Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 4
Пациент отменил визит буквально в последний момент, что подарило доктору Маршалу Стрейдеру целый час свободного времени перед еженедельной супервизорской консультацией с Эрнестом Лэшем. Отмена приема вызвала в нем смешанные чувства. Сила сопротивления пациента всерьез беспокоила его: он не поверил в малоправдоподобное оправдание – командировка, но внезапная свобода радовала его. Деньги он получит в любом случае: независимо от причины неявки он вышлет ему счет за этот час.
Ответив на письма и телефонные звонки, Маршал встал из-за стола, чтобы полить четыре бонсая, стоящие на деревянной полке за окном: снежная роза с чудесными хрупкими корнями, выступающими из земли (какой-то дотошный садовник посадил ее так, что она обвила корнями камень, а через четыре года так же тщательно камень удалил); искривленная сосна, которой было, как минимум, шестьдесят лет; рощица из пяти кленов и можжевельник. Ширли, его жена, провела все воскресенье, помогая ему придать форму можжевельнику, и теперь, после первой серьезной стрижки, он выглядел совсем иначе, словно ему было года четыре. Они удалили все отростки снизу двух крупных веток, растущих друг напротив друга, отрезали заблудившуюся ветку, растущую куда-то вперед, и превратили деревце в изящный неравносторонний треугольник.
Потом Маршал перешел к одному из своих самых любимых занятий: он развернул «Wall Street Journal» на таблицах сырьевых бирж и достал из бумажника два приспособления размером с кредитную карточку, при помощи которых он подсчитывал свои доходы: увеличительное стекло, чтобы читать напечатанные мелким шрифтом рыночные цены, и калькулятор на солнечных батарейках. Вчера рынок был ненасыщенным. Ничего не изменилось, за исключением позиции его самого крупного вложения – Silicon Valley Bank, акции которого он приобрел по совету своего бывшего пациента. Его акции поднялись на один и восемь; с его долей в пятнадцать сотен получалось почти семнадцать сотен долларов. Он поднял голову от таблиц и расплылся в улыбке. Жизнь хороша.
Достав самый свежий номер «Американского психоаналитического журнала», он пробежался глазами по содержанию, но тут же захлопнул его. Семнадцать сотен баксов! Боже правый, почему же он не купил больше? Откинувшись на спинку вращающегося кожаного кресла, он начал оценивающе изучать свой офис. Гравюры Хандертвассера и Шагала, коллекция винных бокалов восемнадцатого века со слегка изогнутыми, украшенными лентами ножками блистала в тщательно отполированной горке розового дерева. Особенно он любил три восхитительные стеклянные скульптуры работы Мюслера. Он поднялся, чтобы смахнуть с них пыль старой метелкой из перьев, которой отец чистил полки в своей крошечной бакалейной лавке на перекрестке Пятой улицы и улицы Р в Вашингтоне.
Большую коллекцию картин и гравюр он держал дома, но изящные бокалы для шерри и хрупкие шедевры Мюслера были неотъемлемым украшением офиса. Проверив сейсмоустойчивость стеклянных конструкций, он любовно коснулся своего любимого Золотого Кольца Времени – крупной, сияющей тончайшей чаши оранжевого стекла, чьи края напоминали крыши какого-то футуристического мегаполиса. Он купил ее двенадцать лет назад, но не проходило и дня, чтобы он не приласкал ее; ее совершенные очертания и удивительная прохлада чудесным образом успокаивали его. Не раз возникало у него искушение, только искушение, разумеется, предложить обезумевшему пациенту разбить ее и впитать ее прохладную, успокаивающую тайну.
Слава богу, ему удалось взять верх над желаниями жены и купить эти три произведения искусства. Это были его лучшие приобретения. И, возможно, последние. Работы Мюслера так сильно поднялись в цене, что следующая покупка стоила бы ему полугодичного заработка. Вот если бы ему уловить еще один рыночный взлет фондового индекса, как получилось у него в прошлом году, может быть, тогда – но, разумеется, его лучший «жучок» был еще слишком неуравновешен, чтобы можно было завершить терапию. Или, может быть, когда его дети закончат колледж и школу, но до этого момента придется ждать, как минимум, пять лет.
