Макулатура

3

На другой день я отменил свое выступление перед Торговой палатой в Палм-Спрингсе.

Шел дождь. Потолок протекал. Дождь капал сквозь потолок – плям, плям, плям, и плям, и плям, плям, плям, плям, и плям, и плям, плям, и плям, и плям, и плям, плям, плям, плям…

Я согревался с помощью сакэ. Но как согревался? До нуля градусов. Вот мне пятьдесят пять лет, а у меня нет горшка, чтобы подставить под капель. Отец предупреждал меня: кончишь тем, что будешь спускать в кулак. На чьем-нибудь чужом крылечке в Арканзасе. Ну, время еще есть. Автобусы туда отправляются каждый день. Только у меня от них запор, и там всегда храпит какой-нибудь старпер с вонючей бородой. Пожалуй, лучше заняться делом Селина.

Селин ли Селин или кто-нибудь еще? Иногда мне казалось, что не знаю даже, кто я такой. Ладно, я Ники Билейн. Но это не точно. Кто-нибудь заорет: «Эй, Гарри! Гарри Мартел!» И я, скорее всего, откликнусь: «Да, в чем дело?» В смысле – я могу быть кем угодно, какая разница? Что в имени тебе моем?

Жизнь – странная штука, правда? В бейсбольную команду меня всегда включали последним – знали, что могу запулить их паршивый мяч к чертовой матери в Денвер. Завистливые хорьки!

Я был талантлив, и сейчас талантлив. Иногда я смотрел на свои руки и видел, что мог стать великим пианистом или еще кем-нибудь. И чем же занимались мои руки? Чесали яйца, выписывали чеки, завязывали шнурки, спускали воду в унитазе и т. д. Прошляпил я свои руки. И мозги.

Я сидел под дождем.

Зазвонил телефон. Я вытер его насухо просроченным извещением из Налогового управления, поднял трубку.

– Ник Билейн, – сказал я. Или я Гарри Мартел?

– Это Джон Бартон, – раздалось в трубке.

– Да, вы меня рекомендовали, спасибо.

– Я наблюдал за вами. У вас есть талант. Немного не отшлифованный, но в этом его прелесть.

– Приятно слышать. Дела идут плохо.

– Я наблюдал за вами. Все наладится, надо только потерпеть.

– Да. Чем могу служить, мистер Бартон?

– Я пытаюсь разыскать Красного Воробья.

– Красного Воробья? Что еще за птица?

– Я уверен, что он существует. Просто надо его найти, я хочу, чтобы вы его нашли.

– Ниточки какие-нибудь есть?

– Нет-нет, но я уверен, что Красный Воробей где-то там.

– У этого Воробья есть имя, или как?

– В каком смысле?

– В смысле – имя. Ну, Генри или Абнер. Или Селин?

– Нет, это просто Красный Воробей, и я не сомневаюсь, что вы можете его найти. Я в вас верю.

– Это будет стоить вам, мистер Бартон.

– Если найдете Красного Воробья, я буду платить вам сто долларов в месяц до конца жизни.

– Хмм… Слушайте, а может, дадите все вперед – чохом?

– Нет, Ник, вы спустите их на бегах.

– Хорошо, мистер Бартон, дайте мне ваш номер телефона, и я этим займусь.

Бартон дал мне номер телефона и сказал:

– Я очень на вас надеюсь, Билейн.

И повесил трубку.

Так, дела пошли на лад. Но потолок протекал еще сильнее. Я стряхнул с себя несколько капель, врезал сакэ, скрутил сигаретку, зажег, вдохнул и закашлялся от дыма. Потом надел мой коричневый котелок, включил автоответчик, медленно подошел к двери, открыл ее… Там стоял Маккелви. У него была широченная грудь и плечи, словно подбитые ватой.

– Твоя аренда кончилась, гнида! – рявкнул он. – Выметайся отсюда в жопу!

Тут я обратил внимание на его брюхо. Оно напоминало мягкую гору дерьма, и кулак мой утонул в ней. Маккелви согнулся пополам, я встретил его лицо коленом. Он упал, откатился в сторону. Отвратное зрелище. Я подошел, вытащил его бумажник. Фотографии детей в порнографических позах.

«Не убить ли его», – подумал я. Но вместо этого взял его кредитную карточку «Золотая виза», пнул его в зад и спустился на лифте.

Решил пойти в магазин Реда пешком. Когда я на машине, меня вечно штрафуют за неправильную парковку, а платные стоянки мне не по карману.

