Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Позиция Лайонела
Ни одна история семьи Ротшильд не будет полной без обсуждения решающей роли Лайонела, который добился для иудеев права быть членами парламента и входить в палату общин. Однако важно не рассматривать данный конкретный вопрос в отрыве от общей целенаправленной кампании вигов. Главным препятствием, из-за которого евреи не могли попасть в парламент, занять места в палате общин, стал текст присяги, в котором содержались слова о верности «истинной христианской вере». Впрочем, присяга была лишь одним из многих барьеров, с которыми сталкивались представители семьи Ротшильд в 1840-е – 1850-е гг. Такую же важную роль для них играли препятствия к зачислению в Оксфорд и учебе в Кембридже.
Вдобавок существовали общественные учреждения, куда евреев раньше никогда не принимали, хотя официально и не отказывали им в приеме; попасть туда оказалось столь же важно, сколь и устранить официальные юридические преграды. Учитывая структуру политики Великобритании в XIX в., место в палате общин само по себе обладало лишь ограниченной ценностью. Не менее важной была работа в местных органах власти, которая иногда служила необходимой предпосылкой для избрания в парламент. Более того, с социальной точки зрения местные органы власти отличались в зависимости от округа – городского или сельского. Дело в том, что многие самые важные политические решения принимались не в Вестминстере, а «в деревне» – в закрытых кругах, в которые входили владельцы аристократических загородных усадеб, где политическая элита проводила большую часть года. Даже в городах парламент был совсем не единственным политическим форумом: член парламента, который не являлся одновременно членом одного или нескольких лондонских клубов, сосредоточенных вокруг Пикадилли и Пэлл-Мэлл, не мог вести полномасштабную политическую жизнь. Помимо всего прочего, допуск в палату общин не открывал для евреев автоматически двери палаты лордов.
Зачем Ротшильды так упорно стремились попасть в британские правящие круги? Чисто практического объяснения (они хотели усилить свое политическое влияние, чтобы максимизировать рычаг давления на правительство) будет недостаточно. Конечно, к тому времени в палате общин уже заседали представители многих нееврейских семей лондонского Сити (особенно следует отметить Бэрингов). Но к 1840-м гг. Ротшильды прочно утвердились в Сити в положении превосходящего других частного банка. Несмотря на то что после смерти Натана отношения с Английским Банком приближались к точке замерзания, не было оснований сомневаться, что в те редкие случаи, когда правительству Великобритании требовалось занять деньги, оно обратится к Ротшильдам. Более того, получив доступ в палату общин, Ротшильды, по всей видимости, почти не пользовались ее возможностями – по крайней мере, как места для дебатов. Гораздо более убедительным кажется довод, что Лайонел, на которого оказывала большое влияние его мать, принципиально стремился добиться для евреев привилегий, в которых им до тех пор отказывали. Родственники в континентальной Европе не уставали поощрять Лайонела в его попытках закрепиться в парламенте. Так, Джеймс считал, что племянник ведет символическую битву от имени всех евреев. Он сравнивал его достижения с тем, чего 40 лет назад добивался Майер Амшель во Франкфурте. Конечно, не следует заблуждаться по поводу природы либерализма Лайонела, хотя в то время большинство политиков (включая лорда Джона Рассела) склонны были навесить на него ярлык вига (то есть либерала). Не только «еврейский вопрос» развел Лайонела и его братьев с партией тори, но и куда более важное громкое дело 1840-х гг., вопрос о свободной торговле, который стали идентифицировать с либералами в свете бунта тори против Пиля в 1846 г.
И вот один из больших парадоксов 1848 г.: в то время, когда либералы на континенте поносили Ротшильдов как столпов реакции, в Великобритании они играли ведущую роль в исконной либеральной кампании за равенство перед законом. В конце концов еврейская эмансипация стала одним из достижений франкфуртского парламента, хотя в самом Франкфурте в 1852 г. многие ее положения отменили. Это вынуждена была признать даже Бетти, сторонница Орлеанского дома и противница революции: «Мы, евреи, не должны… жаловаться на это великое движение и перемещение интересов.
