Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 3
Инстинктивно, по-звериному почуяв беду, Данила замолотил кулаками в дверь материнской квартиры. Ему тут же, словно бы его ждали, открыли, но это была не мать. Дверь открыла соседка Сумароковых – тетя Аня.
Милая, тихая тетя Аня – подруга матери Данилы, принадлежала к тому редкому типу людей, которые чувствуют вину за все на свете: за глобальное потепление вселенной, инфляцию и даже просто за то, что они есть; такие люди всегда словно бы извиняются – голос у них тихий, плечи опущены, в глазах покаянное «простите»… А сейчас у тети Ани был особенно виноватый вид. И очень несчастный.
– Что? – крикнул Данила вместо приветствия.
Пригвожденная чувством вины из-за того, что ей приходится сообщать Даниле страшную весть, тетя Аня горько вздохнула: – Даня, твоя мама… умерла.
В голове у Данилы что-то взрывается. Кровь пульсирует в висках, злая наковальня – молотом, молотом, черт, как больно. Данила медленно сползает по стене.
Вселенная раскалывается, и ты понимаешь, что ничто и никогда уже не будет, так как прежде. Ты сам не будешь прежним.
– Ты бы поплакал, Данилушка, – растерянно уговаривала окаменевшего Данилу, тетя Аня, – глядишь, станет легче.
Но Данила не хотел, чтобы стало «легче». Он яростно хотел, чтобы обрушившееся на него горе разорвало его пополам. Как же так – умерла? Как же так – ничего не успел, не сказал ей главного, и теперь уже никогда не успеет?! Отныне навсегда это страшное чувство вины, боль, и дикая – зверем бы выл – тоска.
– Леночка много болела в последний год, но не жалела себя, работала на износ, – бормотала тетя Аня, – ты же знаешь ее – такой человек…
Да, он знал: бесконечные дежурства, операции, больные, Елена Сумарокова – человек долга и «врач от Бога».
– Первый инфаркт у нее случился четыре года назад, – тетя Аня смахнула слезу.
Данила вскинулся – первый инфаркт? Он не знал. Мать ему не говорила.
– Второй приступ она перенесла год назад. Тут бы Леночке пожалеть себя, поберечься, но какое там – Лена продолжала работать. Думаю, она еще за тебя переживала, – осторожно добавила тетя Аня, – расстраивалась, что у вас… разлад вышел. Любила она тебя очень.
– Когда она умерла? – выдохнул Данила.
– Три часа назад. В больнице. Сердечный приступ.
«Значит, мать умерла, когда я летел в самолете», – кольнуло Данилу. И еще одна мысль больно уколола. «Болела, но не звонила мне до последнего. Позвонила только, когда поняла, что серьезно больна. Если бы раньше, если бы вчера… Я бы успел…» Что такое смерть? Это необратимость. Невозможность что-то изменить. Приговор. Не для мертвого, для живых.
Данила уронил голову в руки и разрыдался. Мама, где ты сейчас? Ты видишь меня? Я приехал, мама…
Здесь, в этом ледяном пространстве уральских марсианских хроник (заводы, мартены – даешь стране металл!) разворачивалась практически античная трагедия – герой не успел появиться вовремя. Ничего не исправить.
Тетя Аня кивнула: – А ты поплачь, Данилушка, поплачь. Это правильно.
Застыв перед монитором, Кирилл придумывал для героини своей новой компьютерной игры, очередные препятствия. Темноволосую, похожую на мальчика героиню, звали Ая, и она, как две капли воды походила на психолога агентства Аю Кайгородскую. Таково было пожелание Четверга, заказавшего Кириллу игру. Вторым условием владельца агентства, выдвинутым Кириллу, как разработчику программы, было создание для героини предельно сложных уровней квеста. Согласно сценарию игры Ая должна была добраться до башни в черном лесу и встретиться с ее обитателем, чтобы узнать его тайну. Но на пути к черному лесу девушке предстояло преодолеть множество препятствий: она воевала со злом в разных его обличьях, переплывала моря, пересекала пустыню и даже бороздила космические пространства. Кириллу пришлось изрядно напрячь воображение, чтобы создать этот виртуальный, полный опасностей мир. И вот, наконец, он приступил к финалу истории. Экранной Ае оставалось рукой подать до черного леса, но коварный Кирилл придумал для нее цепь хитрых ловушек; выбираясь из одной ловушки, девушка тут же попадала в другую, и каждая могла стать для нее смертельной.
