Последняя жатва

Глава 6

К тому времени, когда я замечаю мерцающий огонек на крыльце, сумерки уже превращаются в темноту. Я работал в полях с такой сфокусированностью на своем деле, которую может дать только наитяжелейший дет-метал. Выйдя из кабины и спустившись на землю, я чувствую себя совершенно измотанным, но голова у меня по-прежнему идет кругом.

На сей раз Умничка не спрашивает меня, сколько акров я убрал, но я вижу, что она сгорает от нетерпения, это видно по тому, как она сжимает в ручке пакетик для наклеек. Я засовываю в него руку и достаю шесть золотых звездочек. Она напевает себе под нос какую-то простенькую мелодию, наклеивая их в квадраты. Отойдя назад, чтобы полюбоваться своей работой, она вкладывает тонкую ручонку в мою руку.

– Ты уже наполовину закончил.

В этом вся Умничка – для нее стакан может быть только наполовину полон.

– Клэй? – кричит мама из кухни. – Ужин готов.

– Наконец-то. – По лестнице, стуча подошвами, спускается Джесс.

– Ты была сегодня возле заправки Мерритта? – спрашиваю я, стараясь говорить тихо.

Джесс испускает тяжелый вздох.

– А тебе-то это зачем?

– Я видел там этого сопляка Уиггинса.

– Ну и что?

– А то, что я хочу, чтобы ты держалась от него подальше. И от тамошнего леса. – Она картинно закатывает глаза, всем своим видом показывая, как от меня устала. – Я серьезно, Джесс.

– Я умираю от голода. – Она протискивается мимо меня. – Как глупо, что мы не садимся ужинать без тебя. Тоже мне, царь горы… совсем как отец.

Я хватаю ее за локоть и дергаю назад.

– Я совсем не такой, как отец.

Она потрясенно смотрит на мою руку, сжимающую ее локоть, и выдергивает его.

– Отстань от меня, псих.

– Прости, я не хотел… – Но она уже ушла на кухню.

Мы сидим на своих обычных местах, и мама делает за нас абсолютно все. Я постоянно говорю ей, что ей незачем так утруждаться, но думаю, это помогает ей не зацикливаться на своих переживаниях и не оставляет времени для тяжелых мыслей.

Во главе стола стоит пустой стул отца, похожий на призрак. Мы никогда не говорим об этом, но так уж заведено у Тейтов – в своих страданиях мы сохраняем честь. Ведь трагедии случаются в жизни то и дело, верно? Так почему они должны обходить стороной нас? Сразу после похорон, во время одного из своих приступов, мама сказала мне, что, по ее разумению, это Божье наказание за то, что она имеет так много – здоровых детей, благополучную ферму. Но я этому не верю – даже Бог не может быть таким говнюком.

Умничка начинает читать молитву, произносимую перед трапезой. Всякий раз, когда она произносит звук «с», через дырку на месте ее двух передних зубов вырывается тихий свист. Я теперь никогда не молюсь перед трапезой. Мне это кажется неуместным.

– И Боже, благослови сегодняшний вечер пирога из всякой всячины. Аминь.

Вечер четверга, вечер пирога из всякой всячины. Обычно в такие вечера в форму для запекания кладется все, что не съедено с начала недели, заливается мясной подливой и покрывается тестом, чтобы получилась корочка. Звучит неаппетитно, но получается довольно вкусно.

Джесс берет себе лучший кусок, тот, который пекся в задней части духовки, так что корочка на нем получилась по-настоящему хрустящей, а маме всегда остается самая худшая часть – непропеченный кусок из середины. Она уверяет, что любит эту часть больше всего, но все равно никогда к ней не притрагивается. Просто двигает ее вилкой по тарелке, один круг, другой, третий и так далее, пару раз коля ее зубьями для полноты картины.

Каждый в семье по-своему справлялся с тем, что на нас свалилось, но иногда мне кажется, что именно мама взяла на себя самое худшее из того, что это нам принесло, – позор.

– Как у тебя дела с пшеницей? – спрашивает мама, а я отвожу глаза. Не могу и дальше смотреть, как она делает вид, будто ест.

Умничка гордо выпрямляется:

– Все по графику, осталось сорок четыре акра.

Я чувствую, как она стучит по ножке своего стула, несомненно, ровно сорок четыре раза.

