Тельце

IV

Два одетых как обычно молодых человека зашли в палату. Там, очередной раз уснув рядом с сыном, сидела Зинаида Петровна. Они держали в руках пакеты с едой, натиравшие до красноты руки. Парни переглянулись между собой.

– Ты давай, – прошипел бородатый.

Кудрявый оставил пакеты у стола, подошел к Зинаиде Петровне и шепотом сказал:

– Зинаида Петровна, вы спите?

– Дурак, – в полный голос произнес бородатый.

Зинаида Петровна выбралась из сна и протерла глаза. Она была неухоженная и некрасивая. Спустя несколько секунд она разглядела гостей и взбесилась:

– Опять вы пришли, мрази! – Зинаида Петровна вскочила со стула. – Сколько раз я вам говорила…

– Оставьте это, Зинаида Петровна, – сказал бородатый, сделав рукой жест, которым заставляют собак успокоиться. – Он наш друг, несмотря на ни на что.

– А где же тогда твоя сестра, эта… Эта…

– Она дома. Ей больно смотреть на Женю в таком состоянии, – спокойно ответил бородатый.

– Мне, по-твоему, значит, не больно? Я тут, значит, удовольствие получаю, наблюдая, как мой сын не может в себя прийти?! Очень мне нравится тут слезы лить, общаться со всеми докторятами этими, врачами и санитарами? – Зинаида Петровна не сразу заметила пакеты в руках бородатого. – О-о, сколько еды накупили. И куда все это?

– Зинаида Петровна, – робко заговорил кудрявый, – Петр Сергеевич сказал нам, что вы тут целыми днями сидите, мы не могли, ну, не принести чего. Да и Жене лучше станет, захочет.

– Мы прекрасно помним, что ни вам, ни, как вы считаете, Жене не нужны наши подачки. Может, вы хотя бы сегодня к нам прислушаетесь? Больше месяца прошло и… – бородатый выставил ладонь между ним и матерью, создавая воображаемую стену, непробиваемую чужой речью. – Да, сейчас вы скажете, сколько дней и ночей, но, Зинаида Петровна, поймите же, что от ваших страданий лучше Жене не станет. Вы как будто страдаете ради страдания. Вам реально кажется, что вот эти все жесты сделают кому-то лучше? Как мы выходим из палаты, на нас пациенты косятся, сплетничают, знаем мы, что вы тут творите. Вся больница на ушах стоит.

– Закрой свой рот! – закричала Зинаида Петровна.

– Жене лучше не становится? – спросил мать кудрявый.

– Дима, заткнись, – перебил от лишнего бородатый. – Как бы вы того ни хотели, Зинаида Петровна, но мы его друзья, и мы имеем право говорить о нем так же, как и вы. Какое-то время своей жизни он провел с нами.

– И до чего вы его довели?! – Зинаида Петровна взяла сына за руку, но она нелепо выскользнула из ее вспотевшей ладони. – Сколько раз я говорила, что вы его в могилу сведете? Молодцы, слабину дали, всего-то в койку!

– Это был несчастный случай, – пытался защищаться бородатый.

– Несчастный, да не случай. Вы его целенаправленно вели к этому. «Не пойду я в армию, парни говорят, там делать нечего», «Да я сигареты только за компанию», «Мама, я так, на чай» – никогда он мне в жизни не лгал, а стоило ему с вами связаться, вы его целенаправленно спаивали.

– Да что вы городите?! – бородатый выпрямился и навис над Зинаидой Петровной, словно коршун, но ничего поделать не мог: непробиваемая женщина. – Вы просто для сына нихера сделать сейчас не можете, потому и горюете, ибо как не горевать? Что вы еще можете, а? Да нихера!

– Боже ты мой, – Зинаида Петровна охнула и оперлась на стул; кудрявый заметив это испугался и поспешил помочь ей усесться. – Боже ты мой, не люди, а звери.

– Вы-то на себя смотрели? – через плечо обронил бородатый.

– Ладно, Паша, харэ, – заговорил кудрявый. – Зинаида Петровна, поверьте нам, хотя бы предположите. Мы никогда не желали Жене плохого. Следствие прошло, мы сделали все, чтобы стало понятно, как это произошло. Вот помните Колю, из квартиры на девятом? Он сейчас срок отбывает, места себе там не находит. Мы его навещаем и каждый раз: «Вот же я скотина, вот же я мразь, как я мог…» и так далее. Раскаялся человек, загоняется, не может себя простить. Говорят даже, в петлю лез…

– Хоть бы долез! – злобно стонала Зинаида Петровна. – Раз в жизни нормально сделал.