Наблюдая за драматической борьбой экранной Аи за свою жизнь, Кирилл вдруг подумал, что даже если ей удастся добраться до башни и выиграть битву с ее обитателем, то все равно в каком-то предельном, метафизическом смысле из последней ловушки героине не выбраться; в сущности, как и любому из нас. Эта последняя ловушка – время.
Иван подумал, что время – странная штука; если верить календарю – они не так давно покинули Мехико, а между тем ему кажется, что с тех пор прошла целая вечность. Вспомнив Мехико – праздник мертвых, визит ночного гостя, Иван почувствовал, как по его спине пробежал ледяной холодок; и это несмотря на то, что на залитой солнцем палубе было жарко, и даже несмотря на то, что с той ночи прошла вечность.
За эту самую вечность он и его спутницы успели сесть на зафрахтованную яхту и уже проплыли тьму морских миль под парусом. По ощущениям, событиям, эмоциям, этот период оказался невероятно насыщенным – впечатлений хватило бы на целую жизнь.
А началось все на Антигуа.
…Антигуа – слава открывшему его Колумбу! казался тропическим раем: живописный остров утопал в изумрудах зелени, а его берега омывало лазурное море. Пение птиц, запахи диковинных тропических растений, белоснежные яхты – для счастья здесь было все, пожалуй, даже с избытком. В самом деле, в этой невозможной местной красоте было что-то декоративное, остров напоминал виды глянцевой туристической открытки или ожившие кадры рекламного ролика, где знойная красотка приглашает вас отведать шоколадный батончик с кокосом, с придыханием шепча что-то о «райском наслаждении». Да, эти два моря – море лазури и зелени действительно сулили «райские наслаждения» тем, кто таковых искал, но команда наших героев: хмурый Иван, печальная Варя – выражение лица, как перед отпеванием, и бледная, болезненная Агата, явились сюда за другим, а зачем именно, они и сами пока не знали.
Увидев старинные колониальные постройки и форты крепости, помнившей еще тех самых легендарных карибских пиратов, Иван поймал себя на мысли, что в этом есть что-то нереальное, киношное, настолько, что оказавшись здесь, ты так и ждешь, что сейчас навстречу тебе выплывет корабль Джека Воробья или Френсиса Дрейка – нечто из мальчишеских грез – голливудское, про пиратов.
На причалах гавани Антигуа качались яхты любых размеров и классов, и среди прочих – белоснежная красавица, зафрахтованная для наших героев. Увидев на ее борту название «Liberte», Иван хмыкнул: свобода?! Что же – символично!
На борту яхты их встретил капитан – маленький француз с забавной жестикуляцией, которого звали Поль. Театрально раскинув руки, Поль радушно приветствовал своих пассажиров: «Приветствую вас, друзья! Путешествие начинается!»
Путешествие началось. И никто не знал, сколько оно продлится.
Каймановые острова, Пуэрто-Рико, Антигуа, Бонэйру, Барбадос, Тринидад, Тобаго, Сен-Мартен, Гренада, Кюрасао, Сен-Бартелеми, Сен-Китс, Мартиника, Невис – маршрут их путешествия не то, что выглядел – звучал ожившей легендой про корсаров Карибских морей.
Белоснежная «Liberte» рассекала волны, солнце уходило за горизонт. Иван сидел на палубе в компании Вари и капитана Поля, наблюдал, как на море опускается прекрасный закат и слушал истории капитана о пиратах в Варином переводе. (К счастью, Варя вполне сносно знала французский язык, так что еще в Москве путешественники отказались от мысли брать с собой переводчика, – учитывая специфику их путешествия, никому не хотелось иметь на борту посторонних).
Старательно и с выражением Варя повторяла слова капитана, и вот в сгущающемся вечере проступил тонкий лик знаменитой морской пиратки Чжэн.
– Гибкая, как змея, китаянка Чжэн – женщина со змеиными опасными глазами цвета самой темной ночи, и с черными, как смоль, волосами, командовала пиратской армадой из шести флотилий, – летел над морем Варин голос. – Долгие годы корсары капитанши Чжэн грабили другие корабли, не зная жалости. Армада Чжэн была ужасом карибских морей. Но однажды Сын Неба – китайский император Киа-Кинг решил вернуть Карибам покой, и послал несметное количество своих кораблей, чтобы разгромить пиратов. Увидев корабли императора, корсарша Чжэн приготовилась к битве, понимая, что это, скорее всего, будет ее последний бой. Однако, к удивлению капитанши, битва никак не начиналась, с императорских судов в небо взмывали сооружения из бумаги – этакие стаи драконов, напоминавшие воздушных змеев. Вдова Чжэн поняла, что Сын Неба посылает ей некое послание, которое она должна расшифровать. Она вдруг вспомнила притчу о драконе, который всегда опекает лису, невзирая на ее вину и прегрешения, и задумалась над смыслом послания императора. Когда в море опустилась полная луна, Чжэн бросила свои мечи, опустилась на колени и приказала вести себя на судно Сына Неба со словами «Лисица идет под крыло дракона». Лиса Чжэн получила прощение Императора и покончила с пиратством. А в здешних морях с того дня воцарился покой, правда, в двадцать первом веке его иногда нарушают голливудские съемочные группы, снимающие фильмы о пиратах карибских морей.