Три минуты двенадцатого. Эрнест Лэш, как обычно, опаздывал. Маршал был его супервизором последние два года, и, хотя Эрнест платил ему на десять процентов меньше, чем пациенты, Маршал всегда с нетерпением ждал этих еженедельных встреч. Эрнест был освежающим перерывом в его работе с клиническими пациентами – прекрасный ученик: целеустремленный искатель, способный, восприимчивый к новым идеям. Обладатель живого любопытства – и абсолютный невежда в психотерапии.
Эрнесту уже тридцать восемь – поздновато для супервизорского наблюдения, но Маршал считал это скорее его достоинством, чем недостатком. Во время практики в психиатрической клинике, которая закончилась около десяти лет назад, Эрнест наотрез отказывался приобретать какие-либо знания или умения из области психотерапии. Вместо этого, заслышав сладкое пение сирен биологической психологии, он посвятил себя фармакологическому лечению психических заболеваний, а после практики был приглашен принять участие в лабораторных исследованиях в области молекулярной биологии.
Эрнест был не одинок в своем увлечении. Большинство его сверстников направили свои стопы в том же направлении. Десять лет назад психиатрия оказалась на пороге важнейших биологических открытий в области биохимических причин психических расстройств, в психофармакологии, в новых имаджинарных методах исследования анатомии и функционирования мозга, в психогенетике. Предстояло открытие хромосомной локализации специфических генов, вызывающих основные психические расстройства.
Но эти новые разработки не увлекли Маршала. За свои шестьдесят три года он слишком долго проработал в психиатрии, успев пережить не один такой позитивистский взлет. Он помнил те волны близкого к экстазу оптимизма (с последующим разочарованием), сопровождавшие появление тофранила, психохирургии, милтауна, резерпина, ЛСД, торазина, лития, экстази, бета-блокираторов, занакса и прозака, и ничуть не удивлялся, когда биологизаторский ажиотаж начинал угасать, когда множество экстравагантных результатов исследования не получали подтверждения и ученые начинали понимать, что, вероятнее всего, им так и не удалось найти пораженные хромосомы, вызывающие искаженные мысли. На прошлой неделе Маршал присутствовал на спонсируемом университетом семинаре, на котором ведущие ученые представляли сенсационные данные своих исследований далай ламе. Он не был сторонником нематериалистических взглядов на мир, но ему доставила огромное удовольствие реакция далай ламы на представленные учеными новейшие фотографии отдельных атомов и их уверенность в том, что нет ничего вне материи. «А как насчет времени? – ласково спросил далай лама. – Вы уже видели его молекулы? И еще, пожалуйста, покажите мне фотографии самости, покажите мне вечную суть личности».
Проработав несколько лет в области психогенетических исследований, Эрнест разочаровался как в самих исследованиях, так и в научной политике и занялся частной практикой. Два года он проработал психофармакологом, выписывая всем пациентам лекарства после двадцати минут общения. Со временем – и в этом свою роль сыграл Сеймур Троттер – Эрнест начал осознавать ограниченность и даже вульгарность лечения всех заболеваний при помощи медикаментов и, пожертвовав сорока процентами дохода, мало-помалу переходил на психотерапевтическую практику.
Так что, думал Маршал, Эрнесту делает честь желание работать с экспертом в области психоанализа в качестве супервизора и намерение закончить институт психоанализа. Маршал содрогался при мысли обо всех тех психиатрах, психологах, социальных работниках, консультантах, которые занимаются практической психотерапией без специальной психоаналитической подготовки.
Эрнест, как обычно, ворвался в кабинет, опоздав ровно на пять минут, налил себе чашку кофе, упал в итальянское кресло Маршала, обтянутое белой кожей, и начал рыться в портфеле в поисках своих записей по клиническим случаям.
