Вера в большом городе. Диалоги о жизни, в которой есть место Богу

В Москве не очень получается молиться

Ты будто паришь над всеми, больными и их родными. Усаживаешь сына возле умирающего отца, соединяешь их руки, строишь этот мостик. Ты все понимаешь, видишь всю перспективу хосписа, людей в нем. Для этого требуется много сил. Откуда ты их берешь?

Во-первых, у меня ощущение, что я не парю вверху, а нахожусь где-то внизу, и сверху все время что-то падает! (Смеется.) А во-вторых, ты таков, каков есть, сильный или слабый, и другим быть не можешь. Берешь на себя столько, сколько можешь вынести. Крест у каждого – ему по силам. Да, я иногда, вероятно, взваливаю на себя избыточно много. Только что у меня было четыре дня и пять ночей отпуска (это для меня очень много!), и сегодня я чувствую, что могу горы свернуть, даже при том, что во время ночного перелета я не спала.

Но вот недавно у нас была тяжелая ситуация с одним мальчонкой – он еще не уходящий, но, в общем, требует паллиативной помощи. Его мама не принимает болезни ребенка и обвиняет весь мир в происходящем. Она невероятно преданная, только сыном и живет и не понимает, как продолжит существовать, если его не станет. Ей необходима уверенность, что он будет всегда. А сил у нее уже нет. Состояние ребенка ухудшается, у него судороги, вдруг появляется рвота, она не знает, что делать. Мама вызывает скорую, но не доверяет им и ненавидит их. Центр паллиативной помощи и хоспис для нее – катастрофа, ведь тогда надо признать, что приближается конец. Последние два дня я постоянно с ней на связи, она беспрестанно звонит или пишет. Моя задача – «держать» ее, чтобы она не звонила моему помощнику или главному врачу. Хотя бы ночами, чтобы они поспали.

Но ты могла это время провести со своей семьей… Моя семья рядом. Они говорят: «Мама, ну сколько можно?!» А я отвечаю: «Что поделаешь? Пока так». Вот после такого необходимо восстанавливаться. По-настоящему это происходит в деревне Никитино, в доме, который появился у родителей почти пятьдесят лет назад. Я стараюсь туда вырываться хотя бы летом на выходные. Последние годы каждый раз думаю, как бы дотянуть до майских праздников, то есть до первого выезда после зимы. Снова почувствовать запах сырой прелой земли, побывать там, где развеян мамин прах… Просыпаться и видеть каждый день новые листочки, замечать, что их уже больше, они стали зеленее. Вот это заряжает. И для этого мне не нужно очень много времени.

Ты молишься? У тебя есть какая-нибудь ежедневная или просто регулярная духовная практика?

Да. Отец Алексей Уминский, настоятель храма Святой Троицы в Хохлах, куда я хожу, умеет на этот счет давать простые и четкие советы. Но у меня не получается как следует выполнять их. В Москве, среди хлопот и работы, я не могу сосредоточиться только на этом. Мешает телефон, эти эсэмэски, звонки, мысли! А вот на даче, в деревне Никитино, или в Поречье, где находится сельский хоспис, который мы с недавнего времени курируем, складывается такое «молитвенное ощущение», и ты в нем пребываешь. Там другое небо, и ты по-другому себя там чувствуешь.

Мне кажется, в хосписе еще больше чувствуешь присутствие Бога.

Это потому, что ты тут в первый раз. А я замечаю то, что недоделано, недомыто, неубрано!

Но ты же сама говорила, что в тот момент, когда человек делает последний выдох, становится совершенно ясно, что все продолжается уже где-то в другой реальности.

Люди в этом городе умирают каждый день – в метро, в окрестных домах, на улице, в соседней с нами 61-й больнице. Возможно, сейчас кто-то на первом этаже уходит. Разве мы это как-то почувствовали? Почувствовал тот, кто рядом: если нет родственников, то обязательно будет медсестра, индивидуальный пост. У нас так выстроена работа – надо сидеть, держать за руку, чтобы человек был не один, потому что одному, видимо, страшно. А мы с вами просто ощущаем в этих стенах тепло. Здесь работают очень хорошие люди.

Сложно было привыкнуть к повседневности смерти?

Помню, как в первый раз столкнулась с одним парадоксом. Две девочки-близнецы, лет шестнадцати-семнадцати. У обеих была онкология, но одна вылечилась, а другая умерла. И вот вылечившаяся сестра и мама провожали в палате ушедшую. Очень тяжко, когда близнецы расстаются, они как один человек. Мне было трудно находиться рядом. Нечасто бывает такое, но невозможно в данном случае занять профессиональную позицию. Я искренне плакала вместе с ними, а потом оставила их, чтобы они простились окончательно, и сказала: «Я пойду, а у вас есть время, прощайтесь, сколько нужно, а потом позовите персонал». Выхожу в коридор и чувствую, как вкусно пахнет из столовой гороховым супом. Вроде совершенно искренне только что рыдала, потому что видела величайшую трагедию. И тут пошла есть суп. Значит, я бессердечное чучело? Или стала закостенелым профессионалом? На самом деле это просто жизнь – у нее много разных сторон. И смерть является ее частью, продолжением жизни.