Капитан Поль закончил рассказ и победно посмотрел на притихших слушателей: – А неплохая история, друзья? Правда, честно признаюсь, что я позаимствовал ее у одного известного писателя.
Иван кивнул: история и в самом деле, оказалась любопытной, да и сам Поль – весьма занятным персонажем.
То ли в детстве будущий капитан Поль перечитал книг о пиратах и морских путешествиях, то ли так встали звезды в момент его рождения, но Поль буквально бредил морем. В свои сорок пять лет он не имел ни семьи, ни жилья, ни постоянной работы, ни сбережений; четыре года назад Поль вложил все имеющиеся у него деньги в покупку этой яхты. С тех пор Поль сдает свою «Liberte» и себя вместе с ней, в аренду таким путешественникам, как Иван с Варей.
С первого дня знакомства Иван проникся к Полю симпатией, сочтя, что у них много общего; они оба были «солдатами удачи» – ни семьи, ни постоянной работы, никакой уверенности в завтрашнем дне, правда, у Поля была мечта, которую к тому же он осуществил, а у Ивана ее не было.
Помимо любви к морю у Поля имелось три страсти – он обожал кулинарию и дайвинг, и страстно любил истории о пиратах. Страсть Поля к кулинарии, пиратским байкам и дайвингу являлась столь всеобъемлющей и искренней, что он непременно хотел поделиться ею с окружающими. Как только у него выдавалось свободное время, Поль либо колдовал на камбузе над очередным гастрономическим шедевром, либо ловил кого-то из путешественников и рассказывал ему новую пиратскую историю.
Если прежде Варя представляла мир, как сугубо рациональное, разумное пространство, в котором все обусловлено и все имеет свои причинно-следственные связи (мир, как таблица химических элементов – четкая структура, понятная схема), то теперь она столкнулась с иррациональной стороной этого мира, к примеру, с таким непостижимым явлением, как красота. Да, в этой избыточной красоте взрывающего море заката таилось что-то иррациональное, потому что такая невероятная красота не имела прагматического, рационального смысла, и она не была чем-то обусловлена. Красота подпадала под принципиально новую для Вари категорию «прекрасного», у которой был только один смысл – высший смысл красоты, явления, выходящего за пределы знаний любой науки, хотя бы даже и физики с химией; той самой красоты, что спасает этот мир.
Поняв, что ее привычная картина упорядоченного детерминированного мира рушится, Варя несколько растерялась: оказывается, вселенную пронизывают принципиально иные «атомы», волны, идеи, и смыслы. Мир на ее глазах преображался – он заиграл сотней новых красок и звуков, и в нем – теперь она это знала – есть много волнующего, чудесного, пока еще ею непознанного. И Варя хотела открыться этому новому миру.
В отличие от расцветающей Вари Агата была закрыта – запечатана в раковину своей печали. То удивительное чувство, которое она испытала в Мехико на празднике мертвых, идя в карнавальной толпе – чувство согласия с жизнью, смертью и законами вселенной, больше ее не посещало. Фантастической красоты закаты-рассветы, дивные пейзажи экзотических островов, чуткое внимание со стороны других путешественников не примиряли Агату с ее внутренней болью и не отменяли для нее собственное тягостное одиночество и мысли о скорой смерти. Ей казалось, что солнце светит излишне ярко, а ее спутники выглядят слишком… здоровыми; и даже окружающая природа, чересчур пестрая и навязчивая, вызывала у нее раздражение. Агата чувствовала себя больной и одинокой.
Она теперь часто плакала, иногда запершись в каюте, иногда на палубе, глядя на море. Море было огромным, но даже оно не могло поглотить ее боль.
