Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
6
По правде сказать, мы с Полом не всегда ладили. По большей части мы относились друг к другу тактично и, в общем, умели находить компромиссы. Я дарила ему полдень, когда мы заходили в закусочную и я покупала ему пирог, за что он мне любезно дарил час времени, который мы проводили на озере в каноэ. Мы садились за столик в дальнем конце закусочной, и, когда он расправлялся с едой, я оплачивала наш заказ из своих медленно растущих сбережений, выкладывая на столик одну из десятидолларовых купюр, полученных от Патры. Никаких липких четвертаков и десятицентовиков, никаких долгих посиделок в ожидании сдачи, никакой пустой болтовни с Санта-Анной, официанткой с чуть заметной бородкой.
– Почему пирог такой вкусный? – спрашивал Пол, когда мы выходили из закусочной. Сладкое его взбадривало. Он начинал приплясывать, прищелкивая пальцами и подскакивая то на одной ноге, то на другой.
– Все дело в названии, – отвечала я.
– Шоколад?
– Мусс! – удивленно возражала я.
Пол поднимал голову и разглядывал голову лося над входной дверью и широко раскинутые, словно мужские объятия, рога и ноздри размером с миски.
Уговорить его на поездку на каноэ было куда сложнее. С самого утра малыш пребывал в суетливом и шумном возбуждении. Он боялся замочить ноги, залезая в лодку, поэтому я шлепала по мелководью в сапогах, держа Пола на руках, и усаживала его на дно лодки ближе к корме. Там он чувствовал себя куда увереннее, чем на сиденье. Потом я давала ему брецели и подкладывала под попку старый спасательный жилет, на котором он восседал точно турецкий султан. Я просила его сидеть не шевелясь, пока я гребу: не раскачиваться взад-вперед, а просто смотреть вперед. В тот день озеро было спокойным, и черная вода гулко заглатывала каждое погружение весла. Пол так заскучал, что уснул под убаюкивающий плеск воды, свесив голову и скрестив руки над сиденьем. Домой я несла его на закорках – он висел у меня за спиной, обхватив мои бока ногами, как младенец. Мне пришлось вытащить каноэ на каменистый берег да так там и бросить, хотя его вполне могло унести в открытую воду, если бы поднялся ветер и начался прибой. Но у меня не было лишних рук волочь каноэ с собой.
Но даже сидя у меня на спине, он не переставал канючить – спорил со мной, отказывался идти сам.
– Хватит, Линда, хватит! – и так тысячу раз.
Словно удовольствие от прогулки на каноэ для него было пыткой. Как и подаренный мной ему чудесный день.
Я не хочу сказать, что с ним было трудно управляться. Но в нем была вот эта червоточина упрямства. Он привык четко различать порядок и хаос. Он, например, совершенно не выносил никаких нарушений привычного распорядка. Если я иногда задерживалась, приведя его обратно домой, если Патра выставляла лишнюю тарелку на стол и показывала, как из масла и лимонного сока приготовить заправку для салата, Пол становился ужасно требовательным. На протяжении ужина он настойчиво просился к Патре на колени, и к концу трапезы ему это удавалось, и он забирался к ней на колени и начинал тереться головой о ее шею. И она одной рукой отправляла вилку с салатом в рот, а другой не переставая гладила его по светловолосой головке.
Вспоминаю один такой вечер. Пол капризничал, и Патра пыталась придумать тему для разговора, не связанную с поездами и традиционным купанием в ванне. Помню, она резко отодвинула от себя плошку с салатом, уперлась подбородком в ладонь и обратила все свое внимание на меня.
– Вот что, Линда… – В тот вечер Патра была особенно беспокойная, и, когда она чуть прищурилась, в уголках ее глаз собрались нервные морщинки. – Расскажи мне. Ты ведь хочешь заниматься лошадьми или чем-то в таком роде. Стать ветеринаром, когда окончишь школу. Ведь так? Я права? Ты этим собираешься заниматься в будущем.
