Глава VIII. Красная армия
В бытность мою еще в Петрограде, придя как-то раз за справкой о моей отставке в Главный штаб, я на дверях одной комнаты увидел надпись: «Штаб Бежецкого корпуса. Командир корпуса Тележников». Бежецк – уездный город Тверской губернии, мне знакомый. Тележников был генералом Генерального штаба, которого я под фамилией Шрейдера давно и довольно близко знал.
Кстати сказать, как много народу переменили фамилии вслед за переименованием Петербурга в Петроград, некоторые ограничивались русификацией фамилий присоединением окончаний «ин», и «ов» к немецкой фамилии, другие заменяли свою фамилию совсем новой, звучащей по-русски, заимствуя ее или у жены, или у матери, меняли даже отчества. Говорили, не знаю насколько это верно, что Саблер не только переменил свою фамилию на Десятинского, какова была фамилия его матери, но будто бы даже на надгробном камне своего отца переделал Карла в Карпа.
Стали ли от этого лучшими патриотами эти перекрещенные люди, я не знаю, но только под этим же предлогом много разных Шварцов, Вейсов и т. п. превратились в Черновых, Беловых, оставаясь в душе чистокровными немцами, а подчас и шпионами.
Меня заинтересовало, что это за корпус формируется в Бежецке; почему Бежецк выбран пунктом формирования и тот ли это Тележников, которого я предполагал.
Зашел. Оказывается, что это был действительно генерал-лейтенант Тележников, который был теперь назначен командиром Бежецкого корпуса, состоявшего из двух пехотных дивизий: Тверской и Мологской, полки которых будут формироваться по городам, частью Тверской, частью Ярославской губерний.
Из краткого разговора с Тележниковым я узнал, что советское правительство приступает к созданию так называемой Красной армии, предполагает сформировать 66 пехотных дивизий с соответствующим количеством артиллерийских и инженерных частей, со службой связи и пр., придерживаясь той организации, которая существовала в конце войны.
Вскоре затем Тележников со штабом, действительно, переехал в Бежецк, и началось формирование. Шло оно очень вяло, судя по тому, что в августе месяце, когда в штаб одной из дивизий, квартировавшей в Бежецке, поступил один мой знакомый штабс-капитан, полки дивизии насчитывали в своих рядах не более 200 человек.
Эта Красная армия вначале комплектовалась исключительно добровольцами. Очевидно, советское правительство имело в виду создать армию наемников, послушное орудие в их руках; армию, живущую только профессиональными интересами. Но, несмотря на большое жалование (300 рублей в месяц) и хороший сравнительно паек при общей голодовке (2 фунта хлеба, 6 золотников сахару, чай, крупа, мясо или консервы), добровольцев оказалось очень мало. Впрочем, если бы прилив добровольцев оказался большим, быть может, военные власти были бы поставлены в не меньшее затруднение с продовольствием, так как дивизионный интендант, как мне передавали, неоднократно докладывал начальнику дивизии, что по имеющимся запасам он более тысячи человек продовольствовать не может.
Эта последняя причина хозяйственного характера, по всей вероятности, и побудила советское правительство вскоре отказаться от выполнения своей первоначальной программы и сократить армию с 66 дивизий до 16, так как в личном составе, собственно говоря, недостачи уже не должно было бы быть, ибо к тому времени (сентябрь 1918 года) была уже введена обязательная воинская повинность, были призваны очередные возрасты новобранцев, и призывались офицеры в мере надобности в соответствии с ростом армии, начиная тоже с младших возрастов.
Лишние дивизии, подлежавшие расформированию, были распределены по сохраняемым дивизиям. Штаб Бежецкого корпуса был упразднен, а личный состав штаба корпуса и штабов дивизий был разослан по другим городам (Рыбинск, Шуя, Иванов-Вознесенск и др.). Как шло формирование далее, мне неизвестно, так как я утратил всякую связь с Красной армией; знакомый мой попал сначала в штаб стрелковой дивизии в Орле, потом там же перешел в штаб Юго-Западного фронта – и я потерял его из вида.
