Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 2. Алекса Ву
Наверное, я умру от восторга. Серьезно. Причина: Элла Коллетт – лучшая подруга, искренняя и чистосердечная и, если судить по вчерашнему вечеру, великолепная сваха! Вот так. Мне не только предстоит свидание, но оно уже назначено. На следующую субботу. На девять вечера. В Хокстоне.
– Он просто не мог отвести от тебя глаз, – шутит Элла, многозначительно глядя на меня. Тушь, опавшая с густо накрашенных ресниц, осела темными пятнами под нижними веками.
Уже одетая, я прыгаю на свою кровать, оседлываю худую Эллу и принимаюсь ее щекотать; в голове шумит после вчерашних нескольких порций водки с тоником.
– Точно не мог! – торжествующе кричит она, защищаясь от меня.
– Ш-ш-ш, – говорю я, похлопывая себя по голове.
– Точно не мог, – шепотом повторяет она.
Я краснею, как краснею всегда, когда Элла бывает такой. Потому что вспоминаю о том случае, когда мой Здравый смысл задался целью свести меня со своим бывшим школьным приятелем и в одну из пятниц, подзаправившись алкоголем, в торопливом телефонном разговоре пригласил его к себе домой. Мы оба здорово захмелели от дешевой русской водки. Но на этот раз все по-другому. На этот раз парень мне действительно нравится. Он забавный. И умный. Красивый, но не слишком. Высокий, но не огромный. И у него потрясающее тело, за такое и жизнь отдать не жалко. Умереть – не встать!
Мы познакомились вчера вечером в Хокстоне, где оказались после того, как Элла заявила, что не желает еще один вечер просидеть дома и выпивать, пересматривая «Девочек».
– Неужели тебе не хочется с кем-нибудь познакомиться? – позвонила она мне. Ее вопрос звучал скорее как требование. – К нам на работу пришел классный парень, он раздавал флайеры в новый клуб – называется «Электра». Мы с ним поболтали. Я вот и подумала, что это может быть прикольно. Похоже, по-другому.
– В каком смысле по-другому? – спросила я.
– Ну, просто по-другому.
И я пошла. И мы познакомились. Тот самый классный парень и я. Элла представила нас друг другу, когда он принес нам стильные коктейли в высоких запотевших стаканах. Взгляд его голубых глаз брал в заложники всех девушек, сидевших в баре. Элла заметила, как у меня отвисла челюсть, едва я посмотрела на него. Потом она исчезла куда-то, предварительно трижды пожав мне руку – код, который мы используем, чтобы подбодрить друг друга.
«На помощь», – одними губами произнесла я, чувствуя, что у меня вспотели ладони, а живот скрутило спазмом. Тут я поймала его улыбку и нервно ответила на нее. Он наклонился ко мне и чмокнул. Я посмотрела за него и увидела полный зал красивых тел и девушек, исполняющих непринужденный бурлеск на узкой сцене с зеркалами. Одна девушка с длинными рыжими волосами и ногами от ушей изображала близость с хромированным шестом. Ее плечи мерцали, ее взгляд был устремлен куда-то вдаль, когда она пальчиком касалась изящного золотого ожерелья с крохотным ключиком. Я таращилась на нее дольше, чем следовало бы, завороженная ее извивами; ее идеальное тело вызывало у меня желание убежать домой и больше никогда не есть. Однако взгляд классного парня вернул меня обратно, пригвождая к месту. Потрясенная, я ощутила, как воздух наполняет мои легкие.
Вспышка.
Резко вырвавшись из воспоминания, я вижу Эллу, она из озорства сложила под подбородком руки в виде сердечка.
– Алекса и Шон, сидят на дереве, Ц-Е-Л-У-Ю-Т-С-Я, – весело восклицает она, глядя на одни из моих многочисленных часов. – Черт!
– Что? – испуганно кричу я. Во рту пересохло.
Она сталкивает меня с себя.
