Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
1. Джон
Фред Леннон, отец Джона, рос сиротой. Учился в ливерпульской школе «Блукоут», куда принимали мальчиков-сирот. Фред там ходил во фраке и цилиндре и школу окончил, получив, по его словам, шикарное образование.
В 1921 году, когда ему было девять, скончался его отец Джек Леннон. Джек родился в Дублине, но почти всю жизнь провел в Америке, сделав карьеру профессионального певца. Выступал в раннем составе Kentucky Minstrels. Уйдя на покой, вернулся в Ливерпуль, где и родился Фред.
В пятнадцать лет Фред Леннон покинул приют, имея за душой это самое «шикарное образование», а также два новых костюма, и пошел рассыльным в контору. «Вы, небось, думаете, что я заливаю, но прошла всего неделя, а босс уже запросил в приюте еще трех мальчишек. Дескать, если они хоть вполовину такие же расторопные, как я, то у него не пропадут. В конторе считали, что я путевый».
Как бы то ни было, в шестнадцать лет этот путевый парень бросил контору, нанялся на судно и ушел в море. Сначала стал коридорным, а потом буфетным. Утверждает, что был лучшим буфетным, но не очень-то задавался. До того был хорош – так он говорит, – что суда не выходили из Ливерпуля, если Фредди Леннона не было на борту.
Он встретил Джулию Стэнли незадолго до того, как стал моряком. Познакомились они через неделю после его ухода из приюта.
«Прекрасная была встреча. Я был в одном из своих новых костюмов. Мы с приятелем сидели в Сефтон-парке, и он учил меня снимать девчонок. Я себе купил портсигар и котелок. Считал, что с ними передо мной ни одна не устоит… Мы положили глаз на одну маленькую девчонку. Я прохожу мимо нее, а она и говорит: „У тебя вид дурацкий“. А я ей: „Зато ты – просто прелесть“, – и сажусь рядом. Все было очень невинно. Я еще ничего такого не знал… Она сказала, если я хочу рядом с ней сидеть, пускай сниму эту дурацкую шляпу. Я и снял. Выбросил свой котелок в озеро. С тех пор никогда не ношу шляп».
Лет десять, когда Фред приходил из морей, они с Джулией встречались. Фред говорит, ее мать «обожала его до мозга костей», а вот отцу он не очень-то нравился. Зато он научил Джулию играть на банджо.
«Мы с Джулией часто играли и пели на пару. Сегодня многим дали бы фору. Как-то раз она говорит: „А давай поженимся“. Я говорю: „Надо же помолвку объявить, все как положено“. Она мне: „Спорим, ты отлынишь“. Ну, я и женился – так, шутки ради. Это хохма такая была – взять и пожениться».
Но семье Стэнли было не смешно. «Мы знали, что Джулия встречается с Фредом Ленноном, – говорит Мими, одна из четырех сестер Джулии. – Красавец был, я не спорю. Но мы знали, что от него проку не будет, особенно Джулии».
Бракосочетание состоялось 3 декабря 1938 года в бюро записи актов гражданского состояния на Маунт-Плезант. Родители не присутствовали. В десять утра Фред первым подошел к отелю «Адельфи». Джулии еще не было, и он отправился к брату, чтобы стрельнуть у него фунт. Когда он вернулся, Джулии по-прежнему не было, и он позвонил в кинотеатр «Трокадеро». Джулия вечно торчала в «Трокадеро» – сцена ее всегда завораживала. Она не работала, хотя шутки ради в брачном сертификате назвалась «билетершей». «Я поговорил с одной ее подругой, – рассказывает Фред. – Они там все в „Троке“ были от меня без ума. Говорили, если разлюблю Джулию, то знаю, к кому обратиться».
В конце концов Джулия пришла, и «медовый месяц» они провели в кино. Потом разошлись по домам. Назавтра Фред на три месяца уплыл в Вест-Индию.
