Свято место пусто не бывает: история советского атеизма

Две идеологии одновременно

Новая партийная линия в отношении религии породила множество разнообразных трактовок будущего религии в СССР. Начало десталинизации в 1956 г. еще более запутало ситуацию, поскольку ни у религиозных деятелей, ни у государственных чиновников не было четкого представления о том, как новые политические тенденции повлияют на курс в отношении религии и атеизма. С началом десталинизации существенно возросло число православных священников, поскольку те, кто находился в заключении или в местах ссылки, теперь были амнистированы или реабилитированы. Отменив свой прежний запрет, Совет по делам РПЦ теперь позволил местным уполномоченным регистрировать священнослужителей, имевших тюремный срок, так что к концу 1950‐х гг. бывшие заключенные составляли 30% священнослужителей в Латвии и Литве, 45% – в Белоруссии и 80% – в Украине. Также было разрешено публиковать религиозную литературу бóльшими тиражами, и в 1956 г. впервые в советской истории была опубликована Библия на русском языке; тираж издания составлял 28 000 экземпляров. Религиозный вопрос оставался и фактором внешней политики, поскольку Хрущев пытался установить более широкие контакты с зарубежными странами. Срежиссированные демонстрации жизнеспособности религии в СССР обеспечивали Советскому Союзу важный политический капитал за границей, и партия позаботилась о том, чтобы иностранным туристам показывали церкви, где они могли воочию наблюдать религиозную свободу в СССР. Во время Всемирного фестиваля молодежи и студентов 1957 г. в Москве советские молодые люди даже вели дебаты с верующими гостями из Англии о сравнительных достоинствах социалистической и христианской нравственности.

В 1955–1957 гг. советская политическая элита столкнулась и с более неотложными политическими проблемами, от проведения курса десталинизации до борьбы за власть внутри самой элиты. Поэтому в период с 1955 по 1958 г. религиозный вопрос отошел на задний план, а религиозная жизнь вернулась на круги своя. Советы по делам РПЦ и по делам религиозных культов продолжали собирать данные о религиозной жизни, вести учет действующих церквей и духовенства, финансовых средств духовенства и церкви, посещаемости воскресных служб, проявлений народной религиозности и соблюдения обрядов, особенно крещений, венчаний и отпеваний, которые считались главным источником доходов церкви и лучшим показателем жизнеспособности религии. Доходы православной церкви, в основном складывавшиеся из сборов за совершение треб и доходов от продажи свечей, продолжали расти. Так, в Украине церковные доходы возросли со 130 миллионов рублей в 1955 г. до 145 миллионов в 1956 г. В целом Совет по делам РПЦ объяснял улучшение финансового положения церкви не только более либеральной атмосферой, но также повышением уровня жизни, отмечая: «Размеры доходов церкви и духовенства свидетельствуют о том, что забота верующих об интересах церкви не ослабевает, а возрастает, и что теперь отдельно взятая религиозная община может уже расходовать больше средств на благоустройство своих молитвенных зданий».

Увеличение доходов церкви было по большей части связано с ростом количества религиозных треб. Ленинградский уполномоченный Совета по делам РПЦ Ф. В. Федосеев докладывал, что в первом квартале 1957 г. по сравнению с первым кварталом 1956 г. количество крещений возросло с 2697 до 3769, венчаний – с 70 до 111, отпеваний – с 1955 до 1958, а доходы церкви соответственно возросли с 85 768 до 94 894 рублей. Продолжала расти и посещаемость воскресных служб. В больших городах в дни главных церковных праздников, особенно Рождества и Пасхи, церкви были переполнены. Московские чиновники отмечали, что, когда религиозные праздники приходятся на выходные или официальные праздничные дни, церкви заполняются до отказа, а в некоторые из них приходит не менее четырех тысяч человек. В целом завершение антирелигиозной кампании 1954 г. в сочетании с заметным экономическим ростом в середине 1950‐х гг. принесло больше пользы религии, чем атеизму.