– Черт! Черт! Проклятье! – Она подскакивает и подбирает с пола моей спальни свои обтягивающие джинсы.
– Почему ты меня не разбудила? – возмущается она.
– Я думала, ты взяла отгул, – говорю я, зная, что я отнюдь не тупица.
– Взяла, только мне надо сидеть с ребенком, ты что, забыла? Сейчас же короткие каникулы. А мама нашла временную работу.
Ребенок, то бишь Грейс, – это младшая сестра Эллы. Для тринадцати лет она не особо своевольна, однако у нее есть склонность к магазинному воровству. Месяц назад это была пара выпрямителей для волос, через неделю – стимпанковые комиксы и манга-поп! Виниловые пластинки из «Запрещенной планеты». Она засунула их под свитер, но огромный, с козлиной бородкой охранник поймал ее. Он не сдал ее в полицию, просто попугал, заставил поплакать, а потом вызвал миссис Коллетт, что, если честно, было значительно хуже, чем вызывать полицию.
– Если хочешь, мы могли бы тебя подвезти, – предлагаю я, опрокидывая стопку глаженой одежды, что лежала на моем дубовом комоде. – Анна везет меня в «Глендаун», и мы могли бы по пути подбросить тебя.
Элла успокаивается.
– Ладно, – говорит она, зная, что ей очень идет, когда она обиженно надувает губы, – это было бы здорово. Грейс после вечеринки ночует у подруги, я заберу ее оттуда, и мы с ней пешком дойдем до дома.
Она опять бухается на мою кровать. Ее идеальные руки подпирают идеальный подбородок. Такой, который выглядит красиво везде: в зеркале, на фото, в симпатичных шарфах, в водолазках. Везде. Я подхожу к ней, изображая из себя фотографа; Элла позирует, я делаю вид, будто нажимаю кнопку – щелк-щелк.
Подбородок опущен, подбородок вздернут, Элла поднимает голову. Для большего эффекта она прищуривается, но взгляд на ее пухлые губы выводит меня из равновесия.
Я смотрю на часы, понимая, что мне тоже пора.
Элла берет последний номер «Вог».
– Кстати, как его зовут, того нового психа из «Глендауна»?
– Доктор Розенштайн. Но он сказал, что я могу называть его Дэниел.
– Еще бы. А еще он наверняка сказал, что тебе придется заплатить бешеные бабки за это удовольствие, спасибо большое. Наверное, они все такие, эти психи, втираются к тебе в доверие, ведут себя дружелюбно, заманивают тебя, прежде чем – ррррры! – сцапать тебя!
У Эллы почти получилось сымитировать рычание дикой кошки. Стоя на четвереньках, она отбрасывает «Вог», скалится и крадется по моей кровати, как тигр в саванне. И опять рычит.
– Совсем с ума сошла! – смеюсь я.
Польщенная комплиментом, Элла сводит глаза к переносице и машет на меня.
– Ладно, не будем о психах, – говорит она, меняя майку от моей пижамы на топ, – ты явно без ума от этого Шона, и это, вероятно, означает, что у меня не будет моей лучшей подруги, пока он тебе не наскучит. Когда ты с ним встречаешься?
– В субботу. – Я пожимаю плечами.
– В субботу, – передразнивает она меня, робкую и застенчивую, как котенок, потом пальцем указывает на мой лоб.
– Что?
– У тебя челка разболталась, – отвечает она. Я лбом чувствую ее горячее дыхание.
Озадаченная, я иду к венецианскому зеркалу и, глядя на свое отражение, понимаю, что она имеет в виду.
– Я собиралась на электропоп, – ощетиниваюсь я и, облизав три самых длинных пальца, пытаюсь пригладить пряди.
– Да? Ну, тогда это точно отвратнее, чем у Гаги.
– Ты грубая!
– Я просто сказала.