Эмансипация повсюду сбила оковы Средних веков и вернула париям фанатизма и нетерпимости права человечности и равенства. С этим мы должны себя поздравить…»
Однако и здесь не обойтись без оговорок. Во-первых, некоторые элементы революционного движения были откровенно антиеврейскими; более того, насилие против евреев стало одним из явлений, из-за которых революционные события 1848–1849 гг. вызывали у Ротшильдов самое большое отвращение. Во-вторых, в некотором смысле главным являлся вопрос о статусе Ротшильдов внутри британской еврейской общины. Несомненно, мощным стимулом служило соперничество с другими представителями еврейской элиты – особенно Давидом Соломонсом. В действительности для большинства бедных евреев в Великобритании (и еще более того в континентальной Европе) мысль о представительстве в парламенте была столь же далека, сколь и мысль об обучении в Кембридже. Несмотря на всю риторику коллективной борьбы за права евреев, Ротшильды до определенной степени преследовали собственные интересы – точнее, их собственные притязания стать «королевской семьей» среди представителей иудейской веры.
В свете последующих событий удивительно, что в 1839 г. газета «Альгемайне цайтунг дес юдентумс» повела ожесточенную кампанию против Ротшильдов, обвинив их в откровенном вреде делу еврейской эмансипации: «К нашему ужасу, нам стало известно, что отвращение к евреям в Германии, которое почти полностью исчезло ко времени освободительных войн, возросло вместе с возвышением Дома Ротшильдов; богатство последних и… их партнеров нанесло ущерб делу евреев, так что, когда первые растут, последние падают все ниже… Мы должны резко разграничить еврейское дело и весь Дом Ротшильдов и их спутников».
Однако в то время действительно казалось, что семья отстранилась от более широких интересов европейских евреев. В 1835 г. не кто-то из Ротшильдов, а один из их конкурентов, Давид Соломонс из «Лондонского и Вестминстерского банка», одержал первую победу за предоставление английским евреям политических прав, когда его избрали шерифом лондонского Сити. В процессе он и его сторонники-виги добились принятия закона, который отменял требование для избранного шерифа подписывать декларацию со словами об «истинной христианской вере». Не кто-то из Ротшильдов, но Фрэнсис Генри Голдсмид стал первым евреем-адвокатом. Не кого-то из Ротшильдов, а их свойственника Мозеса Монтефиоре первым из английских евреев возвели в рыцарское достоинство, а потом сделали баронетом, чем, по выражению Джеймса, «подняли престиж евреев в Англии». Не кто-то из Ротшильдов, а Исаак Лайон Голдсмид возглавил «Еврейскую ассоциацию за обретение гражданских прав и привилегий».
Ротшильды вновь обратились к вопросу о еврейской эмансипации после «дамасского дела» 1840 г. Прецедент позволил им воспользоваться своим влиянием, чтобы улучшить положение евреев в менее терпимых государствах континентальной Европы в 1840-е гг. В 1842 г. Джеймс поехал к Гизо «в связи с польскими евреями», а Ансельм стремился организовать кампанию в прессе против новых антиеврейских мер, предложенных в Пруссии. В 1844 г. «отвратительные» новые меры, предложенные Николаем I для сокращения «черты оседлости» в России и по приведению еврейских школ под строгий государственный контроль, заставили Лайонела перед визитом царя в Лондон искать бесед с лордом Абердином и Пилем. Перед тем как Монтефиоре собрался в Россию, чтобы протестовать против государственной политики по отношению к евреям, Лайонел снова повидался с Пилем и попросил для своего родственника рекомендательные письма к графу Нессельроде. Ротшильды действовали примерно так же, как во время политического кризиса в Риме в 1848–1849 гг., когда они стремились добиться от папы уступок по отношению к римским евреям.