– Мне нужны новые шмотки, – говорит Джесс так, что это звучит скорее не как просьба, а как требование.

Я коплю деньги на обучение Умнички в школе Всех Святых, но пока не хочу, чтобы об этом кто-то узнал. Скажу только после того, как ее примут.

– Знаешь, я ни за что не дам тебе заработанных потом и кровью денег, которые мы получим за урожай, чтобы ты накупила себе одежды, в которой все равно собираешься прорезать дырки.

Джесс открывает рот как можно шире, чтобы показать мне полупережеванную еду.

Умничка хихикает:

– А вот мне не нужна новая одежда.

– Кто бы сомневался. – Джесс мерит ее взглядом с головы до ног. – Да тобой не заинтересуется ни один парень, разве что это будет граф Дракула.

Умничка с силой пинает ее под столом. Мы с мамой не обращаем на это внимания. Если тебя пинает Умничка, то, скорее всего, ты это заслужил.

– Завтра ведь важная игра на домашнем поле, – говорит мама, с тихим возгласом устремив взгляд на стену, где раньше висел календарь, как будто она по-прежнему видит и календарь, и обведенную кружком дату. – Сегодня вечером тебе нужно съесть еще один кусок пирога. Как-никак завтра тебе понадобится вся твоя сила.

Мы все застываем на своих местах, тревожно переглянувшись. Обычно лучше ей подыгрывать. В конце концов она вспомнит, что к чему, и, когда это случится, сляжет. Честно говоря, я не знаю, что хуже.

– Тебе нужен браслет из цветов… для Эли? – спрашивает она, продолжая возить еду по тарелке.

От воспоминаний меня передергивает. В прошлом году я собирался после игры пригласить Эли на танец и наконец сказать ей о своих чувствах. Но вместо этого я провел вечер, лежа в пшенице, горюя по отцу, думая о том, что только что убил того хавбека, и проклиная тот день, когда появился на свет.

Я смотрю на гостиную, и хотя свет там не горит, честное слово, я все еще могу различить светлое пятно на том месте, где раньше висело распятие.

Я заставляю себя проглотить еще один кусок и смотрю на настенные часы – 21:06. Не знаю, сколько еще я смогу это выдержать.

– Твой отец в последнее время работает допоздна, но не беспокойся, мы приедем на стадион вовремя, к началу матча. Мы ни за что его не пропустим.

– Почему никто не может это сказать? – Джесс с громким звоном роняет нож и вилку на стол. – Ты же знаешь, что сегодня за вечер, верно? Первая годовщина. Можем мы хотя бы теперь убрать папин стул? Ведь он уже не вернется. Он умер, мама. Он сошел с ума, и теперь мы должны за это платить.

Улыбка сползает с лица Умнички. Мама опускает глаза на свою тарелку.

В каком-то смысле я чувствую облегчение от того, что Джесс перебила маму, но никак не могу поверить, что она и впрямь это сказала. Я сердито смотрю на нее.

– Что? – Джесс комкает свою салфетку.

Я тупо смотрю на бледного цвета овощи и мясо, пропитанные мясной подливой, и чувствую тошноту. Несколько раз я тыкаю свою порцию вилкой, но потом извиняюсь и прошу позволения уйти.

– Конечно, дорогой, – с усталой улыбкой говорит мама. – Тебе же надо отдохнуть перед завтрашней важной игрой. – Она встает, чтобы счистить объедки с моей тарелки, но я сам отношу ее к мойке. Сейчас я не могу смотреть на маму. Это слишком больно.

– Я не хочу, чтобы ты и дальше обслуживала меня за ужином, – говорю я и, не дожидаясь ответа, ухожу.

Я успеваю добраться до подножия лестницы, когда сзади в меня утыкается Умничка и крепко обнимает. – Ты хороший, Клэй. Не забывай об этом.

Я поворачиваюсь и прижимаю ее к себе. Я понятия не имею, о чем она говорит, но сейчас это именно то, что мне нужно.

* * *

В моей комнате душно.

Ох, да кого я пытаюсь обмануть? Меня душит весь этот дом.

Сняв пакет для мусора, я открываю окно и глубоко вдыхаю свежий воздух. Мой взгляд рефлекторно устремляется на ранчо Нили. Никаких огней – только пустое, мертвое пространство.

