Хранитель равновесия. Темные игры

ГЛАВА 4. Между снегом и жарой

Стайка парней с хохотом и свистом тянула по улице здоровенную громыхающую арбу, распевая не слишком приличную песню о вдове, у которой было семь дочерей. Осенью в Нистале играли свадьбы, и обычай требовал, чтобы три дня от сватовства до начала подготовки к торжеству друзья жениха разыгрывали семью невесты.

Наверняка местные удальцы с превеликими ухищрениями выкрали арбу и сначала тихо волокли огородами и садами, лишь затем выкатив на улицу, чтобы притащить на площадь. Отсюда повозку заберут родные невесты, громогласно ругаясь и обещая, что никогда красавица их рода не выйдет за это порождение тьмы, по недосмотру богов родившееся в приличной семье.

А в это время гордый жених придумает что-нибудь еще. Например, угонит корову своей возлюбленной и проведет по улице, разукрасив бусами и шелковыми лентами. Или, ухитрившись приручить сторожевых собак, ночью возведет на пороге ненаглядной каменную кладку, которая к утру так застынет, что освобождать живущих в доме придется паре каменотесов. В общем, чем больше изобретательности и рвения будет в этих розыгрышах, тем больше чести девушке, ради которой так стараются. Ну и друзьям жениха есть куда направить буйную силушку, что кипит в молодых крепких телах…

– Раэн, ты меня совсем не слушаешь! Наверное, думаешь о возлюбленной, что оставил в Харузе?

Красивый синеглазый юноша лет девятнадцати-двадцати, устроившийся на куче подушек под яблоней, обиженно надул губы.

– Ну что ты, сердце мое, – рассеянно улыбнулся Раэн, прислушиваясь к удаляющимся звукам. – Увы, нет у меня никакой возлюбленной. Как ты думаешь, куда они поволокли эту громадину?

Его предположение насчет площади судя по всему оказалось неверным.

– К оврагу, конечно, – уверенно отозвался гость, мгновенно оттаяв и заулыбавшись. – Представляешь, каково будет ее оттуда вытаскивать? Будь я главой рода Кицхан, я бы потихоньку свернул шею Фарису ир-Джейхану, как только Малик ир-Саттах посватался к их девушке.

Раэн вопросительно поднял бровь и пригубил чашку с горячим вином. Вечер сегодня был на диво хорош, а вино с пряностями и блюдо сладких треугольных лепешек из местной харчевни делали его еще лучше. Ну и гость, разумеется…

Еще в первый день, когда Раэн покупал еду, на вопрос о местных развлечениях трактирщик неодобрительно покачал головой и нравоучительно сообщил, что на приличных девушек и женщин здесь не принято заглядываться. Блудливых же девок в Нистале попросту не имеется, это вам не столица.

Но если у почтенного целителя загорится пониже пояса, а в карманах найдется пара монет на подарок, то можно свести знакомство с Камалем ир-Фейси. Только напоказ это выставлять не следует, у них в Нистале народ порядочный и целомудренный, не то что в этой вашей развратной Харузе. Того же Камаля, к примеру, порядочные люди обходят стороной, но если кто и стучится к нему в дом глухой ночью, так на посещение мужчины мужчиной в обычаях запрета нет, это не к женщине прийти. Вот с женщинами все строго!

Раэн на эту речь покивал, поблагодарил и попросил добавить к заказу пару кувшинов вина получше и что-нибудь лакомое. Мало ли кто заглянет на огонек, чтобы спасти бедного странника от скуки, рассказав ему о местной жизни и обычаях. Пусть даже и этот юноша, как же его… И звякнул о стойку дополнительной, сверх денег за еду и вино, серебрушкой. Трактирщик хмыкнул еще неодобрительнее, но вино со сладостями подал, причем даже неплохое, и цену завысил всего раза в полтора по сравнению с развратной Харузой.