Вообще-то я не собиралась. Я вообще редко думала о своем будущем, но, когда задумывалась, все, что мне приходило в голову, так это пикап, белый, мчащийся по шоссе. Конечно, я не могла ей этого сказать. Не могла сказать, что мечтала стать водителем большегруза, поэтому, чтобы потянуть с ответом, я поглядела на Пола, который пытался сползти со своего высокого стула на пол. Он при этом напевал:
– Хочу быть фи-зи-ком. Хочу быть фи-зи-ком…
Но Патра просто меня поддразнивала, это я понимала. Ей было все равно, что я скажу, пока я ей подыгрывала. Ей просто хотелось чем-то заняться перед тем, как убрать со стола, перед тем, как пойти укладывать Пола в кровать. Так она себя развлекала, дожидаясь звонка мужа.
– Я могла бы стать ветеринаром, – сдалась я ей на милость. – Конечно!
– Ну уж нет! – Патра подогнула под себя ногу. – У меня для тебя есть предложение получше. Я это умею. Понимаешь, Линда, ты заслуживаешь большего – той жизни, которой ты раньше не видела, тебе надо жить в большом городе. Чтобы тебе проходу не давали. Тебе нужно стать… – Она щелкнула пальцами и улыбнулась: – Отельером! Ресторатором! – Ей самой понравилась эта идея.
– Ресто-рантором? – переспросил Пол.
Я хмыкнула, чтобы подавить смешок.
– Типа, стать официанткой? Я уже пробовала! – С этими словами я обвела рукой вокруг, как бы желая спросить: а это что тогда? – Но я бросила работу и пришла к вам.
Она вытаращила глаза, притворившись, будто шокирована.
– Ты бросила ресторанный бизнес ради того, чтобы стать няней? Нам очень трудно свыкнуться с этой мыслью, правда, Пол? Тогда придется придумать для тебя должность получше. А откуда вообще произошло слово «няня»?
Я пожала плечами.
– Жуткое слово, правда? Может, нам звать тебя сиделкой? Хотя нет, так называют старушек. Ну, тогда мы назовем тебя гувернанткой! – Она рассмеялась. – Это звучит гораздо лучше. Няню никогда не наймут для Флоры и Майлза. Ты же читала «Поворот винта»? Да-да, няня не могла бы влюбиться в мистера Рочестера, правда? И стать главной героиней повести. Ты – гувернантка!
– Гувенантка! – выкрикнул Пол из-под стола. Он все ждал, когда Патра объяснит ему значение нового слова. Не дождавшись, вытащил из своей перчатки пригоршню камешков и швырнул их на пол.
– Аккуратнее! – сказала я ему. И Патре: – Не знаю. Не уверена. Мне это слово кажется каким-то слащавым. Кроме того, люди могут подумать, что вы… богачи-миллионеры. – Я с усилием подавила смех.
– Ты права, – насупилась Патра.
– Пора купаньки! – Пол тоже надулся. Он выполз из-под стола и забрался к ней на колени.
Патра позволила ему свернуться калачиком, прижавшись к ее груди, и стала ерошить его волосы. Потом потрепала его по щеке, но не сводя с меня глаз.
– Ты права, Линда. Конечно, права. Здешние люди уже считают меня снобкой. Белой вороной. – Она нахмурилась: было видно, что в голову ей пришла новая мысль. – Я все еще не чувствую себя здесь комфортно. Не могу понять, что тут и как. Странно. Я уже раз пять бывала с Полом в здешней закусочной. Мы обедали. И каждый раз я вижу там одних и тех же людей. Все смотрят на меня, улыбаются, здороваются. Но никто ни разу не поинтересовался моей жизнью. Не спросил, как меня зовут. Вообще о чем-нибудь. Они по-своему приветливые, и все же…
– Не слишком, – закончила я.