Я перекидываю свои длинные каштановые волосы на одну сторону, оставшиеся пряди заправляю за уши. К сожалению, с правой стороны пряди держатся плохо, так как часть уха отсутствует. Я противоположность мистера Спока. Если бы меня пригласили на авианосец «Энтерпрайз», мне пришлось бы отказаться. Это факт. Я щиплю свои щеки, чтобы придать им румянца. Повернувшись, я обнаруживаю, что Элла позаимствовала мой кашемировый, цвета мяты, свитер. Должна признать, что на ней он смотрится в тысячу раз шикарнее, чем на мне. Возможно, в моих словах слышится зависть, но это потому, что я действительно завидую.
– Алекса-а-а! Поторопись! Я не собираюсь тратить на тебя весь день. У вас, барышня, есть пять минут!
Это моя мачеха, Анна, она стоит внизу и кричит во всю силу своих очаровательных маленьких легких. Она явно раздражена. Мы с Эллой закатываем глаза.
Меня воспитывала Анна после того, как моя мать покончила с собой – тут пауза на эмоции. Если в юности я чему-то и научилась, так это тому, что нельзя отмахиваться от сложных чувств. Много лет я изо всех сил старалась избегать их, опасаясь, что они погубят меня. Утешалась едой, выпивкой, мастурбацией, а иногда и тем, что резала себя – по задней стороне ног, часто тупым кухонным ножом. Это неаккуратное свежевание собственного тела загоняло мою боль внутрь и помогало мне скрывать от окружающих свою ярость – результат печальной жизни моей матери и ее одинокой смерти. Я была слишком тщеславна, чтобы резать себе руки, и не желала, чтобы люди судили меня или жалели, считая, будто я ненавижу себя, хотя, если быть абсолютно честной, временами я себя действительно ненавидела.
Когда один из родителей убивает себя, ты живешь с мыслью, что ты недостаточно хорошая. Но еще ты понимаешь, что всегда есть выход. Вопрос только, скольким ты при этом причинишь боль. Знаю, это эгоизм.
Мне было девятнадцать, когда Анна предложила пройти через лечение.
«Я заплачу», – сказала она и заплатила. Я прошла через лечение, и оно помогло. Четыре года я болтала без остановки. Я в полной мере овладела языком психиатров: зондирование чувств, повторяющееся поведение, модели саморазрушения. Я поняла, почему самосвежевание казалось мне более безопасным, чем ярость; почему мастурбация пугала меньше, чем настоящая близость: почему переедание давало ощущение, что мое Тело защищено, и почему болтовня имела целительный эффект. В те времена Анна воспринимала меня как типичного подростка – бешеного, капризного, подавленного – и за это винила моего отца, а с себя всю ответственность снимала. В конечном итоге я стала для Анны яблоком раздора. Неудобным напоминанием о человеке, моем отце, который встал и ушел. Однако я не забыла, что она сделала, вернее, чего она не сделала. Я оставила в мозгу крохотную зарубку на тот случай, если понадобится вспомнить об этом; обида была одним из многих чувств.
– Пора идти, – говорю я, беря джинсовый рюкзак и солнцезащитные очки.
Элла улыбается и наклоняется ко мне.
– Ты надела платье задом наперед. Кто тебя одевал, Долли?
Ощупав ворот, я обнаруживаю под подбородком этикетку, которая должна быть сзади. Смущенная, я смеюсь, переодеваю платье и одергиваю его.
– Вот так, – улыбаюсь я.
Элла и Анна единственные, кто, кроме моего прежнего мозгоправа, знают о моих других личностях. На третьем году лечения я решила открыть правду и призналась, что во мне живут и другие люди, и именно тогда мне поставили диагноз ДРС.
Диссоциативное расстройство личности, ранее известное как синдром множественной личности, вызывается большим количеством факторов, в том числе и эмоциональной травмой, полученной в детстве. Это приводит к деперсонализации (отделению от собственного сознания, личности или тела) или к дереализации (ощущению нереальности окружающего мира) и диссоциативной амнезии (неспособности помнить события, периоды времени или историю жизни, а в редких случаях полной утрате идентичности).