Маршал уже не спрашивал, почему Эрнест опаздывает. Он задавал этот вопрос месяцами, не получая удовлетворительного ответа. Однажды Маршал даже вышел на улицу и замерил путь от своего офиса до офиса Эрнеста. Один квартал, четыре минуты! Назначенная на 11.00 встреча Эрнеста с пациентом закончилась в 11.50, так что даже с посещением туалетной комнаты Эрнесту вполне должно было хватить времени, чтобы добраться сюда ровно в полдень. Но, утверждал Эрнест, обязательно возникают непредвиденные обстоятельства: пациент занял больше времени, чем было запланировано, пришлось ответить на телефонный звонок, Эрнест забыл свои записи, и ему пришлось бегом возвращаться в офис. Всегда находилась какая-нибудь причина.
И причиной этой было сопротивление. Платить немалые деньги за пятьдесят минут и систематически проматывать десять процентов этого времени и денег! Маршал был уверен, что все это является неоспоримым доказательством амбивалентности пациента.
Обычно Маршал был непоколебим в своем намерении досконально исследовать причины опоздания. Но Эрнест не был его пациентом. Вернее, не совсем. Супервизорство занимает ничейную землю между терапией и обучением. Были случаи, когда хорошему супервизору приходилось выходить за пределы материала разбираемого случая и углубляться в бессознательные мотивации и конфликты самого студента. Но существовали границы, заходить за которые супервизор не имел права, если, конечно, это не было специально оговорено в терапевтическом контракте.
Так что Маршал оставил опоздание Эрнеста без комментариев, но пообещал себе в любом случае закончить их пятидесятиминутную встречу точно вовремя – секунда в секунду.
«Нам надо столько всего обсудить, – начал Эрнест. – Даже не знаю, с чего начать. Сегодня я бы хотел поговорить о других проблемах. У тех двух пациентов, которых мы с вами ведем, Джонатана и Венди, ничего нового – обычные сеансы, у них все в порядке.
Я бы хотел рассказать вам о встрече с Джастином: здесь мы имеем основательный материал по контрпереносу. И еще о случайной встрече с моей бывшей пациенткой – вчера вечером в читальном зале книжного магазина».
«Как продается книга?»
«Она все еще выставляется в книжных магазинах. Ее читают все мои друзья. Еще я получил несколько хороших отзывов – один был напечатан на этой неделе в информационном бюллетене AMА».
«Потрясающе! Это важная книга. Я собираюсь послать экземпляр своей старшей сестре, у которой прошлым летом умер муж».
Эрнест подумал, что с удовольствием предложил бы поставить автограф с небольшим личным посланием на этом экземпляре. Но слова застряли у него в горле. Предлагать такое Маршалу было бы самонадеянным нахальством.
«Ладно, приступим к работе. Джастин… Джастин… – Маршал пролистывал свои записи. – Джастин? Напомните мне. Это тот ваш давний обсессивно-компульсивный пациент? Тот, у которого масса проблем с женой?»
«Он самый. Я давно ничего не рассказывал о нем. Но, если вы помните, мы довольно тщательно следили за ходом терапии в течение нескольких месяцев».
«Я не знал, что вы до сих пор с ним работаете. Напомните мне, почему мы перестали разбирать этот случай на супервизорских консультациях?»
«Ну, если честно, то потому, что я потерял интерес к этому случаю. Мне было ясно, что он больше никуда не продвинется. Мы же на самом деле не проводили терапию, скорее осуществляли сдерживающую функцию. Но он все равно приходит ко мне три раза в неделю».
«Сдерживающее воздействие – три раза в неделю? Это интенсивное сдерживание». Маршал откинулся в кресле и уставился на потолок, как всегда, когда он внимательно слушал собеседника.
«Ну, меня это тоже беспокоит. Правда, я не поэтому решил поговорить с вами о нем сегодня, но, может быть, к этому мы тоже вернемся. Я никак не могу урезать его время – сейчас это три сеанса в неделю, а потом один-два телефонных звонка!»
«Эрнест, к вам есть очередь?»