Джулия жила у родителей, и Фред, возвращаясь на берег, жил там же. После очередной его увольнительной Джулия поняла, что забеременела. Было это летом 1940 года. Ливерпуль здорово бомбили. Фред Леннон куда-то пропал.
Джулия легла в роддом на Оксфорд-стрит. Она родила 9 октября 1940 года, в 18:30, во время массированной бомбардировки. Ребенка назвали Джон Уинстон Леннон. «Уинстон» – дань мимолетной вспышке патриотизма. Мими, увидевшая ребенка спустя 20 минут после его появления на свет, выбрала имя «Джон».
«Едва я увидела Джона, – говорит Мими, – моя судьба была решена. Я погибла. Мальчик! Я не могла успокоиться, все вертелась вокруг него, о Джулии почти забыла. А она говорит: „Ну да, я же его просто родила!“»
Когда Джону было полтора года, Джулия пришла в контору порта за деньгами, которые как-то умудрялся присылать Фред. Ей сказали, что деньги больше не приходят. «Фред дезертировал с корабля, – рассказывает Мими, – и никто не знал, что с ним». Он потом возник опять, но, по словам Мими, браку настал конец, хотя расстались они лишь где-то через год.
«В конце концов Джулия встретила другого мужчину и захотела выйти за него замуж, – говорит Мими. – С Джоном ей было бы нелегко, и я забрала его к себе. Я, конечно, и сама была рада, но к тому же всем казалось, что так будет лучше. Ему нужен был крепкий якорь, счастливый дом. Он и так мой дом уже считал своим. И Джулия, и Фред хотели, чтобы я его усыновила. У меня есть их письма – там это говорится. Но мне так и не удалось затащить их обоих в контору, чтобы все оформить».
Естественно, у Фреда несколько иная версия его «дезертирства» и распада брака. В Нью-Йорке он узнал, что его переводят на грузовое судно класса «либерти» помощником буфетного вместо старшего буфетного. «То есть меня понизили. Повоевать я был не против, но понижение – это ни в какие ворота. Капитан пассажирского судна, где я служил, дал мне совет. Сказал: „Фредди, иди напейся и потеряйся, чтобы судно ушло без тебя“».
Так Фред и сделал, после чего его препроводили на Эллис-Айленд. Опять велели явиться на грузовое судно. Фредди ответил, что хочет пойти старшим буфетным на «Куин Мэри». В конце концов его доставили на грузовое судно под конвоем; направлялось оно в Северную Африку. По прибытии Фреда посадили в тюрьму.
«Как-то один кок мне сказал: сходи ко мне в каюту, возьми там бутылку. Я как раз пил, а тут нагрянула полиция. Меня обвинили, что я вскрыл груз. А я ни сном ни духом. Меня тогда и на борту не было, но команде сошло с рук, а меня замели. Припаяли присвоение найденного. Я отпирался, да ничего не вышло».
Три месяца Фред просидел в тюрьме. Неудивительно, говорит он, что Джулия перестала получать деньги. Денег у него и не было, зато он писал ей письма. «Она обожала получать от меня письма. Я ей написал – мол, идет война, не теряй времени, милая, гуляй себе на здоровье. Величайшая ошибка моей жизни. Она стала гулять, с кем-то познакомилась. И я сам ее подтолкнул».
Времена, когда Джон жил в семействе Стэнли, а мать за ним присматривала, пока Фред был в море, сам Джон помнит смутно – ему тогда вряд ли было больше четырех лет. «Однажды дедушка повел меня погулять на Пир-Хед. Я был в новых ботинках, и они ужасно натирали. Дедушка перочинным ножиком надрезал задники, чтобы стало удобно».
Со слов матери у Джона сложилось впечатление, что у нее с Фредом когда-то были счастливые деньки. «Она рассказывала, что они вечно смеялись и дурачились. Я так понял, Фред был популярен. Присылал нам программки с концертов на борту – он там исполнял „Begin the Beguine“».