Тем не менее в Англии, которую едва ли можно назвать страной религиозной нетерпимости, велась и в конечном счете была выиграна самая известная кампания за права евреев. Положение евреев в Великобритании в то время было во многом аномальным, отражавшим относительную малочисленность еврейской общины по центральноевропейским меркам. В 1828 г. все еврейское население Британских островов составляло 27 тысяч человек; через 32 года (после нескольких десятилетий беспрецедентного демографического роста в стране в целом) евреев в Великобритании по-прежнему проживало всего 40 тысяч – около 0,2 % населения. При этом больше половины английских евреев проживали в Лондоне. По континентальным меркам и по сравнению с народным отношением к католикам (особенно к католикам-ирландцам) враждебность по отношению к евреям казалась приглушенной. Однако в сводах законов еще оставались, пусть только на бумаге, некоторые дискриминационные меры, например запрет владеть земельной собственностью и обеспечивать школы. Что еще важнее, кандидаты на многие важные посты, в том числе и на места в парламенте, должны были приносить присягу, в тексте которой содержалась клятва верности христианской вере. Главной целью политической деятельности Ротшильдов стала отмена этой клятвы.
Под влиянием своей жены Ханны Натан в 1829–1830 гг., после успешного прохождения законопроекта об эмансипации католиков, поднял вопрос о предоставлении евреям политических прав. Скорее всего, в тот же период времени Ротшильды разочаровались в тори: вскоре стало ясно, что виги куда охотнее поддержат подобный законопроект для евреев. Переход на другую сторону продолжился после смерти Натана и вылился в ряд законопроектов об эмансипации, предложенных Робертом Грантом. Впрочем, на фоне сильной оппозиции со стороны тори палата общин отвергла все предложенные законопроекты. Судя по записям, которым до недавнего времени не уделяли достаточно внимания, Нат играл вспомогательную роль в безуспешной кампании 1841 г., целью которой было разрешение евреям, избранным в муниципальные органы власти, приносить ту же присягу с поправками, какую сумел провести Соломонс, став шерифом лондонского Сити. Сильное противодействие тори в палате лордов, которое не ускользнуло от внимания Ротшильдов, не способствовало улучшению их отношений с этой партией. В 1841 г., после победы консерваторов на выборах, старый друг Ротшильдов Херрис предупреждал нового канцлера казначейства (министра финансов) Генри Голберна, что он может столкнуться с противодействием со стороны «евреев и брокеров» в Сити: «Неплохо иметь в виду, что упомянутые господа, возможно, не будут относиться к вам так благожелательно, как в прежние времена. Судя по той роли, какую сыграли Джонс Ллойд, Сэм Герни и Ротшильды и т. д. на выборах в Сити, они испытывают недобрые чувства по отношению к консервативной партии. Но они не позволят своим чувствам вставать на пути их собственных интересов, хотя они не простят отклонения законопроекта о наделении евреев правом входить в муниципальные советы, а ведь эти Левиафаны денежного рынка обладают большей властью, чтобы провести или заблокировать ту или иную финансовую меру, чем любые другие персоны, даже обладающие более солидными капиталами, чем они сами».
Письмо от одного активиста подтверждает, что Майер участвовал в регистрации избирателей в Сити со стороны либералов. Позже, когда Пиль просил Веллингтона оказать поддержку его правительству, герцог был настроен так же пессимистично. «Ротшильды, – предупреждал он Пиля, – преследуют собственные политические цели, особенно старуха [Ханна] и Лайонел. Они давно поддерживают просьбы евреев о том, чтобы им даровали политические привилегии». Хотя он теперь был «больше тори, чем когда жил в Лондоне», Нат подчеркивал, что окажет поддержку Пилю лишь на определенных условиях: «Насколько я понимаю, он будет либерален по отношению к нам, бедным евреям, и, если освободит нас, он получит мою поддержку». Для Ната только еврейский вопрос разделял Ротшильдов и консерваторов. Как он наполовину в шутку писал в 1842 г., «ты должен понимать, что, хотя в Англии я последовательный виг, здесь я ультраконсерватор… думаю, ты бы также согласился с последним ходом мыслей, если бы не крошечный кусочек, удаленный с одной части тела, каковой Билли [Энтони] придает особенно большое значение, и который не дал нам пользоваться теми же правами и привилегиями, что и другим, не попавшим в такое же затруднительное положение».