Я боялась, думая, что, если я расскажу кому-нибудь о своем состоянии, мне наступит конец, или тот психиатр попытается контролировать мои личности, или устранить, или даже разрушить их. О таком варианте не могло быть и речи. Как-никак их создала я сама, а это означало, что только мне решать, кому уходить, а кому оставаться. Но не ему.
Анна плохо понимает мое состояние, так как предпочитает жить в отрицании и считает мои личности разными настроениями. Сама идея о том, что во мне живут другие, дико пугает ее, поэтому, думаю, ей так легче. Так меньше безумия.
Тот, кто никогда не видел, как в человеке происходит смена личностей, часто ожидает масштабной физической трансформации. Чего-то такого, что происходит у вампиров или вервольфов, когда вдруг появляются клыки, шерсть и когти. На самом деле все гораздо деликатнее. Тело как таковое не меняется, меняется язык тела. Иногда меняется голос или стиль одежды. Изредка, как мне рассказывали, меняется взгляд, а это нервирует сильнее всего.
В отличие от Анны, Элла отлично ладит с ними – с нами. Со Стаей. И хотя временами все это ее забавляет, она настроена к нам вполне доброжелательно. Обычно она без труда определяет, кто из нас вышел на Свет и обрел контроль над Телом. Взять, к примеру, прошлую неделю: мы с Эллой ждали поезда в метро, когда Долли, не подозревая о том, что мы не дома, проснулась, увидела приближающийся поезд и дико испугалась. Элла заметила смену – по-детски растерянный взгляд, развернутые внутрь стопы, заломленные в отчаянии руки – и сразу обняла нас, успокаивая.
«Все в порядке, Долли, – шептала она, – не паникуй. Это просто поезд».
Многие просто не знали бы, что делать с таким количеством личностей, заключенных в одном теле. В этом-то и состоит причина того, что мы так близки, Элла и я. Хотя мы очень разные – по сути, противоположности, – она ни разу не пробудила в нас злость и не заставила нас почувствовать себя плохими или нелюбимыми.
Я нежно смотрю на свой Здравый смысл и, спускаясь вслед за ней по лестнице, разглядываю стрижку «боб» на черных волосах.
– Тебе к какому времени надо там быть, у этого Дэниела? – спрашивает она.
– К восьми, – отвечаю я.
– Помни: будь самой собой. Ясно?
– Ясно.
Она оборачивается и улыбается.
– Ты справишься.
На улице Анна встречает нас стиснутыми зубами. Она скрещивает изящные загорелые руки и, приоткрыв губы, покрытые персиковым блеском, неодобрительно фыркает. Я пытаюсь улыбнуться, надеясь тем самым задобрить ее, однако она отводит взгляд. Явно обиженная тем, что ей пришлось пропустить урок зумбы, она в сердцах хлопает дверцей своего внедорожника «Вольво» – ну, прямо-таки королева драмы – и что-то тихо бормочет насчет бедер и ягодиц.
– Ты отлично выглядишь, – жизнерадостно лгу я.
Анна смотрит на себя в зеркало заднего вида, поправляет длинный белокурый локон и заводит двигатель.
– Да, и спасибо, что предложили подвезти, – добавляет Элла.
Я откашливаюсь.
– Извини, что тебе пришлось пропустить урок, – робко говорю я, тремя мазками нанося бесцветную помаду с вишневым вкусом.
Однако взгляд Анны, злой и острый, вынуждает нас замолчать. Она отказывается потакать нашей миролюбивой болтовне.
– Кстати, девочки, – резко произносит она, сжимая пальцами обтянутый кожей руль, – зачем напиваться до тошноты? Ведь в этом нет надобности, напиваться до такой степени. Это не…
– Не подобает леди? – заканчиваю я за нее. – Боже, Анна.
Молчание.
– Вы правы, миссис Ву, – говорит Элла, коленом пихая в спинку моего сиденья, – мы ведем себя неподобающим образом. Алекса, ты так плохо на меня влияешь!