«Небольшая. На самом деле один-единственный пациент. А что?» Но Эрнест прекрасно знал, к чему клонит Маршал, и не мог не восхититься тем, с какой уверенностью он задает сложные вопросы. Черт возьми, он крут!
«Ну, я полагаю, что многих терапевтов настолько пугает перспектива невостребованных часов, что они бессознательно стараются удержать своих пациентов в зависимом состоянии как можно дольше».
«Я не такой – и я не раз обсуждал с Джастином возможность сокращения нашего общения. Если бы я удерживал пациента в терапии ради своей записной книжки или бумажника, я бы плохо спал по ночам».
Маршал слегка наклонил голову, давая понять, что он удовлетворен ответом, по крайней мере на данный момент. «Несколько минут назад вы сказали, что вам было ясно, что он больше никуда не продвинется. Глагол в прошедшем времени. А теперь произошло нечто, что заставило вас пересмотреть свою точку зрения?»
Маршал был хорошим слушателем: запоминал все, что ему говорили. Эрнест с восхищением посмотрел на него: копна светлых волос, внимательные карие глаза, чистая, ровная кожа, тело, которое могло бы принадлежать человеку лет на двадцать моложе. Тело Маршала было под стать его духу – подтянутое, ни капли жира, крепкие мускулы. Он когда-то играл за команду Рочестерского университета в качестве защитника. Рукава пиджака тесно облегали его крупные бицепсы и веснушчатые предплечья – скала! Скалой он был и в своей профессиональной роли: подтянутый, уверенный, никогда не поддающийся сомнениям, всегда точно знающий правильный путь. Некоторые терапевты-преподаватели тоже были окружены аурой уверенности – уверенности, порожденной ортодоксальностью и убежденностью, – но никто из них не мог сравниться с Маршалом, никто не мог говорить с такой информированной и гибкой авторитетностью. Уверенность Маршала проистекала из какого-то другого источника, из некоей инстинктивной уверенности тела и разума, которая отметала все сомнения, которая неизменно обеспечивала ему немедленную и полную осведомленность в важных вопросах. С самой первой встречи, которая состоялась десять лет назад, когда Эрнест услышал лекцию Маршала по аналитической психотерапии, Маршал стал для него эталоном.
«Вы правы. Чтобы ввести вас в курс дела, мне придется вернуться немного назад, – сказал Эрнест. – Вы, наверное, помните, что в самом начале Джастин прямо попросил меня помочь ему уйти от жены. Вам казалось, что я оказался слишком сильно вовлечен в этот случай, что развод Джастина стал моей миссией, что я стал членом «комитета бдительности». Кажется, тогда вы назвали меня «терапевтически невоздержанным», помните?»
Разумеется, Маршал помнил. Он улыбнулся и кивнул.
«Ну, вы были правы. Я выбрал неверное направление. Все, что я ни делал, чтобы помочь Джастину уйти от жены, пошло прахом. Каждый раз, когда он был близок к осуществлению своего намерения, каждый раз, когда его жена говорила, что, может, им лучше расстаться, он впадал в панику. Я не раз боролся с искушением отправить его на госпитализацию».
«А его жена? – Маршал взял лист бумаги и начал делать заметки. – Простите, Эрнест, я не смог найти свои старые записи».
«А что его жена?» – спросил Эрнест.
«Вы когда-нибудь видели их вместе? Что она собой представляет? Она тоже работала с терапевтом?»