А на следующий день, когда Раэн пил кофе, сидя на пороге нового дома, у забора остановился смуглый красавчик, одетый не по-нистальски ярко и нарядно – в голубую шелковую рубашку под цвет лазурных глаз и черные штаны с щегольскими замшевыми сапожками. Улыбнулся, приоткрыв две нити жемчуга, как пишут столичные поэты, и задорно поинтересовался, не будет ли господин целитель так любезен рассказать новости? Ой, а правда, что у пресветлого шаха, да хранят его боги, есть золотой верблюд, на котором государь катается по улицам Харузы? И говорят еще, что вместо навоза из этого верблюда сыплются розы, а плюется он серебряными монетами! Может ли быть такое или тот проезжий купец наврал о столичных чудесах?

Рассмеявшись, Раэн признался, что волшебного верблюда у шаха и вправду нет, но если господину хочется послушать про настоящие чудеса Харузы… Юноша просиял, скользнул в калитку… и немало удивился, когда после приятного вечера за вином и закусками Раэн ровным счетом ничего не потребовал взамен. Похоже, целомудренные беседы в Нистале не очень ценились. Тем с большей радостью он принял приглашение заходить каждый вечер, и вот уже неделю Раэн ужинал, наслаждаясь беседой с наивным, но неглупым и славным парнишкой, который с радостью делился местными сплетнями.

– А в чем выгода убивать Фариса, если жених – Малик? – поинтересовался Раэн, вспомнив, что видел этого Фариса, местного заводилу и признанного вожака среди парней.

Знакомства, впрочем, у них не вышло, просто скользнули друг по другу взглядами.

– Выгода в том, что ир-Саттаху никогда в жизни подобного не придумать, – разъяснил Камаль, кокетливо теребя завязки на воротнике шелковой рубашки, сегодня синей, расшитой золотом. – Это все проделки Фариса, а Малик просто делает, что ему скажет ир-Джейхан. Вот увидишь, это только начало. Когда женился двоюродный брат Фариса, этот безумец угнал у семьи невесты стадо овец голов в сорок прямо с пастбища, а потом развесил их в мешках на высоченной чинаре. Овцам за полдня это ничуть не повредило, зато их хозяин чуть не поседел, пока освободил свою скотину. В одиночку Фарису нипочем бы такое не провернуть, но старый Джафар до сих пор не знает, кто украшал чинару его овечками.

– Зато ты это знаешь, правда? – Камаль лукаво улыбнулся и кивнул. – Интересно, а что Фарис придумает для тебя?

– Ну, Раэн, не говори глупостей! Неужели я похож на того, кто когда-нибудь женится?

Камаль ир-Фейси звонко рассмеялся, оценив шутку. Ревнитель нравственности, твердо уверенный, что мужчины должны быть мужественными, посчитал бы это златокожее синеглазое чудо ошибкой природы. Возможно, так оно и было. Но ошибка получилась прелестной и точно знающей свое жизненное предназначение, что крайне редко можно сказать о ревнителях нравственности.

Родись Камаль не в Нистале, а в охочей до порочных развлечений Харузе, он бы прославился и разбогател в одном из роскошных столичных домов удовольствий или стал «сердечным другом» кого-то из высокорожденных. И никакие соображения нравственности ему бы не помешали, поскольку юный Камаль попросту не понимал, что это за зверь такой – нравственность.

Раэн подлил гостю вина и получил в ответ зазывный взгляд из-под густых ресниц. Что ж, хоть что-то скрашивало смертельную скуку его пребывания здесь.

Прошла неделя с того дня, как он снял очень уютный домик неподалеку от площади. Густые заросли терна, вдобавок увитые густой лианой, с трех сторон огораживали двор и длинный сад, выходящий к широкому оврагу. Колючки не позволяли пробраться через ограду ни зверю, ни человеку, а лиана скрывала владения от любопытных взоров, так что в небольшом дворике можно было хоть голышом бегать, хоть вызывать демонов, появись вдруг у хозяина подобное желание.