Она отвела руку Пола от пуговок на своей блузке, и тогда он взялся за ее волосы, наворачивая светлые пряди на свои пальчики.
– Не зря ли мы тут поселились? – Она вопросительно посмотрела на меня. – Мы думали, что, пока Лео будет этой весной на Гавайях, мы с Полом поживем в новом летнем доме. Что здесь будет тихо и приятно. Что для нас с Полом это будет своего рода убежище…
– Убежище от чего?
Она неопределенно взмахнула рукой.
– Вы в бегах? – решила я ее поддразнить. – Вы ограбили банк в Иллинойсе?
– Ха-ха-ха, – невесело произнесла она. Пол тем временем принялся дергать ее за волосы – не сильно, медленно и сосредоточенно.
– Если это так, то всем все равно, почему вы тут оказались – пока вы никому не докучаете, – пошутила я. – И не занимаете, типа, лучшие места для рыбалки.
– Хм…
Я сразу пожалела, что сморозила эту глупость. Но не решилась пошутить снова.
– И если на вас не висит какой-нибудь действительно непростительный грех. Типа развода. Или атеизма. Или чего-то в этом роде.
– Мне больно, милый! – Патра разжала пальчики Пола, сильно сжавшие прядь ее волос.
– Или… или…
– Пол, прекрати! – Она наконец смахнула его со своих коленей, звонко шлепнув по попе, чтобы скрыть нотку раздражения в голосе. – Иди сложи головоломку, малыш. Попробуй-ка пазл с совой, сможешь? – И когда Пол вышел, она начала торопливо собирать посуду со стола, громко, словно нарочно, гремя чашками и тарелками. Потом вдруг снова села за стол. – Я правда не знаю, нужна ли нам такая жизнь – в тишине и спокойствии. И почему я решила, что нам тут будет хорошо? Может быть, для Пола будет лучше, если он опять начнет ходить в садик, общаться с детьми? Может, с самого начала это была ошибка – перебраться сюда?
Она поглядела на меня, и я увидела в ее взгляде то, чего никак не ожидала.
– Это было правильное решение, – уверенно произнесла я, чувствуя себя очень неуютно под ее виноватым взглядом.
Идя в тот вечер домой, я все думала про мистера Грирсона. Он приходил в закусочную один – я его там частенько видела, когда осенью стала подрабатывать официанткой. Как и Патра, он усаживался за стойку, чтобы избавить себя от необходимости вступать в пустую болтовню с посетителями. В те несколько раз, что я его обслуживала, он заказывал большую яичницу-болтушку и за едой читал толстые романы в бумажной обложке с изображением космических кораблей. Он называл меня мисс Оригинальность – памятуя о призе за оригинальность, который я получила на олимпиаде годом ранее.
– Спасибо, мисс Оригинальность! – обычно говорил он, протягивая мне белую кофейную кружку за добавкой. Я не знала, что ему на это ответить. Иногда он задавал вопросы о моих новых учителях в старшей школе, после чего опять углублялся в чтение. Обычно он просил сливок к кофе, задерживая палец на строке, к которой сразу же возвращался.