Я шел к Реду в угнетенном настроении. Человек рождается, чтобы умереть. Что это значит? Болтаешься и ждешь. Ждешь маршрута А. Августовским вечером ждешь пару больших грудей в гостиничном номере Лас-Вегаса. Ждешь, когда заговорит рыба. Когда свистнет рак. Болтаешься.

Ред был на месте.

– Тебе повезло, – сказал он, – разминулся с этим пьяницей Чинаски. Приходил тут, хвастался своей новой серией марок.

– Это ладно, – сказали. – У тебя есть подписанный экземпляр «Когда я умирала» Фолкнера?

– Конечно.

– Сколько стоит?

– Две тысячи восемьсот долларов.

– Я подумаю…

– Прошу прощения, – сказал Ред.

Он повернулся к человеку, листавшему первое издание «Домой возврата нет»:

– Пожалуйста, поставьте книгу в шкаф и убирайтесь к чертовой матери!

Это был хрупкий человечек, весь согнутый. И одет в какой-то желтый резиновый костюм.

Он поставил книгу в шкаф и прошел мимо нас к двери; глаза у него были на мокром месте. А дождь на улице перестал. Желтый резиновый костюм был ни к чему.

Ред посмотрел на меня.

– Можешь представить, некоторые из них приходят сюда, облизывая мороженое!

– Могу представить себе кое-что похуже.

Тут я заметил, что в магазине еще кто-то есть.

Он стоял в глубине. Я, кажется, узнал его по фотографиям. Селин. Селин?

Я медленно подошел к нему. Совсем близко. Уже мог разглядеть, что он читает. Томас Манн. «Волшебная гора».

Он увидел меня.

– У этого парня проблема, – сказал он, подняв книгу.

– Какая же? – спросил я.

– Он считает скуку Искусством.

Он поставил книгу на полку и стоял передо мной, похожий на Селина…

Я посмотрел на него.

– Это поразительно, – сказал я.

– Что?

– Я думал, вы умерли, – сказал я.

Он посмотрел на меня.

– Я думал, что вы тоже умерли, – сказал он.

Мы стояли и смотрели друг на друга.

Потом я услышал Реда.

– ЭЙ, ТЫ! – заорал он. – УБИРАЙСЯ ОТСЮДА К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ!

Нас было только двое.

– Кому из нас убираться? – спросил я.

– ТОМУ, КОТОРЫЙ ПОХОЖ НА СЕЛИНА! УБИРАЙСЯ ОТСЮДА К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ!

– Но почему? – спросил я.

– Я СРАЗУ ВИЖУ, КОГДА ОНИ НЕ СОБИРАЮТСЯ ПОКУПАТЬ!

Селин, или кто он там, направился к выходу. Я за ним.

Он пошел к бульвару, остановился у газетного киоска.

Сколько помню, этот киоск стоял там всегда. Я вспомнил, как двадцать или тридцать лет назад подцепил там трех проституток. Я отвел их всех к себе домой, и одна дрочила моей собаке. Им это казалось забавным. Они были пьяные и на колесах.

Потом одна проститутка пошла в ванную, упала там, разбила голову об унитаз и все вокруг залила кровью. Я подтирал за ней большими мокрыми полотенцами. Потом уложил ее в постель, посидел с остальными, и наконец они ушли. Та, что в постели, пробыла еще четыре дня и четыре ночи, выпила все мое пиво и без конца говорила о своих двух детях в восточном Канзас-Сити.

А этот человек – Селин (?) – стоял у киоска и читал журнал. Подойдя ближе, я разглядел, что это «Ньюйоркер». Селин (?) положил его на место и посмотрел на меня.

– У них только одна проблема.

– Какая?

– Они просто не умеют писать. Ни один из них.

Мимо проезжало пустое такси.

– ЭИ, ТАКСИ! – крикнул Селин.

Такси притормозило, он подскочил к машине, задняя дверь открылась, и он влез.

– Эй! – закричал я. – Я ХОТЕЛ У ВАС СПРОСИТЬ!

Такси промчалось к Голливудскому бульвару. Селин высунулся из окна, показал мне средний палец. И уехал.

Первый раз за десятки лет я повстречал в этих местах такси – то есть незанятое, без пассажира.

Ну, дождь перестал, но тоска не проходила. К тому же стало прохладно, и пахло так, как будто кто-то мокрый испортил воздух.

Я втянул голову в плечи и отправился к Муссо.

У меня была кредитная карточка «Золотая виза». Я был жив. И кажется, даже стал ощущать себя Ники Билейном. Я стал напевать мотивчик Эрика Коутса:

Ад таков, каким ты его устроишь.