Верующие трактовали десталинизацию как признак того, что политическая либерализация распространяется и на позицию советского государства в отношении религии. Уполномоченный Совета по делам РПЦ в Москве Алексей Трушин докладывал, что после ХХ съезда партии возросло количество обращений верующих с просьбами открыть церкви. Он также сообщал, что авторы петиций связывают свои просьбы открыть церковь или зарегистрировать религиозную общину с современными политическими тенденциями, упоминая в своих обращениях новый партийный лозунг соблюдения социалистической законности, встречу председателя Совета министров Николая Булганина с патриархом Алексием, а также освещение в прессе визитов в СССР делегаций зарубежных церквей. Как писал один из авторов такой петиции, «мы раньше не хлопотали об открытии нашей церкви, потому что думали, что все это будет напрасно. Теперь, когда мы узнали из заявлений Булганина и Хрущева, сделанных в Индии, что у нас полная свобода вероисповеданий, мы взялись за это дело».

Неопределенность положения религии в Советском Союзе даже побуждала некоторых верующих выдвинуть идею «третьего пути», который состоял бы в привлечении религии на службу делу коммунизма. Борис Рославлев, называвший себя «голосом общества верующих из интеллигенции», отправил в Совет по делам РПЦ пространную записку о роли религии в современных условиях, которую Совет по делам РПЦ, в свою очередь, переслал в ЦК КПСС. В своей записке Рославлев акцентировал внимание на той положительной роли, которую религия, особенно религиозная нравственность, может играть в период, когда советское общество находится «в движении к коммунизму». Он отмечал, что «верующая интеллигенция» тянется к религии, потому что видит в ней «улучшение человеческой нравственности». Иногда, писал Рославлев, «хочется побыть самим с собой, лицом к лицу со своей совестью только. И видя перед собой в мыслях образ того, каким должен быть человек. Образ этот – Христос. От людского суда, говорят можно отвеется, от образа этого нет». Рославлев спрашивал, может ли коммунистическая нравственность влиять на отдельных людей так же глубоко, как перспектива Страшного суда, и задавался вопросом, можно ли считать, что советские люди уже достигли той степени моральной чистоты, которая сделала бы их достойными гражданами коммунистического общества. Он считал, что для построения идеального коммунистического общества советское государство нуждается в Русской православной церкви (которая, как отмечал Рославлев, представляет большинство советских граждан). «Коммунизм требует всеобщего развития, всеобщей чистоты духовной, высокого поднятия нравственности, душевнейшего отношения друг к другу, – писал Рославлев. – И церковь, подлинная церковь, может в нашем этом преддверии к коммунизму, как и в духовном укреплении правового, справедливого, при социализме помочь, очень помочь». Коммунистическая мораль, доказывал Рославлев, не подходит для решения этой задачи:

Нам скажут – у нас есть коммунистическая мораль – вот что надо вкладывать в людскую массу. Верно. Но это требует и огромного всеобщего образования, требует не одного десятка лет большой работы. Мы можем планировать это, что и делает наше правительство, но сказать, что безусловно полностью осуществим… Нельзя сказать. Есть много неизжитых условий, в силу которых некоторые останутся вне этого благого и великого плана; вне образования. К душе или совести, если говорить о широкой народной массе, подойти легче. Улучшить нравственность таким методом и с помощью такого образа, как Христос, можно скорее успешнее. Тем более, если мы видим (несомненно видим), религию не так-то легко выхолостить.

Отмечая многочисленные недостатки как советских реалий, так и коммунистической морали, Рославлев указывал неспособность коммунистической идеологии преодолеть религию, и высказывал мнение, что религия продолжает существовать в СССР не только потому, что это ей дозволено, но и в силу того, что коммунистический проект не смог обеспечить людям ни материального благополучия, ни духовной пищи. Разумеется, для Коммунистической партии предложенное Рославлевым решение – поставить религию на службу делу коммунизма – не было выходом, поскольку при Хрущеве религию трактовали как чуждую идеологию, угрожающую расшатать строящееся здание коммунизма. По мере того как кристаллизовалась идеологическая платформа партии, попытки примирить религию с коммунистической идеологией – неважно, исходили ли они от рядовых граждан, правительственных чиновников, духовенства или интеллигенции – все реже приветствовались.