«Никогда ее не видел! Я даже не знаю, как она выглядит, но представляю ее демоном. Она не захотела прийти ко мне, говорила, что это у Джастина патология, а не у нее. И на индивидуальную терапию она не соглашалась – полагаю, по той же причине. Нет, здесь было что-то еще… Помнится, Джастин говорил мне, что она ненавидит мозгоправов – она лечилась у двух или даже трех терапевтов, когда была моложе, и каждый из них в конце концов склонял ее к сексу – или пытался склонить. Как вы знаете, мне уже доводилось работать с пациентами, пережившими насилие, и меня, как никого другого, возмущает это бессовестное предательство. Но если с одной и той же женщиной два или три раза случается что-то подобное… Я не знаю, может, имеет смысл разобраться с ее бессознательными мотивациями…»
«Эрнест, – энергично затряс головой Маршал, – это первый и последний раз, когда вы слышите от меня такие слова, но это как раз тот случай, когда бессознательные мотивации не имеют никакого отношения к делу! Когда происходит сексуальный контакт терапевта с пациенткой, мы должны игнорировать психодинамику и переключить все внимание исключительно на поведение. Терапевты, вступающие в сексуальные отношения со своими пациентками, всегда безответственны и деструктивны. Им нет оправдания – они не должны были этого делать! Возможно, некоторые пациенты испытывают конфликты в сексуальной сфере, возможно, они хотят соблазнить мужчину (или женщину), занимающего авторитетное положение или обладающего властью, возможно, они сексуально импульсивны, но ведь это именно то, в связи с чем они обращаются к терапевту. А если терапевт не понимает этого и не способен работать с этим, ему стоит заняться чем-нибудь другим.
Я уже говорил вам, – продолжал Маршал, – что я являюсь членом Государственной комиссии по медицинской этике. Так что прошлую ночь я провел за чтением дел, которые будут разбираться на ежемесячном заседании, которое состоится на следующей неделе в Сакраменто. Кстати, я собирался об этом с вами поговорить. Я хочу предложить вам отработать срок в этой комиссии. Мои три года истекают в следующем месяце, и мне кажется, что вы прекрасно справитесь. Я помню, какую вы заняли позицию при разборе того дела Сеймура Троттера несколько лет назад. Смелость, прямота и честность. Этот грязный старый подонок так затерроризировал всех, что никто бы не осмелился давать показания против него. Вы оказали огромную услугу психотерапии. Но что я хочу вам сказать, – продолжал Маршал, – сексуальные злоупотребления в отношениях терапевт – пациент приобретают масштабы эпидемии. Почти каждый день в газетах появляются статьи о новых скандальных случаях. Друг прислал мне одну статью из «Boston Globe», в которой говорилось о шестнадцати психиатрах, обвиненных в сексуальном злоупотреблении за последние несколько лет. Среди них были и довольно известные фигуры, например бывший председатель Тафте, один старший преподаватель психоанализа из Бостонского института. И разумеется, там упоминался случай Юлиуса Массермана, который, как и Троттер, когда-то занимал пост президента Американской психиатрической ассоциации. Только представьте себе, чем он занимался! Он давал своим пациентам пентотал натрия и занимался с ними сексом, пока они находились без сознания. Уму непостижимо!»
«Да, это поразило меня больше всего, – сказал Эрнест. – Мои соседи по комнате во время интернатуры посмеивались надо мной из-за того, что весь тот год я провел, вымачивая ноги, – у меня были огромные проблемы с вросшими ногтями, – за чтением «Принципов динамической психотерапии» Массермана. Это был лучший учебник, который мне приходилось читать!»
«Знаю, знаю, – ответил Маршал, – все эти падшие идолы. И ситуация ухудшается. Не понимаю, что происходит. Сегодня ночью я проштудировал обвинения в адрес восьми терапевтов – шокирующие, отвратительные вещи. Можете представить себе терапевта, который спал – и брал за это деньги! – со своей пациенткой на каждом сеансе два раза в неделю в течение восьми лет! Или детский психиатр, которого поймали в мотеле с пятнадцатилетним пациентом. Он был с головы до ног намазан шоколадным сиропом, а пациент его слизывал! Какая мерзость! Был и случай вуайеризма: терапевт, специализирующийся на работе с расщеплением личности, гипнотизировал своих пациентов, выводя на передний план самую примитивную личность и заставляя ее мастурбировать перед ним. В оправдание он приводил тот факт, что он никогда не прикасался к своим пациентам, к тому же, по его словам, это был верный терапевтический подход: сначала обеспечить субличностям свободное выражение в безопасной среде, после чего постепенно стимулировать проверку реальности и интеграцию».
«И при всем при этом возбуждаться, глядя на мастурбирующих пациентов», – вставил Эрнест, бросив украдкой взгляд на часы.