Хотя со стороны Энтони больше производил впечатление либерала, он радовался трудностям, с какими Пиль столкнулся в палате общин, считая – как оказалось, верно, – что эти трудности сделают его «чуточку либеральнее, и я считаю, что сэр Роберт, если он того пожелает, сделает что-то для бедных евреев». Ну а на дополнительных выборах в Сити в октябре 1843 г. Лайонел, не колеблясь, оказал свою поддержку кандидату от либералов Джеймсу Паттисону, призывая евреев-избирателей нарушить Шаббат, чтобы проголосовать. Эти голоса сыграли решающую роль, так как Паттисон обошел своего противника-тори с небольшим перевесом. Кстати, противником был не кто иной, как один из старых конкурентов Ротшильдов Томас Бэринг.
Однако Лайонел не решался последовать примеру Давида Соломонса и напрямую принять участие в политической деятельности. Скорее всего, повод для такой нерешительности был чисто практический: политика отнимала много времени, которого почти не было у старшего партнера такого крупного банка, как «Н. М. Ротшильд и сыновья». Возможно, Лайонел разделял мнение Джеймса, которое тот выразил еще в 1816 г.: «…как только коммерсант начинает играть слишком большую роль в государственных делах, ему трудно продолжать свое банковское дело». С другой стороны, на него оказывали сильное давление родственники, в том числе Джеймс, которые призывали его повысить политический престиж семьи в Англии. Представления Джеймса о политической деятельности по-прежнему коренились в воспоминаниях о собственном опыте в 1820-е гг., когда он и его старшие братья энергично копили титулы и награды, заискивая перед монархами различных государств, с которыми они вели дела. Он хотел поощрить племянников поступать так же в Англии в 1838 г., написав Лайонелу, что у него «состоялся долгий разговор с королем Бельгии, и тот обещал нам, что напишет королеве Англии и добьется для вас приглашений на все балы… Король наградил четырех братьев орденами… и если вы, мои милые племянники, заядлые сторонники таких лент, я позабочусь о том, чтобы в следующий раз вы их получили, по воле Божьей, [хотя] в Англии их не носят».
Не такой старомодной оказалась надежда Ансельма, что «через год или два я смогу поздравить одного из вас с избранием в парламент и восхищаться вашими яркими речами». В 1841 г., когда Исаак Лайон Голдсмид стал первым евреем-баронетом, Энтони писал из Парижа, что ему «куда больше понравился бы сэр Лайонел де Р., и ему стоит попытаться». И позже, в 1843 г., когда Соломона сделали «почетным гражданином» Вены, Энтони красноречиво намекал, что «это произведет эффект и в старушке Англии».
Давление усилилось в 1845 г., когда Давид Соломонс одержал еще одну важную победу. Выиграв в острой конкурентной борьбе выборы на должность олдермена от округа Портсокен, Соломонс вынужден был принести присягу со словами «в истинно христианской вере»; когда он отказался произносить эти слова, суд олдерменов объявил его избрание аннулированным. Соломонс пожаловался Пилю, который – как и предсказывал Энтони – проявил больше сочувствия и приказал лорду-канцлеру, Линдхерсту, внести законопроект, в котором в муниципальных органах власти устранялись все оставшиеся ограничения, касавшиеся евреев. Закон вступил в силу 31 июля 1845 г. На самом деле Лайонел сыграл роль в продвижении этого закона, став одним из пятерых участников делегации, которую Совет представителей британских евреев отправил к Пилю, чтобы лоббировать его принятие. Но вся слава досталась Соломонсу, что раздражало ревнивых родственников Лайонела. «Буду рад видеть [тебя] лорд-мэром Лондона и членом парламента от города, – писал Лайонелу брат Нат. – Ты должен собрать голоса и стать управляющим Ост-И[ндской компании], мой милый Лайонел». Годом спустя он пел ту же песню: «Наши старомодные французы… дружно уверяют, что скоро ты окажешься в палате общин, так что готовься». Когда вскоре после своего триумфа Соломонс посетил Париж, отношение Ханны было ледяным: «Мы, конечно, позволим ему, – писала она Шарлотте, – насладиться успехом [доброго дела], но сами должны всецело принять участие в том, на что мы искренне надеемся и что, как мы считаем, может окончиться хорошо для общины, к которой мы принадлежим, в чем, как я не сомневаюсь, получат должное признание личные заслуги и усилия». Пожалованный в 1846 г. Мозесу Монтефиоре титул баронета позволил Энтони надеяться, что, «может быть, когда виги придут к власти… они поймут, что обязаны что-то дать вашей чести». Стоило правительству Пиля пасть, как Нат начал побуждать брата «встать и официально заявить, что ты будешь баллотироваться от Сити», предложив, чтобы он «нанял какого-нибудь умного малого, который бы по вечерам читал с тобой на протяжении часа… чтобы ты чувствовал себя непринужденнее в различных вопросах политической экономии».