Я отстегиваю ремень, и настоятельный писк извещает нас о том, что моя безопасность не обеспечена. Я поворачиваюсь назад и показываю Элле средний палец.
– Алекса! – рявкает Анна. – Хватит дурачиться!
Элла хихикает и подмигивает, поэтому я шлепаю ее по ноге довольно сильно, с угрожающей гримасой говорю ей: «Ну, погоди!» и поворачиваюсь к дороге. Щелк.
Мы, все трое, молчим. Тишину нарушает шум ветра, врывающегося в открытое окно. Низкое урчание двигателя внедорожника и «Лучшее из Блюграсс» Анны скрашивают унылую езду по городу. Голова все еще побаливает, поэтому я опускаю на нос темные очки, и свет мгновенно тускнеет. Я ухожу внутрь Тела и обращаюсь к Раннер.
«Спасибо за похмелье», – с нескрываемым сарказмом говорю я.
«Всегда пожалуйста», – хмыкает она.
По пути мы сворачиваем к дому подружки Грейс. Под колесами хрустит гравий подъездной дорожки. Я замечаю бездомную кошку цвета конфитюра, она сидит на лужайке и лижет себе задницу.
– До встречи! Еще раз спасибо, миссис Ву, – говорит Элла и захлопывает дверцу.
Она идет к многоквартирному дому, и я вижу, как в окне первого этажа раздвигаются гардины – между ними, как между кусками хлеба в сэндвиче, появляется Грейс, на ее веснушчатом лице сияет улыбка. При виде старшей сестры – предмета зависти и обожания одновременно – Грейс бросается к открытой входной двери. Она проводит рукой по своей роскошной стрижке «боб» – попытка подражать Элле – и машет. Мы с Анной машем в ответ, кошка уже лежит на спине и нежится, подставляя розовый живот солнцу и не обращая внимания на крадущегося по стенке гаража кота. Кот напряжен, его уши навострены.
Мы заезжаем на парковку для посетителей «Глендауна». Анна выключает двигатель и вздыхает.
Положив руку с тонким запястьем на открытое окно, она смотрит мне прямо в глаза.
– Послушай, – говорит она, – ты же знала, что сегодня утром тебе надо на прием. Я не обязана возить тебя сюда и забрасывать по дороге твою подругу. Если ты, Алекса, собираешься ответственно относиться к делу, ты должна организовать себя.
– Я не сообразила…
– Ты никогда не соображаешь. Ты витаешь в своем мире грез, чтоб его.
– Я просто…
Ее ноготок с французским маникюром пробивает брешь в моем предложении и вынуждает меня замолчать.
– Просто что? Ожидаешь, что я буду у тебя шофером?
– Едва ли, – отвечаю я.
На самом деле меня повсюду возит Элла, только вчера она позволила себе слишком много выпить.
– Может, мне нужно напомнить тебе, что я много работаю, что я жертвую собой?
Я сдаю назад, замечая в ее глазах взгляд бездомной кошки: зрачки расширены, радужка сжалась.
– Я знаю, что виновата, – униженно говорю я, открывая перчаточное отделение и выбирая леденец из мятой коробочки.
Я предлагаю один ей, но она отказывается.
Молчание.
Лицо Анны приобретает обычное выражение.
– Мне ждать тебя? – спрашивает она. Теперь, когда я извинилась, ее голос звучит мягче.
– Нет, не надо. Я потом встречусь с Эллой и Грейс в Вест-Энде, – отвечаю я, и из моего рта доносится стук леденца о мои зубы. Сладость конфеты скрашивает неловкость.
Анна смотрит в зеркало заднего вида и поправляет воротник шелковой блузки.
– Ну, тогда ладно, – говорит она, осчастливливая меня сухим поцелуем со сжатыми губами.
Я закрываю дверцу, заглядываю внутрь и машу. Но она уже трогается с места, глядя вперед.