А можно было попросту принимать такого гостя, как Камаль, который знал все обо всех в Нистале и не упускал случая попробовать на приезжем целителе свое незамысловатое кокетство. Не то чтобы Раэн был так уж против, но эта игра томными взглядами и улыбками изрядно его забавляла, так что сдаваться он не торопился. Конечно, в искусстве тонких намеков Камалю было далеко до Надира, зато местный мальчик для удовольствий и ожидал от Раэна намного меньше, радуясь подогретому вину со сладостями, как роскошному пиру, ловя каждую улыбку и ласковое слово, которыми его здесь, кажется, не очень баловали.

– Раэн!

– Я слушаю, малыш. – Он мгновенно вспомнил последние слова Камаля, поймав ускользнувшую нить разговора. – Ты сказал, что Сейлем ир-Кицхан в бешенстве. И что он вообще терпеть не может Фариса, а теперь особенно. Почему? Что ему сделал Фарис?

– Через три дня, когда отец Лалины ир-Кицхан назначит день свадьбы, Малик поедет на торг покупать ей подарок. И все, кто сейчас дурачатся, поедут с ним, но только те, кто носят серебро на поясе. Сейлем тоже просился, он ведь родич невесты, но Фарис уперся, как баран в дерево. Мол, кто он такой, чтобы ради него нарушать обычай, пусть сначала сменит медный пояс.

Эту традицию Нисталя Раэн уже знал. Подростки и юноши носили здесь широкие кожаные ремни с медными бляхами, которые меняли на серебряные, становясь мужчинами. Для этого следовало пролить кровь в бою, причем свою или чужую, не имело значения: способность достойно принять рану ценилась так же высоко, как умение нанести ее.

Пока этого не случилось, парень считался незрелым, сколько бы ему ни было лет, и ни один житель долины, будучи в своем уме, не показался бы на людях без пояса, по которому можно узнать о нем все необходимое от происхождения до личных заслуг. Это было так же немыслимо, как выйти на улицу голым, а то и еще немыслимей. Даже Камаль носил такой пояс, правда, не широкий, а узкий ремешок с ажурной медной пряжкой, больше похожий на девичий.

– Погоди-ка! – заинтересовался Раэн, вспомнив ладного пригожего нистальца с такими же синими глазами, как у Камаля, только темнее. – Фарис же сам носит медь, я видел.

– Медь, да не ту! – торжествующе заявил ир-Фейси. – Был у Фариса старший брат Фарид по прозвищу Талисман. И никак не мог бедняга встретить себе соперника. Он и коней пас в степи, и на торг ездил, и просто неделями пропадал за долиной, а все как заговоренный. Словно все беды его нарочно объезжали. Вот над ним и шутили: наш Фарид – лучший талисман от степняков. А когда все-таки встретил, оказалось – на беду. Сшибли его стрелой, да так, что сразу стало ясно, домой довезти живым не получится. Фарис, который с ним был, тогда уже два года серебро носил, а старший брат так и уходил к предкам в медном поясе. Вот он и поменялся поясами с умирающим Талисманом, чтоб тому в мире предков девушка не отказала. Есть такой старый обычай, он это позволяет. Но только теперь Фарису всю жизнь носить на поясе медь, пока внуков не женит. Свое-то серебро он отдал, и медь только на золото поменять может. Правда, взрослым он все равно считается, все ведь знают, что серебряный пояс у него был.

– Справедливо, – задумчиво признал Раэн. – А весело у вас играют свадьбы, мне нравится.

Он усмехнулся, представив, во что вылились бы подобные розыгрыши у него на родине, в мире, где у каждого есть та или иная магическая сила. Ох, пожалуй, о таком и подумать страшно!

