Мачо из Колбасовки

В одном из районов Курской области, в шести километрах от узловой железнодорожной станции, есть небольшой хутор Колбасовка.

До развала СССР хуторское отделение колхоза специализировалось, как и многие хозяйства соседних районов, на выращивании сахарной свеклы. Недалеко от хутора и районного центра в поселке Кировский работал сахарный завод, как говорили тогда «союзного значения». Сказывали, что сахар отправляли не только по всему Союзу, но и «за бугор».

Кроме небольшой конторы правления колхоза и около двух десятков вросших в землю избушек колхозников, ничего примечательного, даже начальной школы или фельдшерско-акушерского пункта, в хуторе отродясь не было.

Когда развалился Советский Союз и началась «оптимизация сельского хозяйства», все последнее, что было хорошего в хуторе, накрылось, как говорили, «медным тазом».

Огромные свекольные поля заросли бурьяном выше человеческого роста, сахарный завод захватили молодцы в черных масках с автоматами.

Все ценное оборудование из цехов куда-то вывезли, часть сдали на металлолом. Частично разобрали железнодорожную ветку от завода к станции. Крепкие, пропитанные креозотом, деревянные шпалы растащили люди.

Строили из них свинарники, курятники, а умельцы сооружали из них даже небольшие избушки или сараи. Рельсы куда-то увезли. Завод остановился. Народ остался без работы. Молодежь и трудоспособное население заводского поселка и хутора перебралось в райцентр и ближние города в поисках работы и лучшей жизни.

Покупать, оставленные хуторянами избушки, никто не стал. Постепенно их разобрали на дрова – с топливом в хуторе и районе всегда были большие проблемы.

После «лихих» 90-х годов в Колбасовке осталось жить всего тринадцать человек. «Чертова дюжина» – шутили бабы. Три пожилых пары, шесть одиноких, но еще моложавых женщин и красавец мужик Фадей. Было ему примерно лет пятьдесят «с гаком», а может быть и чуть больше. Жена Фадея шесть лет назад скоропостижно умерла, сын с невесткой уехали куда-то на Север за длинным рублем. Фадей ехать на чужбину отказался, заявив, что помирать будет на родине.

Все хуторяне часто звали его дедом, но он, несмотря на пышную седую шевелюру, аккуратно подстриженные усы и бородку, по сравнению с тремя женатыми мужичками, выглядел, как парубок. Не курил. Выпить мог хорошо, но «алкашом», как конюха Ваську по прозвищу «пюзирёк», хуторяне его не считали. Фадей пьяным под заборами никогда не валялся и участия в местных разборках с мордобитием тоже не принимал.

Кто конкретно дал Фадею заморское прозвище «мачо*», толком никто не знал. Поговаривали, что это словечко кто-то принес из заводского поселка Кировский, где в школе много лет работала пожилая и очень грамотная учительница. Возможно, именно она придумала это прозвище, когда узнала о «подвигах» Фадея на любовном фронте.

* * *

…Здесь автор должен сделать небольшое отступление.

Пути Господни неисповедимы. Хотите – верьте, хотите – нет!

Эта учительница – Нина Петровна Калашникова – до Отечественной войны работала в начальной школе города Малоархангельск Орловской области, а моя тетя Александра Андреевна Косилова преподавала там в педучилище физику и математику. Мой старший брат Василий Ефимович Комаристов в школе сидел за одной партой с Валей, дочерью Нины Петровны. Потом Валя вышла замуж за – двоюродного брата моей жены. Вот такая история…

* * *

Фадей – высокий, сильный, веселый, симпатичный, стройный шибко любил женщин с пышными формами. По этому поводу часто повторял украинскую байку – «возьмешь в руки – маешь вещь…».

Почти все хуторские бабы, от которых Фадей просто балдел, имели такую комплекцию. И только одна маленькая ростом холостячка Дуська выглядела, как тростиночка сухая или вяленая вобла.