Не только близкие родственники призывали Лайонела к большей политической активности. В 1841 г. политический помощник ирландского лидера Дэниел О’Коннел пригласил его «как одного из самых влиятельных представителей вашей почтенной нации» посетить публичное собрание («В Эксетер-Холле, в таверне «Якорь»), на котором он предлагал обсудить «политическое положение евреев». Через два года ему предложили помощь в том случае, если он сам захочет участвовать в дополнительных выборах в лондонском Сити.
И все же Лайонел по-прежнему колебался. В то время как другие, не тратя времени даром, ринулись в пролом, сделанный Соломонсом, – среди них его брат Майер, который в феврале стал верховным шерифом Бакингемшира, – Лайонел бездействовал. Даже когда новый премьер-министр, лорд Джон Рассел, предложил ему титул баронета, он упрямо отказался его принять – к ужасу его родни. Причины, которые он привел для своего отказа, свидетельствуют о том, что Лайонел был человеком обидчивым и щепетильным: он не хотел принимать почести, которые уже были до него дарованы двум другим евреям, и не хотел довольствоваться меньшим, чем титул пэра. По словам принца Альберта, он говорил: «Разве вы не можете предложить мне ничего повыше?» Такая прямота была достойна его отца, но его мать Ханна вспылила: «Я не считаю, что, отказавшись, ты поступил в соответствии с хорошим вкусом, поскольку твой маленький друг [возможно, Рассел] замечает: чего же более [она] может даровать? Титул пэра невозможно получить в настоящее время, не принеся присяги, чего, как я догадываюсь, ты не сделаешь. Личное представление со стороны верховного лица следует высоко ценить; возможно, оно приведет к другим преимуществам, отказ же от него породит гнев, – кроме того, приняв его, ты не расстанешься с надеждами на твой первоначальный титул. Можно нарисовать красивый герб. По-моему, наделение титулом двух предыдущих господ не имеет к тебе никакого отношения – и определенно не умаляет твоих заслуг… Таково мое мнение, прости за прямоту».
Его братья очень расстроились – они охотно приняли бы титул. Как писал Нат, «на твоем месте я стал бы английским баронетом, это лучше, чем быть немецким бароном… Старина Билли считает, что «сэр Энтони» звучит очень хорошо, и если ты не хочешь титул для себя, мог бы получить его для него… У всех нас очень красивые имена, а сэр Майер Ментмор звучало бы даже романтично».
Свое слово сказал и Джеймс: «Желаю тебе, мой милый Лайонел, удачи, раз ваша милая королева, хвала Господу, питает к тебе такое расположение. Прошу, будь очень осторожен, чтобы ваш принц Альберт не стал тебя ревновать. И все же я призываю тебя принять титул, так как никогда нельзя отказываться [от такой чести], и такую возможность тоже упускать нельзя. Министра можно без труда заменить. Прежде я мог бы стать здесь всем, в то время как сейчас это практически невозможно».
Лайонел не поддавался на уговоры. В конце концов выход из тупика был найден: титул принял Энтони. Даже его капитуляция в конечном счете – когда он согласился баллотироваться от либералов на общих выборах 1847 г. – последовала после периода «раздумья».