Камаль закинул в рот еще один кусочек лукума, начиненного орехами, и прикрыл глаза от удовольствия. А Раэн в который раз подумал, что Нисталь – интересное место, но он-то сюда приехал не отдыхать, изучая местные обычаи, а ждать игру Равновесия. Халид, наверное, давно добрался до Аккама, а здесь ничего не происходит, и Нисталь напоминает подвешенный над очагом котелок, который ни за что не закипит, пока на него смотришь. Хм, а может, отвести от него взгляд?

– Камаль, а правда, что у вас тут поблизости есть пещеры, где можно найти горную смолу? – спросил он. – Раз уж ты не едешь на торг, может, покажешь мне их?

– Пещеры? – Нисталец задумался. – Ну да, есть. Я там был, в них темно, холодно и воняет. Наверное, этой самой смолой.

– Пожалуйста, Камаль. – Раэн улыбнулся ласково и просительно. – Я же городской житель, вдруг заблужусь в этих холмах и буду выбираться из них до зимнего солнцестояния?

Это, конечно, было наглым враньем. Даже если бы Раэна неделю таскали с мешком на голове по незнакомым горным тропам, а потом бросили где-нибудь в скалах, возможно, какое-то время он и поплутал бы. Возможно, однако совсем не обязательно! Скорее, нашел бы обратную дорогу с уверенностью пчелы, летящей на запах меда. А уж заблудиться в известняковых холмах, всего в часе конного пути от долины?! Будь он способен на такое, не носил бы прозвище Раэн, что значит «Бродяга». Но вранье было хоть и наглое, однако не впрямую, а это он мог себе позволить.

– Ну, ладно, – с притворным унынием согласился Камаль. – Но только тебе придется позаботиться, чтобы я не скучал!

Он состроил глазки, с такой неподражаемой лукавой наивностью хлопая ресницами, что Раэн невольно восхитился. Положим, у него самого ресницы ничуть не хуже, в детстве и юности соученики немало потешались над этим. Однако трепетать ими с подобным искусством он не умел. Непременно следует перенять: иногда нет ничего полезнее, чем прикинуться таким вот легкомысленным мотыльком-однодневкой, безопасным и вызывающим лишь снисходительную улыбку.

Он помог встать Камалю, который при этом ухитрился прижаться к нему всем телом, и проводил юношу до калитки. Вдалеке раздавались голоса, на все корки честящие проклятого богами Малика и мерзкое отродье Фариса, чтоб земля расступилась и поглотила их обоих. Похоже, кто-то из семьи Кицхан не просто обнаружил пропажу арбы, но и выяснил, какая участь ее постигла.

Вечернее солнце заливало долину теплым светом, и, если не считать этих воплей, все дышало таким умиротворением, что Раэн замер на пороге дома, не в силах сделать шаг внутрь. «Слишком тихо, – билось у него в висках. – Слишком хорошо. Слишком спокойно. Что-то идет… что-то идет… что-то…»

* * *

Простыни казались раскаленными, и Надир перевернул подушку, чтобы поймать хотя бы несколько мгновений прохлады. Прижался к тонкому полотну пылающей щекой, закрыл глаза… Снова бессонная ночь, снова метаться по постели в горячке, которую не утолить ни водой, ни вином. Оставалась еще саншара, но эту дрянь он твердо решил выбросить, как только сможет это сделать потихоньку от слуг. В доме местного управителя к светлейшему наибу и его племяннику все почтительны и внимательны – даже слишком.

Подушка мгновенно нагрелась, и Надир снова перевернул ее, хотя вторая сторона не успела остыть. Ну зачем было так топить?! А слуги все твердят одно: скоро придут холода. Какие холода в месяц Желтых трав? Еще вчера в саду пели цикады… В Харузе и вовсе розы еще не отцвели! А эти полоумные смотрят сострадательно, кланяются и клянутся, что каждый год примерно в эти дни Степь гонит первые снеговые тучи. И подкладывают, подкладывают дрова в очаг, так что воздух наполняется сухим жаром, от которого тело слабеет. И очаги в каждой комнате! Неужели зимы здесь и вправду настолько суровые? И даже со снегом?!