Я могу сейчас думать только об одном – об Эли, о том, как она наклонилась в салон моего пикапа, о том, как ее пальцы прошлись по моему бедру, почти коснулись молнии на джинсах. Какой же я был дурак, когда решил, что все это происходит на самом деле. Она ни за что даже не взглянула бы в мою сторону, не говоря уже о том, чтобы попросить меня встретиться с ней в хлеву для стельных коров. Возможно, мисс Грейнджер права. Возможно, все дело в этом снотворном, в этих таблетках.

Я хватаю с тумбочки одну из бутылочек с таблетками и начинаю читать про их побочные эффекты. Предупреждение: данное лекарство вызывает сонливость. Ну, это, как я надеюсь, само собой. В некоторых случаях оно может вызвать бредовые иллюзии. Есть. Треморы. Есть. Галлюцинации. Есть. И тяжелые расстройства настроения. Не слабо.

Благодарю покорно, доктор Перри. Я сгребаю все бутылочки, высыпаю их содержимое в унитаз и, прежде чем успеваю передумать, нажимаю на слив.

Потом, раздевшись до трусов, ложусь в кровать. Простыни кажутся мне еще более холодными и влажными, чем моя кожа.

Свою музыку я оставил в комбайне, но я за ней не пойду. Ну и что, если мне придется пролежать без сна всю ночь? Это же меня не убьет. Я могу и почитать.

Я достаю семейные Библии и приходно-расходные книги нашей фермы, сложенные у меня под кроватью.

Поначалу я искал в них какие-то зацепки, теперь же читаю их просто по привычке. Последние несколько недель своей жизни отец только и делал, что корпел над этими книгами. А когда он не сидел, зарывшись носом в одну из них, то изучал архивы Общества охраны старины.

У меня такое чувство, будто разгадка где-то здесь, что она смотрит мне прямо в лицо, но я просто не могу ее увидеть. Единственное, что показалось мне сколько-нибудь интересным, это наше генеалогическое древо. Тем вечером отец все время говорил о шестом колене… и о семени. Наверняка это как-то связано с генеалогическим древом.

Я вожу пальцем по именам.

Томас Тейт приехал сюда и основал эту ферму в 1889 году. Так что он, видимо, был первым. Ферма перешла к его сыну, Бенджамину Тейту, в 1919 году. А затем от Бенджамина к его сыну Лайлу Тейту в 1950 году. Потом был Хит Тейт, к которому ферма перешла в 1979 году. К моему отцу Нилу Тейту она перешла в 2000 году.

Теперь же она досталась мне. Я шестой. Рядом с моим именем проведена черта, уходящая на поля, и надпись: Л. Э. У. 11:26, выведенная каракулями моего отца. Я перечитал все подходящие пассажи из Библии, изучил каждый возможный акроним, который смог найти, но я все так же абсолютно не понимаю, что к чему. За последний месяц жизни отца в его чековой книжке было много расходов на Л. Э. У.: сто долларов тут, пятьдесят долларов там. Когда я спросил об этом маму, она так разволновалась, что мне пришлось прекратить свои расспросы. Вокруг периметра страницы с генеалогическим древом кругами записана глава 32 из Книги Исход – Золотой телец. «Умножая, умножу семя ваше, как звезды небесные, и всю землю сию, о которой Я сказал, отдам семени вашему, и будете владеть вечно».

Как я ни бьюсь над тем, чтобы собрать все эти части в единое целое, я не могу порой не думать, что, возможно, это просто бредни сумасшедшего. И более ничего. Возможно, я должен радоваться тому, что я этого не понимаю, потому что если бы я это понял, это бы означало, что и я тоже сошел с ума.

Потерев руки, чтобы избавиться от мурашек, я откладываю книги в сторону и тушу прикроватный свет.

Немного холодновато, но легкий ветерок приятно обдувает лицо. Шелест ветра в пластиковом пакете для мусора звучит почти так же, как китайские колокольчики.

Еще очень долго после смерти отца мне казалось, что я слышу, как коровы мычат и стонут. Но я понимаю, что мне это только чудилось.

Люди думают, что коровы – это глупые смирные животные, но видели бы вы, что они сделали с ним. Зубы, копыта, тысячи фунтов веса, расплющившие его кости.

Но это пустяки по сравнению с тем, что с ними сделал он сам.