Когда-то давно жила на свете девочка Агата. Она была счастлива, потому что ее все любили, и потому что она ничего не знала о смерти. Девочке нравилась сказка про цветик-семицветик, и подобно героине любимой сказки она часто кричала куда-то или кому-то – в небо:
Спустя годы повзрослевшая несчастная девочка стоит на палубе чужой бутафорской яхты и плачет: будь по-моему вели!
…Ее кто-то обнимает за плечи. Обернувшись, Агата видит Варю. Почти неприязненно – она не хочет ни с кем сейчас говорить, Агата спрашивает: – Что?!
– Поль приготовил чудесный ужин, – улыбается Варя, – свежие морепродукты, думаю, это очень вкусно. Идем?
– Я не голодна, – отказывается Агата. В голове зло пульсирует: оставьте меня, пожалуйста, оставьте меня, я не хочу ни морепродуктов, ни историй про пиратов, ни ваших, черт бы вас драл, участия и жалости. Впрочем, эта белобрысая нелепая девушка, конечно, не заслуживает такого отношения – Агата понимает это, и, увидев, как сникла Варя, тут же смягчается: – Прости, я не хотела быть резкой.
Варя кивает: – Ничего, я понимаю.
А вот эта фраза заставляет Агату взорваться: – Понимаешь? А разве ты можешь меня понять? Ты… такая молодая, цветущая и здоровая?!
– Но ты же ничего обо мне не знаешь! – вздыхает Варя. – Думаешь, я счастливая?
Агата видит, как на некрасивое Варино лицо набегают тени. Она уже сожалеет о том, что причинила Варе боль.
– Меня никто никогда не любил, – тихо признается Варя, – во мне никто никогда не нуждался, кроме моих суккулентов.
Агата обнимает Варю за плечи. Они стоят, обнявшись – грустные, притихшие. Такими их и застает капитан Поль.
Пустота подступала со всех сторон и затягивала в воронку отчаяния, тишина давила и сводила с ума. Данила сидел на кухне перед давно остывшим чаем, который он налил себе утром, да так и забыл выпить, и совершенно не знал, чем ему заняться в ближайшие часы-дни-жизнь.
Вчера, на похоронах матери, он отстраненно воспринимал происходящее: церемония прощания в ритуальном зале, поездка на кладбище в старом автобусе… Данила механически кивал, когда знакомые матери говорили ему слова сочувствия, слушал эпитафии ее коллег, чуть подрагивая от мороза, смотрел, как могилу засыпают землей.
На кладбище было холодно. Очень холодно. Это был обычный день суровой уральской зимы – слепящий глаза снег, сводящий нутро холод, солнце, не способное никого согреть. Данила ничего не чувствовал, кроме холода, заморозившего, казалось, даже душу.
После похорон все поехали в кафе, где коллеги усопшей организовали поминки. Данила пил, слушал речи сослуживцев матери о том, каким чудесным человеком и врачом от Бога была Елена Сумарокова, согревался и хмелел. Потом он неожиданно расплакался, и ему стало неловко. А потом все начали расходиться, и он тоже пошел домой, хотя идти туда ему совсем не хотелось.
В квартире было пусто, тихо, страшно. Всю ночь Данила сидел в комнате, глядя в пустоту. К утру он немного успокоился, но вдруг увидел под кроватью материнские тапки и разрыдался.
Не зная, что делать и чем себя занять, он пошел на кладбище – к матери. По пути Данила купил букет гвоздик, ему хотелось, чтобы на могиле были не вчерашние, подмерзшие на морозе, а свежие цветы.
…Темно-красное пятно на ее могиле он приметил еще издали, но не сразу понял, что это. Подойдя ближе и разглядев, Данила вздрогнул, – материнская могила утопала в цветах. Ее покрывали сотни роз. В этом было что-то даже театральное – обилие кровавых роз на белом снегу. Эта картина и испугала Данилу и вызвала у него неприятие; ему показалось, что кто-то таким странным образом выразил свои права на его мать. Но кто? Данила подумал было пойти поискать кладбищенского сторожа и узнать у него, кто принес цветы на могилу, но не нашел в себе сил. Боль, огромная – до неба, застилала сейчас весь горизонт, и ему было не до семейных тайн. Сейчас вообще ничто не имело смысла.
Данила положил свои скромные гвоздики на соседнюю могилу и пошел домой.
Дома он поставил материнский несовременный чайник на плиту, сел и уставился в окно. За окном шел снег, чайник давно кипел – Данила сидел, словно в оцепенении. Он очнулся лишь, когда в дверной звонок позвонили.
Открыв дверь, Данила увидел на пороге незнакомого мужчину.