– Янка тоже не в порядке. Реальное с нереальным путает. Женя же ее спасал, первой поднял, нас всех разбудил, когда уже шансов почти ни у кого не было. Огонь повсюду, дым, довел ее до дверей, она и на улице, слава Богу, отрубилась. Сидит и чует везде дым, волосы выпадают, седеют. Себе винит, как и все мы. Паша, Янка, вы… Для нас это такое же горе, понимаете? Мы на вашей стороне.

– Лучше бы эта шлюха там сгорела, чем мой сын! – голос Зинаиды Петровны надрывался; казалось, что в ней просыпается что-то темное и бесовское, способное отнять чужую жизнь себе в угоду. На словах-то все сильны, но душа ее замученная, наблюдая, как гаснет последний свет, способна была на многое. Дай только возможность попробовать. Бородатый собирался было ответить, но кудрявый продолжил.

– Вы имеете полное право так чувствовать, ведь мы знать не можем, какого вам там внутри. В последние дни перед пожаром мы собирались в университет идти, как вы и говорили, вместе готовились, да. Жизнь должна была наладиться, планы строили. Я вот уговаривал Женю одуматься, предложение, вот, Янке сделать, – бородатый услышав это добро улыбнулся.

– Я бы ее заставил согласиться, ага.

– Но сложилось все иначе, и мы должны сообща сейчас решать, что делать дальше, – кудрявый поднялся и посмотрел на своего друга. – Сколько он так лежит – может, он и столько лежать будет еще. Дольше нашего.

– Даже не начинай! – Зинаида Петровна хотела наброситься на него, но не смогла, тело издыхалось от усталости.

– Петр Сергеевич был против сначала, но с каждым днем становится все хуже, – продолжил бородатый, – и ему первому понятно стало, что другого выхода нет. Нечего больше оперировать, слышите? Нечего. От нашего друга тут осталась, в общем-то, только светлая память да органы.

– Как ты смеешь за меня решать, чего хочет мой сын?! – кричала Зинаида Петровна. – Что ты вообще о нем знаешь?!

– Я хотя бы знаю, как его зовут, в отличие от вас. Даже имя его произнести не можете, ибо знаете в глубине своей сраной души, что я прав.

– Паша, не надо! – кудрявый не смог остановить своего разгоревшегося друга.

– Что значит не надо? Эта сумасшедшая моего друга заставляет страдать. Эта женщина радуется нашему горю. Она тешит себя мыслью, что у нее, мол, крест самый большой. Представь, что он сейчас там видит? Трипы не хуже твоих, когда ты со спущенными штанами ползаешь и говно жрешь, – бородатому нравилось злиться; на лице проступили вены, пот катился по щекам, а челюсти как у хищника вылезли наружу; не перебить, не вставить, – ему плохо! Она его мучает. Заставляет в небытие лежать.

– Он ничего не видит, Петр Сергеевич же говорил…

– Петр Сергеевич лучше бы сказал, как сделать так, чтобы эта женщина отсюда свалила и оставила нас одних с Женей. Да, это я о вас говорю, Зинаида Петровна, горячо любимая. Терпеть вас больше не могу. Попадец, конечно, просто продлеваем мучения ему, чтобы она могла тут в святую наиграться на старости лет.

– Паша, ты палку перегибаешь. Зинаида Петровна, мы… Зинаида Петровна, что с вами?

Старая женщина, последние дни проживая чудом, пыталась хватать ртом воздух. Ее руки каменели. Глаза побелели за секунды, и если бы не услышавший крик о помощи Петр Сергеевич, то жизнь Зинаиды Петровны в тот день бы и закончилась. Последнее, что она запомнила, было то, как сердце безжалостно укололо. Два в одном: боль тела и боль души. Все опрокинулось, свалилось; разбивалось об ее поседевшую голову. Она не могла и подумать, что когда-нибудь будет задета словами недочеловека, молокососа, который раньше был ничем иным, как очередным поганцем со двора. Зинаида Петровна, скатываясь, прощалась с миром и умоляла Господа простить ее за грешные деяния среди мирских и за мысли, достойные еще большего наказания.

Говорят, это называется гордыня.