«Вы посмотрели на часы, Эрнест. Можете сказать это словами?»
«Ну, время идет, а я хотел рассказать вам кое-что о Джастине».
«Иначе говоря, может, вам бы и было интересно поговорить об этом, вы не за тем пришли. И вам бы не хотелось тратить на это время и деньги?»
Эрнест пожал плечами.
«Я угадал?»
Эрнест кивнул.
«Так почему бы не сказать об этом прямо? Это ваше время, вы за него деньги платите!»
«Да, Маршал, это все та же старая история – всем всегда угождать. Трепетать в благоговейном страхе».
«Чуть меньше страха и чуть больше непосредственности пошло бы на пользу нашему сотрудничеству».
Как скала, подумал Эрнест. Как гора. Вот такие короткие диалоги, по сути своей, не имеющие отношения к формальному обсуждению пациентов, приносили ему самую большую пользу. Эрнест надеялся, что рано или поздно ему удастся интернализовать психическую устойчивость Маршала. Он также взял на заметку ярое неприятие Маршалом сексуальных отношений между терапевтом и пациентом. Он хотел поговорить о дилемме, с которой он столкнулся, встретив Нан Карлин на выступлении в книжном магазине. Теперь он сомневался, стоит ли начинать этот разговор.
Эрнест вернулся к Джастину: «Итак, чем больше я работал с Джастином, тем больше убеждался в том, что все, чего нам удавалось добиться на сеансах, разбивалось в пух и прах дома, стоило ему вернуться к жене Кэрол, которая была самой настоящей мегерой».
«Я начинаю вспоминать. Это не у нее было пограничное состояние? Это не она выбрасывалась из автомобиля, чтобы не позволить ему купить рогалики?»
Эрнест кивнул: «Да, это Кэрол! Самая подлая, самая упрямая, самая несговорчивая дамочка, которую мне доводилось знать, пусть и не лично, и я надеюсь, что мы никогда не встретимся. Что касается Джастина, два или три года я успешно применял к нему традиционный подход: хороший терапевтический альянс, однозначная интерпретация его динамики, совершенная профессиональная беспристрастность. Но я все равно не мог сдвинуть этого парня с мертвой точки. Я перепробовал все, задал ему все необходимые вопросы: почему он женился на Кэрол? Какую выгоду он получает, поддерживая эти отношения? Почему он решил завести детей? Но ничего из того, о чем мы говорили, так и не отразилось в поведении.
Я понял, что все наши традиционные предположения о том, что правильная интерпретация и инсайт не могут не привести к внешним переменам, не работают. Я потратил несколько лет на интерпретацию, но Джастин, как мне казалось, страдал полным параличом воли. Может, вы помните, что, поработав с Джастином, я увлекся концепцией воли и начал читать все, что только мог найти на эту тему: Уильям Джеймс, Ролло Мэй, Ханна Арендт, Алан Уилз, Лесли Фарбер, Сильвано Ариети. Кажется, около двух лет назад я представил целостную концепцию паралича воли».
«Да, я помню вашу лекцию – это было хорошее выступление, Эрнест. Я до сих пор думаю, что вам стоит подготовить ее для публикации».
«Благодарю. У меня самого случился небольшой паралич воли, и я никак не могу закончить эту работу. Сейчас ее отодвинули на второй план два других проекта. Может, вы помните, я тогда говорил, что, если инсайт не запускает механизм воли, терапевт должен найти какой-то другой способ ее мобилизации. Я пытался убеждать: так или иначе, я начинал нашептывать ему на ушко: «Вам нужно попытаться». Я понял, о, я прочувствовал слова Алана Уилза о том, что некоторым пациентам стоит оторваться от кушетки и взять руль в свои руки.
Я пробовал визуализацию, – продолжал Эрнест, – и заставлял Джастина проецировать себя на будущее – десять, двадцать лет спустя – и представлять себя все также состоящим в этом смертоносном браке, представлять, как он будет сожалеть и раскаиваться в том, во что он превратил свою жизнь. Это не сработало.