Джулия, по словам сестер, тоже всегда пела. «Она была веселой, остроумной и легкомысленной, – говорит Мими. – Ничего не воспринимала всерьез, жила играючи. Вечно ей было смешно, вот только в людях разбиралась слишком поздно. Скорее жертва чужих грехов, чем грешница».
Итак, Джулия переехала к своему новому другу, Джон поселился у Мими, а Фред снова ушел в море. Как-то в увольнительной он решил навестить Джона в доме Мими. «Я позвонил из Саутгемптона и поговорил с Джоном по телефону. Ему тогда было, наверное, почти пять. Я спрашивал, кем он хочет стать, когда вырастет, в таком духе. Речь у него была изумительная. Я потом, много лет спустя, когда услышал этот его ливерпульский говор, сразу понял: дурака валяет».
Фред приехал в Ливерпуль, психуя, по его словам, из-за Джона, и явился к Мими. «Я спросил у Джона, а не махнуть ли нам в Блэкпул, на ярмарке погулять, порезвиться на пляже. Он был в восторге. Я спросил у Мими. Та ответила, что не может отказать. Ну и мы с Джоном поехали в Блэкпул, чтоб никогда больше не возвращаться».
Фред и пятилетний Джон несколько недель прожили в Блэкпуле у Фредова приятеля. «У меня была куча денег. Тогда, сразу после войны, дела шли прекрасно. Я зашибал деньгу то здесь, то там, в основном возил женские чулки для черного рынка. Небось в Блэкпуле до сих пор моими чулками торгуют».
Приятель, у которого они жили, собирался переселиться в Новую Зеландию. Фред решил поехать с ним. Все уже было готово, и тут на пороге появилась Джулия.
«Сказала, что хочет забрать Джона. У нее теперь симпатичный домик, она желает, чтобы Джон жил с ней. Я сказал, что страшно к Джону привязался, хочу взять его с собой в Новую Зеландию. Я же видел, что она по-прежнему меня любит. Говорю: поехали со мной? Начнем заново. Она отказалась. Ей только Джон был нужен. Мы разругались, и я предложил: пусть Джон сам выбирает… Позвал Джона. Он прибежал и запрыгнул ко мне на колени. Прижался ко мне, спрашивает: а мама еще придет? Ясно было, чего он хочет. Я говорю: нет, выбирай, с кем хочешь остаться – со мной или с ней. Он говорит: с тобой. Джулия переспросила, а Джон опять сказал, что со мной… Джулия вышла, уже по улице зашагала, и тут Джон бросился за ней вдогонку. С тех пор я его не видел и не слышал, пока мне не сказали, что он один из „Битлз“».
Джон вернулся с Джулией в Ливерпуль, но у матери не остался. Его затребовала к себе тетушка Мими. Он переехал к ней и ее мужу Джорджу, в двухквартирный дом на Менлав-авеню, Вултон, Ливерпуль, – теперь уже насовсем.
«О родителях я с Джоном речи не заводила, – говорит Мими. – Пыталась его оградить. Может, слишком беспокоилась, не знаю. Я хотела, чтобы он был счастлив».
Джон очень благодарен Мими за все, что она для него сделала. «Понятно, что она была ко мне добра. Ее наверняка беспокоили условия, в которых я рос, и она вечно донимала моих родителей, чтоб они побольше думали о ребенке. Они ей доверяли – поэтому, видимо, и отдали меня».
Джон быстро привык к Мими. Она воспитывала его как собственного сына. Была строга и не позволяла шалостей, но никогда не кричала и не била. Она считает, это признак родительской слабости. Худшее наказание – не замечать ребенка. «Он этого не выносил. Говорил: „Мими, ты чего меня гнорируешь?“»
Но развитию его личности Мими не мешала. «Мы всегда были особенной семьей. Мама пренебрегала условностями, и я тоже. Она ни дня в жизни не носила обручального кольца, и я тоже. Это еще зачем?»
