И трижды был опущен занавес

Глава 5

Девять месяцев в году инспектор Кремер из убойного отдела, широкоплечий седеющий здоровяк, смотрится вполне прилично, но летом его лицо обретает из-за жары несколько вульгарный красный оттенок. Поскольку инспектора это сильно огорчает, иметь дело с Кремером в августе сложнее, чем, например, в январе. Если однажды обстоятельства сложатся так, что мне придется совершить убийство, я от души надеюсь, что это случится зимой.

Во вторник около полудня Кремер сидел у нас в кабинете в красном кожаном кресле и не слишком добродушно взирал на Вулфа. Инспектор не смог прибыть к одиннадцати часам – в это время Вулф как раз спускается из оранжереи с орхидеями, – поскольку задержался на другой встрече. Хозяин кабинета и сам не лучился радушием, поэтому я с интересом ждал, когда начнется водевиль. К тому же мне было любопытно взглянуть, каким образом Вулфу удастся втереть Кремеру очки и вовлечь его в расследование убийства, не дав инспектору понять, что таковое вообще было совершено. В конце концов, гость наш был далеко не глуп.

– Я заскочил к вам по дороге в центр, – пробурчал Кремер, – и время уже поджимает.

Держу пари, это была наглая ложь. Кремер попросту не желал признаться, что инспектор полиции по первому же зову примчался к частному детективу, пусть даже и к такому, как Ниро Вулф.

– Небось хотите разузнать насчет дела Дикинсона? – бурчал себе под нос Кремер. – Ну и кто же вас нанял?

Вулф покачал головой:

– Никто, слава небесам. Я хотел поговорить насчет убийства Альберто Майона.

Я изумленно вытаращился на него. Это было выше моего понимания. Разве можно начинать вот так, с места в карьер? А как же обещание, которое Вулф дал клиентам?

– Убийство Майона? – без интереса переспросил Кремер. – Такого дела у меня в производстве нет.

– Скоро будет. Альберто Майон, знаменитый оперный певец. Скончался четыре месяца тому назад, девятнадцатого апреля. В собственной студии на Ист-Энд-авеню. Был застрелен из револьвера…

– А-а, этот, – кивнул Кремер. – Как же, помню. Но вы малость перепутали. Это было самоубийство.

– Нет. Это было убийство с отягчающими обстоятельствами.

Кремер трижды тяжело вздохнул, молча уставившись на собеседника. Потом без всякой спешки достал из кармана сигару, осмотрел ее и сунул в рот. Помедлив, снова взял ее в руки.

– Я подметил одну любопытную закономерность, – сказал он. – Как только зайду к вам, обязательно заработаю головную боль. Еще ни разу не было осечки. Кто говорит, что это было убийство?

– Я сам пришел к такому выводу.

– Ну, тогда сомнений быть не может! – Сарказм Кремера обычно был немного тяжеловат. – Надеюсь, у вас есть какие-то улики?

– Никаких.

– Прекрасно. Улики в работе следователя только помеха. – Кремер снова сунул сигару в рот и, не выдержав, взорвался: – А с каких это пор вы начали выражаться столь лаконично? Продолжайте, черт вас побери, расскажите еще что-нибудь! Аргументируйте свое заявление!

– Ну что же… – Вулф призадумался. – Это будет не так-то просто. Полагаю, вы вряд ли знакомы со всеми деталями, поскольку прошло уже немало времени, да и убийство это было квалифицировано как суицид.

– Я очень неплохо все помню. Как вы сами сказали, этот тип был знаменитостью. Начинайте уже.

Вулф откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

– Прервите меня, если возникнет надобность. Прошлым вечером я провел беседу с шестью свидетелями. – Он назвал их поименно и кратко охарактеризовал каждого. – Пятеро из них присутствовали на переговорах, которые проходили в студии Майона и завершились за два часа до того, как он был найден мертвым. Шестой свидетель, мисс Джеймс, стучалась в дверь студии в четверть седьмого, но так и не достучалась по той причине, надо полагать, что Майон был уже мертв. Мой вывод об убийстве основан на свидетельских показаниях, которые я выслушал. Я не стану пересказывать их вам по трем причинам: во-первых, это займет слишком много времени; во-вторых, здесь важны интонации и другие тонкости; и наконец, вы и сами все это уже слышали.

– Вчера меня здесь не было, – сухо заметил Кремер.