Он сам видел снег в детстве лишь пару раз, когда отец совершал паломничество в северный храм Белой богини. Матушка тогда тяжело болела, и кто-то из лекарей, бессильных облегчить ее страдания, поклялся своей доброй славой, что у жриц Госпожи снегов есть лекарство от этого недуга. Наргис, конечно, оставили дома, она же девочка, а вот Надира отец взял с собой, и весь долгий путь он провел, читая книги, беседуя с отцом, жадно разглядывая каждый новый город на пути, пока они не слились воедино, похожие друг на друга и все-таки неуловимо разные, как жемчужины в ожерелье.

Снег… Да хоть бы он выпал поскорее! Все-таки лучше, чем жара.

Рывком повернувшись, он уставился в потолок, на котором смешались блики от огня в очаге и темные тени. Единственная свеча давно погасла, больше света в комнате не было, и Надир откинул тонкое шелковое покрывало, разметавшись на постели, раскинув руки и ноги. Все равно никто не видит!

Все так же глядя вверх, он провел ладонями по телу, привычно убеждаясь в совершенстве его очертаний и упругой гладкости кожи. Никто, обладающий зрением и разумом, не скажет, что последний в роду ир-Даудов нехорош собой! И глаза под пушистыми ресницами яркие, и волосы вьются тугими смоляными кольцами, и губы свежи… И даже нет нужды смотреть в лукавые зеркала, что всегда скрывают какой-то недочет. Лучшее зеркало – глаза мужчин и женщин, которые восхищаются его красотой. Сказано же поэтом, что для сердца нет привязи надежней, чем та, что соткана из влюбленных взглядов.

Но почему же всего этого мало?! Почему тот, кого Надир больше всего хотел бы видеть рядом, снова уехал, оставив лишь смутное и небрежное обещание вернуться? Вернуться для чего?! Чтобы опять вести тайные разговоры с дядей и Хазретом, в которые Надира посвятить отказался? Чтобы молчал на вопросы, улыбаясь то загадочно, то виновато? Чтобы иногда смотрел так странно, словно видит не Надира, а кого-то другого? Знать бы – кого?!

И чем этот неизвестный и далекий лучше? Неужели смеется звонче или целуется слаще? Может быть, он целомудренно недоступен или, напротив, так страстен, что Надиру до него далеко? Чем он привязал Раэна, какими тайными умениями?

И почему, о великие боги, никак не удается выкинуть из головы этого проклятого джинна, укравшего сердце Надира?! Мыслимое ли дело ему, светлейшему наследнику высокородной семьи, грезить о любви странного чужестранца, то ли шпиона, то ли мага и лекаря, то ли все вместе? Ждать его, не спать ночами, метаться в постели, томясь телесным и душевным голодом…

– Нет, – прошептал Надир. – Да нет же!

Вскочил с постели, кинулся к окну и приоткрыл плотный деревянный ставень, не думая, кто во дворе может увидеть нагой силуэт, освещенный пламенем очага. В лицо ударил воздух, показавшийся ледяным, и Надир глотнул его торопливо, как умирающий в пустыне – воду. Отдышался, наслаждаясь холодом, пока не замерз, и лишь тогда шагнул назад, в тепло комнаты.

– Нет! – повторил негромко, но уверенно. – Любовь? Какая глупость! Да, я желаю его в своей постели. Хочу утолить жажду обладания… но не больше! Он ведь обманывает меня молчанием так же верно, как дядюшка – глупой детской ложью и недомолвками. Так разве я могу ему доверять? Я же спрашивал!

О да, когда они вернулись после той грозы в безопасный тихий дом, Надир готов был сердце вынуть и бросить под ноги возлюбленному, чтобы тому мягче было ступать. И хотел всего лишь правды! Но Раэн, улыбнувшись, покачал головой и шепнул, что не для всех ответов на вопросы пришло время. И сказать он может лишь одно, что не желает зла ни Надиру, ни его семье, а остальное в воле богов. Богов! Да кому они нужны, эти боги, равнодушные к делам смертных?!