Слабым звеном в воспитательной системе был дядя Джордж, который вел семейное дело – торговал молочными продуктами. Он часто баловал племянника. «Я постоянно находила у Джорджа под подушкой записки от Джона: „Дорогой Джордж, давай сегодня меня будешь мыть ты, а не Мими“. Или: „Дорогой Джордж, давай сходим в «Вултон пикчерз»“».
Мими дозволяла Джону два развлечения в год: зимой – посмотреть рождественскую пантомиму в ливерпульском театре «Эмпайр», летом – сходить на фильм Уолта Диснея. Но были и маленькие радости, например «Строберри Филд» – детский дом Армии спасения, где каждое лето устраивали большой пикник в саду. «Едва заслышав оркестр Армии спасения, Джон начинал подпрыгивать и кричал: „Мими, пошли скорее, опоздаем!“»
Джон пошел учиться в начальную школу в Давдейле. «Директор сказал мне, что этому мальчугану палец в рот не клади. Если захочет, сможет все. А по шаблону ничего делать не желает».
Уже через пять месяцев Джон читал и писал – тут помог и дядя Джордж, – хотя орфография у него уже тогда была смешная. Ветрянку неизменно называл ведрянкой. «Как-то он поехал на каникулы к моей сестре в Эдинбург и прислал открытку: „Фенансы поют рамансы“. Я ее до сих пор храню».
Мими хотела провожать Джона в школу и встречать, но он не позволил. На третий день заявил, что Мими выставляет его на посмешище и пускай больше за ним не приходит. Мими кралась за ним тайком, ярдах в двадцати за спиной, – проверяла, что с ним все в порядке.
«Его любимыми песнями были „Let Him Go, Let Him Tarry“ и „Wee Willy Winkie“. У Джона был хороший голос, и он пел в хоре в церкви Святого Петра в Вултоне. Не пропускал ни одного занятия в воскресной школе, а в пятнадцать лет по собственной воле прошел конфирмацию. Религию ему никогда не навязывали, но в детстве у него к ней была склонность».
До четырнадцати лет Мими давала ему на карманные расходы всего пять шиллингов в неделю. «Я хотела, чтоб он узнал цену деньгам, но у меня так ничего и не вышло». Чтобы раздобыть еще денег, Джону приходилось работать в саду. «Джон упирался, пока не оказывался совсем на мели. Мы слышали, как дверь сарая с грохотом распахивается, он в бешенстве выкатывал газонокосилку, носился по лужайке со скоростью шестьдесят миль в час, а потом врывался за деньгами. Но на самом деле деньги его не волновали. Вообще не имели значения. Когда появлялись, он ими сорил направо и налево».
Лет в семь Джон начал писать маленькие книжки. У Мими до сих пор хранятся целые кипы. Первая серия называлась «Спорт и скорость. С картинками. Издано и иллюстрировано Дж. У. Ленноном». Там были анекдоты, карикатуры, рисунки и вклеенные фотографии кинозвезд и знаменитых футболистов. И история с продолжением – каждый выпуск заканчивался словами: «Если вам понравилось, читайте продолжение на следующей неделе, будет еще интереснее».
«Я обожал „Алису в Стране чудес“ и рисовал всех персонажей. Писал стихи а-ля „Бармаглот“. Проживал то „Алису“, то „Просто Уильяма“. Сочинял свои истории Уильяма, только главным героем был я… Когда позже я начал сочинять серьезные стихи, про чувства и все такое, писал их шифром, сплошными закорючками, чтобы Мими не прочла. Да, за колючей внешностью, похоже, скрывалась чувствительная натура… Я любил „Ветер в ивах“. Читал какую-нибудь книжку, а потом заново ее проживал. Поэтому, в частности, и хотел быть главарем школьной банды. Чтобы другие играли в игры, которые нравились мне, о которых я только что прочел».
