Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Арест
В тот день с утра смольковские бабы так и тянулись к Фединому дому: в избу входили – и не выходили. Когда же пресекся этот ручеек, Федя выскочил на улицу, глянул, щурясь, в одну сторону, в другую, после чего повернулся ко мне и позвал рукой:
– Хватит дозорить, айда в избу…
Скакнули на крыльцо – и дверь за засов! В одно мгновение – и на печи. В это время в горнице и началась служба – Соборование. Священник в черном подряснике с кадилом в руке обошел комнату и остановился лицом к вынесенным из боковушки иконам. Молящихся было до двадцати – и ни одного мужика. Повязанные платками, бабы как будто стали все одинаковые – присмиревшие и даже как будто робкие… Вот и я тоже оробел: будто делалось при мне что-то противозаконное, сейчас случится непоправимое – стрелять начнут! Но нет, батюшка что-то читал или говорил, а все ему мирно подпевали. А то начинала читать Мамка. Потом бабы опустились на колени – и священник всех их осенил крестом… На столе перед иконой стояло блюдо с пшеницей, и в это зерно была поставлена единственная свечка. Мы видели, как батюшка налил в лафитничек чего-то из коричневого пузырька и поставил рядом с блюдом на стол. Что-то он проговорил, что-то припас – и вновь долго читал по книге… И вот, когда он дочитал и взял в руки лафитничек и кисточку, в дверь на мосту с улицы кто-то громыхнул, видимо, ногой. Федя так и сорвался с печи. И уже в ту же минуту в переднюю ворвался Витя. Даже не снимая шапки, он заглянул в горницу:
– Мамка, подь сюда…
Мамка вышла, одетая во все черное, и склонилась к Вите – и уже тотчас закусила губу и быстро подошла к выжидавшему священнику. Выслушав, он медленно развернулся, поставил на стол лафитничек и сказал:
– Одевайтесь и спокойно расходитесь… не все вместе. Если минует – известим.
Бабы, проворно крестясь, скоро разобрали свою одежонку и тихо потекли в дверь – как и не было: кто-то по домам, кто-то по соседям – переждать. И уже через несколько минут в избе остались батюшка, Мамка и Настя Курбатова. В боковушку занесли иконы, поставили на место стол, батюшка снял подрясник и крест – убрал в саквояж – и сунули саквояж к нам на печку. И сели, растерянные, втроем к столу в передней.
– Отец Николай, не лучше ли и вам уйти от греха подальше… хотя бы во двор схорониться, – тихо сказала Мамка.
– Схорониться, мать Серафима, это можно бы. На случай. Но ведь если это за мной, то все равно возьмут – значит, им известно, что я здесь, значит, им удобнее взять меня здесь. И если даже уйти из Смольков – в Ратунине или в Никольском, а то и на проселке возьмут.
– И все-таки поостеречься не грех…
– Батюшка, надо уходить – через задворки и на дорогу, по насту и хорошо, – решительно сказала Настя и даже поднялась на ноги…
Но батюшка и тогда пустился в объяснения…
Мы втроем на печи за занавеской ничего не могли понять. Мы даже не знали, что сказал Мамке Витя, почему прервали службу, почему разошлись и кто это может взять отца Николая.
А пока батюшка отговаривался и объяснял, в окно постучали – не заставили долго ждать.
– Откройте, мать Серафима, это за мной, – тихо сказал отец Николай, поднялся и благословил обеих.
Мамка вышла на мост и уже тотчас возвратилась – следом за ней в переднюю вошли милиционер и второй в штатском.
– Майор Порханов! – уже с порога, шапки не снимая, будто выкрикнул в штатском и, выставив руку вперед, потребовал: – Предъявить документы!
– А это на каком основании? – все так же тихо спросил батюшка.
– Что?! – крикнул майор. – На основании ордера! Встать! Руки на стену!
На печи за моей спиной заплакала Манечка.
– Не кричите – детей испугаете! – враз осипшим голосом сказала Мамка.
– Тебя, попадья, не спрашивают – и молчи, до тебя еще очередь не дошла… А хочешь, и тебе сейчас ордер выпишу – не погляжу, что чужие на руках. В детдом отвезем.
– Поостерегитесь, майор, Бог ведь долго терпит, да больно бьет, – с недоброй усмешкой сказала Настя.
– Вот вас и буду бить! – воскликнул Порхатов и нахально засмеялся. Он как будто даже развеселился. – Васильев, обыщи попа… Вот они и документы, при себе. А вот и у меня при себе – ордер на арест! Читать, гражданин поп, не разучился… Одевайся и пошли – далеко ехать.
И увезли отца Николая на паре гнедых… Спустя полгода до Смольков дошли слухи, что осудили батюшку на десять лет лагерей строгого режима.