Решение Лайонела баллотироваться в парламент – 29 июня 1847 г. его кандидатура была одобрена Лондонской регистрационной ассоциацией Либеральной партии – стало переломным моментом в истории Ротшильдов. В результате его решения фамилии Ротшильд суждено было стать неразрывно связанной с кампанией за политические права евреев; почти все следующее десятилетие Лайонел посвятил череде суровых избирательных и парламентских сражений. Почему так поступил человек, который ранее проявлял самую большую нерешительность, когда мог бы без труда уступить поле битвы Соломонсу или, если уж на то пошло, Майеру, который одновременно с ним выставил свою кандидатуру (вопреки желанию старшего брата) в Хите? Очевидный ответ заключается в том, что давление семьи в конечном счете оказалось непреодолимым. Второй вариант – его уговорили баллотироваться не его родственники, а лорд Джон Рассел, который и сам был членом парламента от лондонского Сити и который, возможно, надеялся заручиться голосами евреев для себя. Третий вариант – возможно, Лайонел не надеялся победить; то, что окончилось как громкое дело, должно было стать символическим жестом. По крайней мере, один его современник считал, что он обязательно проиграет и что виги призвали его под свои знамена просто для того, чтобы «оплатить все свои расходы». Стоит отметить, что ни одного из других кандидатов-евреев не выбрали: голосование шло с минимальным разрывом, и у вигов и радикалов в палате общин было бы большинство всего в один голос, если бы не раскол в стане тори.
Уверенности в победе мешала сложная избирательная политика в лондонском Сити Викторианской эпохи. Избирательный округ, протянувшийся до квартала Тауэр-Хамлетс, был большим (в 1847 г. там было зарегистрировано около 50 тысяч избирателей), и от него должны были избрать четырех членов парламента. Баллотировались девять кандидатов – четыре либерала, один сторонник Пиля, три протекциониста и один независимый, – и борьба велась жестко. На протяжении месяца провели около 12 митингов. С первого взгляда платформа Лайонела ничего примечательного собой не представляла: вдобавок к очевидному вопросу «свободы совести» он объявил себя сторонником свободной торговли. Судя по всему, он не последовал совету Ната «пойти чуть дальше, чем милорд Джон» и «быть насколько возможно либеральнее». Более того, некоторые его положения могли даже сыграть против него: так, он высказывался за понижение пошлин на табак и чай и введение налога на собственность. Подобные взгляды пользовались популярностью среди бедняков, не имевших права представительства в парламенте, однако с ними едва ли можно было рассчитывать победить у представителей имущих классов. Несмотря на недвусмысленное предложение поддержки со стороны католиков, высказанное предприимчивым священником по фамилии Лаук, которое Лайонел, судя по всему, принял, – он объявил себя противником увеличения субсидии католическому колледжу в Мейнуте (прикрывшись более общим принципом несогласия с государственной помощью учебным заведениям, относящимся к той или иной религиозной конфессии). Вопреки представлениям некоторых современных историков, голоса евреев были не так важны: немногие евреи прошли избирательный ценз и были зарегистрированы в качестве избирателей. Хотя Лайонел получил предложение о поддержке по крайней мере от одного еврея-консерватора и мать уверяла его, что «евреи… поднимутся в полном составе, нарядятся и проголосуют за тебя», в парламент прошел сторонник Пиля Мастерман, несмотря на то что он объявил себя противником эмансипации.