В детстве у него были золотистые волосы – Джон пошел в родню по материнской линии. Его всегда принимали за сына Мими, и ей это нравилось. Чужим она никогда не возражала.
Бдительная Мими не спускала с мальчика глаз, старалась уберечь от общения, как она выражалась, с «хулиганьем».
«Как-то раз иду по Пенни-лейн и вижу ватагу мальчишек – стоят кружком, наблюдают за дракой. „Прямо как эта шпана из «Роуз-лейн»“, – думаю. Это другая школа, не та, где учился Джон. Потом они расступаются, и из толпы выходит жуткий мальчишка в разорванном пальто. И я с ужасом вижу, что это Джон… Джону всегда нравилось, когда я рассказывала эту историю. „В этом ты вся, Мими. Все остальные вокруг – хулиганье“».
По словам Мими, в играх со сверстниками Джон всегда метил в лидеры. Но в школе это стало гораздо опаснее. У Джона была своя банда, и он вечно с кем-нибудь цапался и дрался – доказывал свое первенство. Айвен Вон и Пит Шоттон, два его самых близких школьных друга, говорят, что дрался он постоянно.
Этих парней Мими одобряла – они жили по соседству, в таких же двухквартирных домах, – но кое-каких других на дух не выносила.
«Ну да, в Давдейле я постоянно дрался, а если противник был сильнее, я давил на психику. Пугал, грозил мокрого места от него не оставить, и они верили… Мы с одним парнем тырили яблоки. Ездили на „колбасе“ трамваев по Пенни-лейн – сядем и катим многие мили, не платя за проезд. Страшно было до усрачки… Среди ровесников я был заводилой. С раннего детства знал кучу похабных анекдотов – меня соседская девчонка научила… Моя банда промышляла мелким воровством в магазинах. Стягивали трусики с девчонок. Иногда дело пахло керосином и всех хватали, но мне всегда удавалось удрать. Было страшно, но из всех родителей только Мими так ничего и не узнала… Другие родители меня ненавидели, запрещали своим детям со мной водиться. Я им вечно дерзил. Большинство учителей ненавидели меня лютой ненавистью… Повзрослев, мы перестали просто набивать карманы конфетами и стали тырить то, что можно было продать, – сигареты, например».
С виду его жизнь с любящей, доброй, но строгой Мими была вполне благополучна. О детстве Мими Джону не рассказывала, но у него сохранились смутные воспоминания, и с возрастом его все больше тревожили вопросы, ответов на которые он не находил.
«Когда приходила Джулия, он пару раз меня расспрашивал, – рассказывает Мими. – Но я не хотела посвящать его в подробности. Как я могла? Он был счастлив. Не скажешь ведь: так и так, твой отец негодяй, а твоя мать нашла себе другого. Джон был счастлив, пел днями напролет».
Джон помнит, как начал задавать Мими вопросы и неизменно получал одни и те же ответы. «Мими объясняла, что мои родители разлюбили друг друга. Ничего плохого о них не говорила… Вскоре я про отца забыл. Как будто он умер. Но с матерью я изредка виделся, и мои чувства к ней никогда не угасали. Я часто о ней думал, хотя долго не догадывался, что живет она всего милях в пяти или десяти… Однажды мама пришла к нам – в черном пальто, лицо окровавленное. Какой-то несчастный случай. Я не мог смотреть. Думал: это моя мать, она вся в крови. Убежал в сад. Я ее любил, но хотел отгородиться. Малодушие, пожалуй. Я все свои чувства старался скрывать».
Может, Джону и казалось, что свои эмоции и переживания он загнал глубоко внутрь, но Мими и трем другим тетушкам – Энн, Элизабет и Харриет – он виделся открытой книгой, жизнерадостным ребенком. По их словам, Джон был счастлив, как птичка, с утра до вечера.