С размаху сев на кровать, Надир спрятал лицо в ладони, чувствуя, как оно горит, и даже холодный воздух ничуть не остудил кипящую в теле кровь. Боги, судьба, тайны… Будь оно все проклято! Он простил бы что угодно! Даже окажись Раэн шпионом верховного предстоятеля, как прямо сказал Хазрет, это было бы не страшно! Надир сам сын визиря, он понимает, что шпионы, стражники и палачи необходимы для жизни государства, как целители для поддержания здоровья тела.

Признайся Раэн, что его прислали сюда втереться в доверие и следить за Надиром – ну что ж, и такое бывает. Но что это за шпион, то и дело исчезающий куда-то? А дядя знает что-то важное, но не говорит, упрямый старый осел! И все чаще кажется, что вокруг сжимается темная сеть, которая вот-вот спутает по рукам и ногам…

– Я должен узнать правду, – проговорил он, страдая от бессильной горькой обиды. – Я должен узнать о нем все. И либо вырвать с корнями эту колючку, что заплела мне душу, либо… Я сын визиря, в конце концов! Никто не будет использовать меня, словно неразумное орудие! Что бы сделал отец на моем месте?

Он старательно отогнал подлую предательскую мысль, что Солнечный визирь ир-Дауд никогда не оказался бы в такой паутине лжи и предательства, слишком велика была его мудрость и осторожность. С силой провел ладонями по щекам, стыдясь своей слабости и глупости. Нашел, по кому сходить с ума!

Но в самом деле – по кому?

Снова вскочив, Надир голым, как был, метнулся к столику в углу, где стоял письменный прибор – дядюшка днем велел сделать кое-какие заметки… Зажег свечу, торопливо нашел чистый лист бумаги и задумался, с кем можно отослать письмо в Харузу. Сделать это без ведома дядюшки вряд ли получится, однако он ведь не узник здесь! Мало ли кому из друзей решил написать, поделившись рассказом о путешествии? Но что, если дядюшка захочет письмо прочитать? Значит, надо отправить его как можно скорее, пока он не здоров и не занимается делами! Прямо утром! Или… да хватит уже думать, как влюбленный мальчишка, в первый раз оставшийся наедине с предметом страсти! Осел! Чему тебя учил отец?

Перо забегало по бумаге, и строчки полились сами собой.

«Милый друг… ах, участь моя печальна, потому что в этой глуши никаких развлечений… погода хуже, чем в пустыне, жара сменяется грозами, а зной – холодом… Мой почтенный дядюшка столь суров, что не позволяет никаких вольностей… Помнишь ли, дорогой друг, веселые счастливые дни в Харузе…»

Строчка за строчкой, глупость за глупостью, щедро приправленные обидой на дядюшку и тоскливыми излияниями, как же здесь отчаянно скучно! Тот, кому это предназначено, не может не понять, что Надир никогда не стал бы писать такое откровенно пошлое письмо без особой цели. О, он умен! И особенно на руку сейчас, что они с Надиром никогда не были близки напоказ. Так, пара тайных встреч, о которых почти никто не знает…

Но этот человек – настоящий друг, проверенный бедой! Когда-то он предложил свою помощь в деле, о котором Надир до сих пор боялся даже вспоминать. Правда, проговорился при дядюшке и Хазрете, признавшись, что уже открыл счет убитым врагам, но его обмолвку наверняка посчитали пустой похвальбой – и это к лучшему! Есть тайны, которые надо хранить в самых дальних уголках памяти.