Бабы потихоньку посмеивались над ней, называя между собой «плоскодонкой». Иногда говорили про нее:

– Не, бабоньки, гляньте-ка. Наша Дуська дюже норовит к Фадею в постель нырнуть. Костями там буде тарахтеть. Сиськи отвисли, как у Гришкиной собаки ухи, а она туды на перину метит…

Фадей, частенько заглядывавший за пазуху какой-либо пышногрудой кокетничающей красотке, с тоской в голосе напевал: «Ах, какая женщина, какая женщина! Сабе б такую…». Но жил один. Сам управлялся с небольшим домашним хозяйством. Помощниц не приглашал, да и не доверял им. «Все равно сделают не так».

Одинокие бабы не один раз пытались приворожить, подставиться, соблазнить или женить его на себе, но мужик от прямых намеков и близких контактов ловко уходил и только хитро посмеивался:

– Я табе, красуля моя, ишшо школьницей помню. Токо тройки, бывало, в портфеле таскала. И какая ты в доме хозяйка будешь и особо на пуховой перине – никак сабе представить не могу. Попробовать бы надо пару ночей покувыркаться с тобой, а там, глядишь, може и сойдемся. Чем черт не шутит. В тихом болоте они, кажут, как раз и водятся…

Бабы, собираясь вечерами на лавочке у бывшего правления колхоза, лузгали семечки, судачили обо всем и ни о чем, перемывали друг другу косточки, иногда даже ругались из-за курей или коз, забравшихся в чей-то огород.

Обсуждали районные и местные новости. Политикой не интересовались, так как ничего в ней не понимали. Телевидения, радио и клуба в хуторе отродясь не было. Газеты никто не выписывал.

И потому бабы, кроме обсуждения хуторских бытовых каждодневных проблем, без конца делились планами, как им «охмурить» красавца Фадея и кому первой доведется оказаться с ним в теплой постели.

Никто из них не хотел уступать друг другу такого красавчика. Разные варианты предлагали «сексуально-озабоченные», еще не угасшие и жаждавшие мужской ласки бабы, но уже далеко не «бальзаковского возраста».

Планы, как овладеть Фадеем, у баб были иногда просто фантастические. Раскосая рябая Дашка однажды вдруг высказала мысль о том, что Фадея надо просто изнасиловать.

Предлагала напоить его самогоном, затащить на сеновал, а дальше насиловать всем гуртом, как это делали где-то на Дону казачки из какого-то романа, который она читала то ли еще в школе, то ли после ее окончания. Название романа и тонкости сексуальной техники насилия мужика Дашка вспомнить так и не смогла. «Важно свалить его, а там разберемся, что и как делать будем» – говорила она подругам.

– Ага. А потом усе за решетку и на Колыму или в Магадан. Забыла про уголовный кодекс, «чудо в перьях»? – сказала Дашке Настя. – Не-е-е. Енто не вариант. Думайте, бабы, думайте, и головой, а не задним местом.

Но, как это всегда бывает, самый простой и реальный вариант «прихватизировать» Фадея, предложила «плоскодонка» Дуська.

– Бабы! Гляжу я на нас всех – какие же мы дуры набитые! Кончайте чушь всякую нести! Вы забыли, что только у Фадея есть своя баня? А баня для русского человека, особо деревенского, – ентож цельный Дворец Здоровья и любви. Лучше любой больницы. Она и парит, она и лечит, она и правит. Вы знаете, что опосля бани человек способен переродиться? Баня – она же дает силы для новых подвигов, в том числе и в любви. Не слыхали? Странно… Привыкли мыться в корытах, под душем в котельной на заводе или станции. Так я и знала. Кажной бабе нужон отдельный веник и тазик. Нельзя в бане пользоваться веником после кого-то. Старики сказывают, что чужим веником можно перенести на себя все болячки, заботы и неприятности, того, хто им мылся. Потому следить будем, чтобы Фадей тазики кипятком обдавал и веники менял, а не стегал всех одним и тем же… У него в предбаннике веников много. Сам хвастался. Я все понятно сказала?