– Вас лично не было. В данном случае под словом «вы» я подразумевал полицию. Все показания свидетелей – их опросили по горячим следам – запротоколированы и подшиты к делу. И вчера все шестеро рассказали мне абсолютно то же самое. В случае необходимости вы можете легко поднять протоколы. Скажите, инспектор, вы помните, чтобы я хоть раз брал свои слова назад?

– Нет, но порой мне хотелось самому затолкать их вам обратно в глотку.

– Однако вам это никогда не удавалось. Вот еще три слова, от которых я ни за что не откажусь: Майон был убит. Сейчас я не стану рассказывать вам, как пришел к такому выводу. Повторяю, вся необходимая информация есть в материалах дела.

Кремер сдерживался из последних сил.

– Я не стану перечитывать материалы, – заявил он, – по одной простой причине. Так, небольшая деталь: способ, каким было совершено это, как вы утверждаете, убийство. Вы хотите сказать, что Майон выстрелил в себя, когда кто-то намеренно довел его до ручки?

– Нет. Стрелял убийца.

– Ох и ловкий же он, как видно, парень! Не так-то просто заставить человека разжать зубы и вставить ему в рот дуло пистолета, так чтобы он тебя при этом не укусил. Кстати, вас не затруднит назвать имя этого фокусника?

Вулф помотал головой:

– Так далеко я пока не зашел. Но меня беспокоят не ваши возражения – их можно легко опровергнуть. Однако есть кое-что другое. – Подавшись вперед, он доверительным тоном заговорил: – Послушайте, мистер Кремер, мне вполне по силам в одиночку раскрыть это преступление, снабдить полицию уликами, препроводить к вам убийцу, а потом, откланявшись, покинуть сцену. Но во-первых, я не имею желания выставлять вас простаком, поскольку это далеко от истины, а во-вторых, мне нужна ваша помощь. Прямо сейчас я не могу представить доказательства того, что Майон был убит. Я могу только заверить вас, что это действительно так, и повторить, что эти свои слова мне никогда не придется брать обратно… Ну что, неужели вы совсем не заинтересовались? Неужели все мои усилия были напрасны?

Кремер прекратил жевать сигару. Он вечно их жевал, вместо того чтобы закурить.

– Ну разумеется, не напрасны, – угрюмо сказал в ответ инспектор. – Я заинтересован, черт возьми! Еще одна первоклассная головная боль. И я польщен, мистер Вулф, что вы обратились ко мне за помощью. Что конкретно от меня требуется?

– Мне нужно, чтобы вы арестовали двух человек как ключевых свидетелей по делу об убийстве, допросили их и отпустили под залог.

– Отчего же только двух? Может, арестуем всех шестерых?

Я уже упоминал, что с сарказмом у инспектора были большие проблемы.

– Но… – продолжал Вулф, не слыша его, – тут необходимо соблюсти определенные условия. Эти двое не должны заподозрить, что я имею отношение к их аресту. Им вообще ни к чему знать, что мы с вами встречались и разговаривали. Аресты следует произвести сегодня ближе к концу дня или даже лучше вечером, чтобы они провели за решеткой ночь, да и завтра утром их отпустят лишь после того, как будет внесен залог. Сумма залога должна быть не слишком большой, в данном случае важно другое. Допросы должны быть довольно долгими и пристрастными, не для галочки, и, если арестованным не удастся выспаться ночью, будет даже лучше. Разумеется, подобные вещи происходят у вас сплошь и рядом.

– О да, только этим и занимаемся, – произнес Кремер прежним тоном. – Но представьте, когда мы обращаемся к прокурору за ордером на арест, нас просят предъявить что-то весомое. При всем уважении к вам я никак не могу вписать в бланк, что это делается в качестве услуги Ниро Вулфу.

– Для этих двоих найдется замечательный повод. Показания обоих крайне важны для следствия. Важнее не бывает.

– Вы еще не назвали имен. Что за люди?

– Мужчина и женщина, обнаружившие тело. Мистер Фредерик Уэпплер, музыкальный критик, и миссис Майон, вдова убитого.

На этот раз я с трудом сдержался, чтобы изумленно не вытаращить глаза. Такое в моей практике случилось впервые. Время от времени мне приходилось видеть, как далеко – и порой опасно далеко – заходит Вулф, чтобы уберечь клиента от ареста. Подобный поворот событий он воспринимает как нестерпимое личное оскорбление. И вдруг на́ тебе: он практически сам попросил представителя закона упечь Фреда и Пегги за решетку – а я, между прочим, только вчера отнес в банк их чек на пять тысяч долларов!