Вместе с тем у Лайонела было два преимущества. В Лондоне пресса играла куда более важную роль, чем в других частях страны, и он стремительно наладил контакты с газетчиками. Конечно, еврейская пресса тогда находилась в зачаточном состоянии. В 1841 г. Лайонел в числе прочих вложил средства в газету Джейкоба Франклина «Голос Иакова», хотя вскоре ее вытеснила газета «Джуиш кроникл». Но у Лайонела имелся куда более влиятельный сторонник в лице Джона Тадеуса Делана, 29-летнего редактора «Таймс», который помог ему составить избирательную речь. Делан, со своей стороны, считал, что обеспечил Лайонелу победу: после объявления результатов он застал Шарлотту «в состоянии почти безумной радости» и был «осыпан благодарностями» со стороны Ната и Энтони. Поддержку оказал и журнал «Экономист». С другой стороны, за противников эмансипации выступал не менее влиятельный журналист. Историк Дж. Э. Фроуд вспоминал, как Томас Карлейль заметил, когда они стояли перед домом Ротшильдов на Пикадилли (Пикадилли, 148): «Не хочу сказать, что желаю возвращения короля Иоанна, но, если вы меня спросите, какой способ обращения с этими людьми был бы ближе к воле Всевышнего – строить им такие дворцы или выкручивать им руки, – я высказываюсь за выкручивание рук… «Послушайте, сэр, государство требует несколько миллионов из тех, которые вы нажили своими финансовыми махинациями. Ах, не дадите? Что ж, отлично. – И говоривший повернул запястье. – А теперь?» – И еще нажать, пока не отдадут миллионы».
Хотя такое кажется невероятным, Карлейль утверждал, что Лайонел предлагал ему щедрое вознаграждение, если тот напишет памфлет за отмену ограничений в правах. Карлейль якобы ответил, «что это невозможно… Кроме того, я заметил, что не могу понять, зачем ему и его друзьям, которым полагается ждать прихода Мессии, места в нееврейском законодательном собрании». Те же взгляды он выражал в письме к члену парламента Монктону Милнсу: «Еврей – уже плохо, но что такое мнимый еврей, еврей-шарлатан? И как может настоящий еврей… стать сенатором или даже гражданином любой страны, кроме его собственной несчастной Палестины, куда должны устремляться все его помыслы, шаги и усилия?» Отношение Карлейля резко контрастирует с отношением Теккерея, который после личного знакомства с Ротшильдами полностью пересмотрел свои взгляды.
Как следует из его якобы «подхода» к Карлейлю, вторым и, наверное, более важным преимуществом Лайонела были деньги. По мнению лорда Грея, военного министра в кабинете вигов, он «не делал тайны из своего желания победить на выборах с помощью денег». Последующие письма Ната из Парижа предполагают, что брат действительно «предоставил» «крупные суммы». В конце концов, деньги вполне могли сыграть решающую роль. Лайонел прошел третьим, набрав 6792 голоса (его опередили Рассел, набравший 7137 голосов, и Паттисон, набравший 7030 голосов; Мастерман набрал 6772 голоса, опередив еще одного либерала, Ларпента, всего на три голоса). Лаук, его помощник-католик, считал, что именно он обеспечил победу Лайонелу; и его мотивы для поддержки Ротшильда были откровенно корыстными.
Для других членов семьи одержанная победа стала достижением, о каком они давно мечтали. Как писал Нат, победа Лайонела на выборах стала «одним из величайших триумфов семьи, а также величайшим преимуществом для бедных евреев в Германии и во всем мире». Его жена назвала избрание Лайонела «зарей новой эры для еврейского народа, который получил такого выдающегося защитника, как ты». «Проделана брешь, – ликовала Бетти, – обрушивается барьер инсинуаций, предубеждения и нетерпимости». Поздравление прислал даже Меттерних (который, возможно, не усмотрел в избрании Лайонела победы того либерализма, который менее чем через год приведет его в английскую ссылку). Однако в эйфории все как будто забыли: для того чтобы Лайонел мог занять свое место в палате общин, ему придется принести присягу, в которую входила так называемая «Клятва отречения», когда новый член парламента отвергает свои обязательства в лояльности по отношению к давно не существующей династии Стюартов. Клятва заканчивалась словами: «…пребывая в христианской вере». Оставалось надеяться, что законопроект, исключавший данную клятву из текста присяги, все же примут. В прошлом Рассел уже передавал законопроект на рассмотрение, но его не приняли. Итак, победа Лайонела могла считаться полной только после того, как за отмену «Клятвы отречения» проголосует большинство в обеих палатах парламента.