В последний раз я видела его в начале ноября, не в свою смену. Я забежала в закусочную за зарплатой, и значит, это было в пятницу около пяти вечера. По прогнозу в конце той недели обещали первую в сезоне снежную бурю, и я зашла в закусочную из продуктовой лавки мистера Коронена. Мой рюкзак был набит всякой всячиной: бутылка керосина, соль, туалетная бумага – обычные зимние припасы. За окнами порхали снежинки, огромные и влажные, как изящно сложенные оригами. Покуда Санта-Анна регистрировала мой чек на кассе, я стряхивала снег с волос и делала вид, что не замечаю мистера Грирсона за столиком в углу. Я так и не поняла: «мисс Оригинальность» – это он говорил насмешливо или дружелюбно. Я понятия не имела, о чем говорить с ним после того, как прошла олимпиада по истории и мы перестали видеться после уроков. Помню, в закусочной в тот день не было никого – что необычно, ведь все разошлись по домам готовиться к буре. Диванчики, обтянутые потертой виниловой обивкой, зияли холодной пустотой, на фоне сплошной пелены снега за окнами под серым вечерним небом. Интересно, заметил ли мистер Грирсон, что я стою перед кассой? Вряд ли. Он располовинил свою порцию ножом и вилкой и отложил часть яичницы на пустую тарелку, и только после того, как я со своим чеком вышла из закусочной, мне пришло в голову, что, может быть, кто-то сидел напротив него за столиком, спиной ко мне, а я не заметила. И уже потом, шагая через лес домой от Патры тем теплым майским вечером, когда она впервые назвала меня «гувернанткой», я подумала, уж не Лили ли была с ним в закусочной.
Иногда Лео – муж – звонил после ужина. Мы все вздрагивали, когда сотовый Патры заливался рингтоном с мелодией из «Звездных войн». В такие моменты она торопливо отъезжала на стуле назад, одними губами произносила мне: «Спасибо!» – и направлялась с телефоном на веранду-палубу. «Спасибо!» означало, что она просит меня уложить Пола в постель. Что я и делала, без особой охоты – сначала отводила его в ванную, где умоляла почистить зубы перед сном и угрожала страшными карами, если он не будет лежать смирно под одеялом.
– Ты должна досчитать до ста! – вопил он, когда я на цыпочках направлялась к двери.
– А ты должен спать без задних ног! – парировала я и, вернувшись, прижимала его голову к подушке.
– Ты должна быть со мной ласковой! – И он извивался под моими руками.
– А ты должен быть хорошим мальчиком, – шептала я. – Ты должен быть милым и послушным. Ты должен быть таким, каким ты никогда не бываешь!
Однажды, когда дисплей телефона Патры вспыхнул и зазвучала мелодия из «Звездных войн», она как раз заканчивала купать Пола. Патра выскочила из ванной, чтобы ответить на звонок: с ее плеча свисала простыня, а за спиной маячил голенький Пол. Он начал носиться по дому, повсюду оставляя мокрые следы и распугивая котов, потом забрался на кушетку, потом полез под стол. Должно быть, я схватила его за руку сильнее, чем надо, потому что он заплакал от боли так, словно я пырнула его ножом. И когда я притянула его к себе, он развернулся и со всего размаха царапнул меня ногтями по лицу. Я ощутила, что саднящая красная царапина рассекла мне кожу от уха до глаза. Я поискала взглядом Патру, но она уже уединилась с телефоном на веранде. И в этот момент мое отношение к этому мальчику разом изменилось, так сказать, сменило курс: я рывком подняла Пола – извивающегося, голенького, размахивающего ручонками – и потащила в постель. Я шмякнула его на кровать, точно вязанку дров. Он смотрел на меня жалким, испуганным взглядом, и я увидела, как из его голой промежности побежала струйка прямо на простыню. Он не мог вздохнуть: из глотки у него вырывалось сдавленное клокотание, а в широко раскрытых глазах застыло изумление.
– Это тебе наука! – Я вообразила себя своим отцом. Так он мне говорил, когда я три мили волокла каноэ по прибрежной грязи. Я вообразила себя одновременно отцом и ребенком, которого заставили волочь каноэ, а он плакал от отчаяния, боли и усталости.
– Молчи! – крикнул Пол.
– Хочешь, чтобы я замолчала? – Я все еще чувствовала, как горит длинная царапина, оставленная на моей щеке его ногтями, и как на моей фланелевой рубашке отпечатался мокрым пятном абрис его тельца. – Ты хочешь, чтобы я замолчала?
Его личико покрылось белыми и красными пятнами.
– Я идеальное дитя Бога! – пропел он.