– Вот как, – сказал Кремер. – Значит, речь идет об этой парочке?

– Да, сэр, – с готовностью подтвердил Вулф. – Как вы уже знаете или узнаете, просмотрев папки с материалами дела, этих двоих о многом стоило бы спросить. Мистер Уэпплер присутствовал в тот день на обеде вместе с остальными, а когда все разошлись, он остался с миссис Майон. О чем они говорили? Чем они занимались в тот день, где находились? Зачем мистер Уэпплер вернулся в квартиру Майонов в семь часов вечера? Почему они поднялись в студию вдвоем с миссис Майон? И почему, обнаружив тело, мистер Уэпплер решил спуститься и получить список посетителей у швейцара и лифтера, прежде чем уведомить полицию? Крайне странное решение. Имел ли Майон обыкновение спать днем? Может, он обычно спал, приоткрыв рот?

– Премного благодарен, – без особой признательности процедил Кремер. – Просто поразительно, как легко вам удается выдумывать вопросы для свидетелей. Но даже если Майон любил вздремнуть с открытым ртом, сомнительно, чтобы он делал это стоя. Насколько я помню, пуля, пробив ему голову, застряла в потолке. И еще одно… – Кремер упер ладони в подлокотники кресла, и сигара в его зубах опустилась; я подумал, что, наверное, приблизительно под таким же углом в рот Майону вставили дуло пистолета. – Может, скажете, кто все-таки вас нанял?

– Нет, – с сожалением ответил Вулф. – Открыть вам имя клиента я пока не готов.

– Так я и знал. По сути, вы не сообщили мне, черт побери, ни одной конкретной детали! У вас нет ровным счетом никаких улик, а если и есть, вы ловко скрываете их и не торопитесь поделиться. Вы пришли к некоему выводу, который вас устроил и который поможет клиенту, чье имя вы отказываетесь назвать. Теперь вы хотите, чтобы я проверил эту вашу версию, арестовав двух добропорядочных граждан и сунув их в жернова правосудия. Мне и прежде приходилось встречаться с беспардонной наглостью, но на этот раз вы превзошли самого себя. Ну и ну!

– Я уже сказал, что мне не придется брать свои слова назад. Да и вы в результате только выиграете! Да я готов съесть свою шляпу…

– Да стоит посулить вам денег – и вы слопаете одну из своих орхидей!

И вот тут пошла потеха. Я много раз наслаждался, слушая затяжные перепалки этой парочки, но никогда еще страсти не накалялись так сильно. В 12:40 Кремер вскочил на ноги, чтобы немедленно выбежать вон. В 12:45 он снова сидел в красном кожаном кресле, потрясая кулаком и огрызаясь. В 12:48 Вулф возлежал в собственном кресле с закрытыми глазами и делал вид, что внезапно оглох. В 12:52 он с гневным ревом колотил по столу обеими руками.

В 13:10 все было кончено, Кремер признал свое поражение и ушел. Он поставил единственное условие: сначала он пролистает материалы дела и поговорит с сослуживцами, – но это было не важно, поскольку аресты все равно следовало отсрочить до того момента, как судьи разойдутся по домам. Инспектор согласился, что арестантам лучше не знать, что Вулф приложил к этому руку. Так что, пожалуй, формально можно считать, что полицейский пошел на уступки, хотя на самом деле он, скорее, банально прислушался к доводам здравого смысла. Кремер мог сколько угодно игнорировать «три слова», которые Вулф ни при каком раскладе не собирался брать обратно (уж кто-кто, а я знал, насколько серьезно это его заявление), но в глубине души понимал, что следует еще раз внимательно изучить обстоятельства смерти Майона. И допросить в данном случае пару, обнаружившую тело, было нелишним. По существу, единственное, что беспокоило Кремера, – это категорический отказ Вулфа назвать имя своего клиента.

Следуя за Вулфом в столовую на ланч, я заметил, обращаясь к его мощной спине:

– Ранее в городе и предместьях насчитывалось восемьсот девять человек, мечтающих отравить вас. Теперь добавятся еще двое, итого – восемьсот одиннадцать. Не обманывайте себя, рано или поздно они обо всем узнают.

– Конечно узнают, – согласился Вулф, отодвигая от стола свой стул. – Но будет уже поздно.

Насколько мы могли судить, за весь остаток того дня ничего существенного больше не произошло.