Он перечитал письмо и в конце, подумав, дописал:

«… еще прошу вас, любезный друг, приобрести для меня новую поэму блистательного ир-Ховейди, которая называется «Молочная река в раскаленном песке». Она так мала, что поместилась бы на обратной стороне моего письма, и я льщу себя надеждой, что вам не составит труда ее раздобыть и прислать. Остаюсь вашим преданным слугой…»

Присыпав чернила песком, чтобы сохли быстрее, он накинул халат и выглянул в коридор. Два охранника, недавно сменившиеся у двери, встрепенулись, показывая, что глаз не сомкнули и вообще бдительны, словно коты, сторожащие мышиную нору.

– У меня болит горло, – бросил Надир. – Сходите на кухню и принесите молока. Только без меда и масла, чистого!

– Да, светлейший, – поклонился тот, что был помоложе, и кинулся исполнять распоряжение.

Надир вернулся в комнату и снова подошел к окну. Оттуда явственно тянуло холодом, пожалуй, уже не таким приятным, как раньше. Комната проветрилась, и в ней было гораздо легче дышать.

«Ну вот, – обратился он к себе. – И стоило так мучиться? Следовало всего лишь открыть окно ненадолго! Многие беды, что кажутся нам непосильными, решаются так же легко и без всяких усилий, стоит за них взяться».

Он плотнее запахнул халат и подождал, пока в дверь постучит вернувшийся охранник. Взял кружку горячего молока, благосклонно кивнул и снова запер дверь…

Пальцы дрожали от нетерпения, но пришлось дождаться, пока чернила письма высохнут. Закусив губу, Надир перевернул лист, обмакнул чистое перо в молоко и принялся писать им, тщательно выводя каждое слово, тут же исчезающее вслед за пером:

«Дорогой друг, если ты читаешь это, мое восхищение твоей догадливостью уступает лишь моей же благодарности. Умоляю тебя об услуге, за которую буду твоим вечным должником, хотя еще не рассчитался за прошлую. Но и просьба моя, надеюсь, в этот раз доставит тебе меньше беспокойства. Мне нужно узнать все возможное о бродячем целителе и маге по имени Арвейд Раэн, чужестранце, который, возможно, служит верховному предстоятелю ир-Шамси. Все, что сможешь поведать, передай как можно быстрее и в полной тайне от моего дяди любым способом, какой сочтешь надежным. Остаюсь твоим другом и должником, Надир».

Он подул на листок, чтобы бесцветные буквы окончательно высохли. Положив его в конверт, разогрел на свече кусочек воска, заклеил письмо и прижал перстень-печатку с родовым знаком ир-Даудов. Если дядя пожелает прочитать, следует оскорбиться, но позволить, пусть потом чувствует себя виноватым за недоверие к племяннику. Ведь в письме ровным счетом ничего особенного! А поэма со странным названием… Ну так дядюшка в поэзии не силен. А тот, кому предназначено послание, легко догадается нагреть его обратную сторону и прочитать скрытое.

Его друг… Впрочем, Надир вовсе не был уверен, что этого человека можно назвать другом. Они никогда не поверяли друг другу тайны, не проводили время за беседой, даже почти не разговаривали. Но… однажды Надир попал в беду. Такую лютую, что нынешние неприятности по сравнению с ней подобны мошкам рядом с шершнем.

И этот человек, почти случайно обо всем узнав, предложил помощь, которой Надир не посмел бы попросить ни у кого. Его самая страшная тайна и величайший стыд оказались во власти чужого ему человека! Того, кто спас Надира, ничего не попросив взамен, никогда ни словом, ни делом не напомнив о грязной и опасной тайне, что их связала. Так кому же еще он мог довериться снова? Сказано ведь, что над пропастью следует идти по проверенному мосту!

Обмакнув перо уже в чернила, Надир написал на конверте: «Доставить на улицу Первых Роз, в дом ир-Джантари, лично в руки почтенному господину Джареддину».

И облегченно выдохнул, радуясь так вовремя пришедшей удачной мысли. Джареддин – придворный чародей, он должен знать всех сильных магов, да и Раэна никак не назовешь неприметным! И вскоре Надиру будет известно достаточно, чтобы принять решение.