социального, и политического противостояния. И надо понимать, что каждый «рыцарский орден», считает себя, и своё мировоззрение, единственно благим, единственно истинным, и порой даже, – единственно возможным. – Самым главным «рыцарским орденом», на земле…

И та простота, в грубой оценке, где неправильность мира соседа, мира иного «ордена», не подлежит сомнению, уступает более сложной, более утончённой, и возвышенной, уходящей в тонкие миры собственного мышления. И там, продолжая свою борьбу, ставит новые невиданные ранее, задачи. Где этим соседом, этим «враждебным орденом», уже служит собственный взгляд, и где вступает в силу, переоценка собственных воззрений.

А правилен ли, мой взгляд на вещи? Ведь он субъективен, он заинтересован… Ведь, его абсолютная объективность – невозможна! Ведь, по большому счёту, глядя в мир, мы смотрим в зеркало… Мало того, человек, слабо доверяет собственному воззрению, и, как правило, с глубоким сомнением смотрит, даже на собственное отражение. Он готов поверить кому угодно, только не себе самому. Человек, не верит уже, своим оценкам, он не верит в собственную реальность,и по каждому поводу, готов спрашивать; «Так ли это, на самом деле?» Это происходит оттого, что он постоянно балансирует между фантазией, и действительностью, между сном, и явью, между истинной, и иллюзией… Где, часто истина, превращается в иллюзию, а иллюзия, представляется, как истина. И даже, очень часто, пережив какой-нибудь сильный аффект, человек, не в состоянии определить для себя точно, что это было, – сон, или явь?

Да… Чрезмерность – подстерегает всякое разумение… Мы пристально вглядываемся в одну из сторон мира, и нас несёт. Мы впадаем в идиосинкразию. Эта сторона, провоцирует в нашем сознании, гиперрост отдельных «ганглии». И постепенно, в нашем представлении, она трансформируется в «огромную опухоль», тесня собой, все остальные стороны мира. Равновесию – надо учиться… Надо уметь ограничивать себя, не только в стремлениях, и удовлетворениях тела, но и в стремлениях, и удовлетворениях разума. Необходимо научиться сдерживать, и его аппетит. Он – сын нашей воли, а наша воля – ненасытна…

То, что мир, именно таков, каким ты его видишь в данную секунду, – бесспорно. И оспаривать это, глупо. Но вопрос здесь, не в том, что реальность, очевидность, а что иллюзорность, эфемерность. Что, можно, и даже должно быть оспариваемо, а что, оспаривать – нельзя. Но в том, что очевидность этой реальности, у каждого ноумена – своя. Вопрос в том, что Мир, у каждого – свой, и общего для всех мира, – не существует. А значит, и критерия, единого для всех, также – не существует.

Но, несомненно и то, что мир, для своего собственного существования, не нуждается в нашем взгляде, и в нашем существовании в нём. И вот здесь, таится самое неразрешимое противоречие мира, его главная проблема. Мир, без нашего взгляда, – не существует, так как без нашего взгляда, он не имеет никаких параметров, и критериев. И в тоже время, для своего существования вообще, он – в нас, и в нашем воззрении, – не нуждается. И в этом, его главная метаморфоза, его неразрешимость, и запредельность. Глобальное противоречие феномена, и ноумена. И, кстати сказать, на мой взгляд, именно здесь, гнездится главная причина возникновения такого понятия, как «вещь в себе». Да, собственно, и всего теизма. Мир, – абсолютно не зависим от нас в своей сути, и абсолютно зависим, в своей форме. В таких «заоблачных водоёмах», рождаются, не только боги, но и черти.