Наконец, десталинизация также поставила в сложное положение те учреждения, которые были обязаны поддерживать «нормальные» отношения с религиозными организациями, – Совет по делам РПЦ и Совет по делам религиозных культов, поскольку те две модели, по которым строилась их работа, – сталинская модель, где на первый план выдвигались задачи управления, и хрущевская, где подчеркивались идеологические задачи, – зачастую противоречили друг другу. На протяжении 1956 и 1957 гг. Совет по делам РПЦ раздирали внутренние разногласия относительно его миссии, что заставило его обратиться за руководящими указаниями к партийным органам. В записке, направленной в ЦК КПСС и адресованной Поспелову, И. Иванов, глава отдела инспекции Совета по делам РПЦ, просил прояснить партийную линию в отношении религии в свете решений ХХ съезда партии. Поскольку изначальная задача Совета состояла в том, чтобы поддерживать стабильность и контролировать дела религии, Иванов доказывал, что игнорирование петиций верующих с просьбами открыть церкви, нарушающее их конституционное право «отправления религиозных культов», подрывает выполнение задачи Совета – обеспечивать «отдушину» для недовольства. В другом письме помощник Иванова В. Спиридонов предупреждал, что в целях «успешного выполнения решений Двадцатого съезда партии и быстрого продвижения к коммунизму, для преодолений усилий умирающего капитализма разжечь вновь пожар мировой войны» Совет «не должен превращаться в штаб политической войны с религией, и не делал ничего такого, что нарушало бы нормальные отношения между церковью и государством, что могло бы повредить благожелательной для нас политической линии церкви». Первостепенной целью Совета, доказывал Спиридонов, является поддержка церкви в ее «активной борьбе за мир и в поддержке мероприятий партии и правительства внутри страны. В этом главное, а не в том, чтобы изобретать какие-то стратегические и тактические действия в войне с религией». Партия, заключал Спиридонов, должна вместе с церковью работать над достижением общих международных и внутренних целей и может бороться с религией «только словом».

Однако в условиях хрущевской идеологической мобилизации было бессмысленно делать упор на задачи управления и поддержания стабильности, как это предлагал Совет по делам РПЦ. К 1957 г. партия становится все более нетерпеливой. Многое зависело также от расстановки сил внутри советской политической элиты и от того, будет ли перевес на стороне партийного аппарата или правительственных учреждений. Когда в 1957 г. Хрущев в конце концов одержал победу над своими политическими соперниками, так называемой «антипартийной группой», чаша весов в борьбе за власть склонилась в пользу партии. Взяв на себя выработку политического курса в отношении религии, партийное руководство ожидало от Совета по делам РПЦ и Совета по делам религиозных культов не столько «нормализации» религиозной жизни, сколько ограничения влияния религии на советское общество. Вскоре после этого в прессе стали вновь появляться статьи антирелигиозного содержания.

Таким образом, в 1958 г. сошлись воедино несколько факторов, мобилизовавших партию на новое наступление на религиозном фронте: обеспокоенность религиозным возрождением, более активная позиция православной церкви и мирян и, наконец, изменение баланса сил внутри советской политической элиты от государственных структур в пользу партийных. Когда о новых тенденциях религиозной жизни становится известно представителям партийного руководства – Суслову, Фурцевой, Поспелову, Леониду Ильичеву, а также таким комсомольским энтузиастам, как Шелепин, Аджубей, Сергей Павлов и Владимир Семичастный, – это было воспринято ими как недопустимое отступление от коммунистической идеологии. Вскоре стало ясно, что определять политику советской власти в отношении религии будет именно партия, а не правительственные органы. Антирелигиозная кампания, готовившаяся за закрытыми дверями, наконец началась, и маскировать ее больше не считали нужным.