Другой мой знакомый попал на Северный фронт, в штаб армии, действовавший на Котласском направлении. Армией этой в начале сего года командовал генерал Самойло, начальником штаба у него был генерал Петин. Всем Северным фронтом, по дошедшим до меня сведениям, командовал генерал Парский, имея штаб-квартиру в Ярославле. Начальником снабжения у него был генерал Фролов, помощником последнего в Петрограде генерал Тигранов.
Армия генерала Самойло в начале этого года насчитывала в своих рядах всего лишь 5000 человек. Довольствие ее на фронте было довольно сносно: хлеба два фунта, сахару двенадцать золотников и тому подобное в совершенно иных условиях было довольствие тыловых и запасных частей. Получали они всего лишь по одному фунту хлеба, щи с воблой, в редких случаях получали конину (маханину, как говорили солдаты), иногда кашу, не более двух-трех ложек, сахару шесть золотников, чаю – не знаю сколько.
Выдача даже этого скромного довольствия была сопряжена с большими затруднениями, из которых власти выходили тем путем, что распускали призванных в кратковременные отпуска по домам.
Несмотря на дурное питание и вообще малую заботу о солдатах, в казармах поддерживалась строгая дисциплина, так как малейшее проявление неповиновения немедленно сурово каралось.
В Осташкове, например, был такой случай. Призванные на службу запасные солдаты вздумали предъявлять требования, как при Временном правительстве. Заявили, что не пойдут на учение, пока им не выдадут сапог и не дадут по два фунта хлеба. Ротный командир сообщил об этом комиссару, тот распорядился выкатить пулеметы и затем предложил протестующим выйти вперед. Конечно, никто не вышел, и учение пошло гладко.
Солдатские комитеты, учрежденные в войсках в начале революции и имевшие, в сущности говоря, безграничную власть, вернее, осуществлявшие своеволие разнузданной солдатской массы, были уничтожены в октябре 1919 года простым приказом. За ними были сохранены права самоуправления только в хозяйственном отношении, все же прочее, то есть вторжение в военные распоряжения, обсуждение вопросов, касающихся обучения, военных действий, суда, назначения начальствующих лиц и тому подобное, – все это было изъято из круга их ведения.
Мера эта прошла в войсках совершенно гладко и не сопровождалась никакими волнениями. Это, собственно говоря, вполне и понятно, так как советское правительство предусмотрительно приступило к ее осуществлению тогда, когда в армии не было уже старых солдат, свидетелей революционных безобразий, и состояла она преимущественно из новобранцев очередных призывов, не вкусивших еще прелести самовластия, вернее своеволия. При дальнейших призывах стали поступать в армию и бывшие солдаты, но тогда они попадали сразу в новую обстановку и, запуганные деспотизмом советской власти в деревне, без протеста покорялись новому режиму.
Узнал я об этом во время своего первого призыва в декабре 1918 года. Сидя на станции уездного города в ожидании поезда, я заметил в толпе солдата, одетого аккуратнее других, с каким-то красным эмалевым значком на груди. Остановил его и спрашиваю, что обозначает этот знак.
Он мне объяснил, что он батальонный комиссар, и на мой вопрос о комитетах рассказал вышеприведенное.
Комиссаров в каждом полку пять: два при полковом командире и по одному в каждом батальоне. Назначение их – политический контроль над командным составом, состоящим большей частью из бывших офицеров. Такие же комиссары существуют во всех штабах. Корпус комиссаров комплектуется надежными партийными работниками, известными своей революционной деятельностью, или такими людьми, за которых поручился кто-либо из главарей революции. В большинстве случаев это не военные люди, а из рабочих или же просто люди, что называется, с ветра. Значительная часть их евреи. Знакомец мой был не еврей, а рабочий с фабрики Рябушинского.
Внешний вид солдат Красной армии довольно приличный. Во всяком случае, не видно теперь обычного типа солдата Временного правительства: расстегнутая шинель, фуражка на затылке и неизменная папироска в зубах. Теперь все чисто и опрятно одеты, даже, можно сказать, подтянуты, несмотря на то что отдание чести при мне еще не существовало.
Что касается духа этой армии, то, судя по тому, что мне пришлось самому наблюдать и слышать от многих, дело обстоит совершенно иначе.
Революционного энтузиазма, подобного тому, который помогал полуодетым, голодным и малообученным солдатам Великой французской революции побеждать испытанные в боях австрийские и прусские войска, конечно, нет и помина. Да откуда же ему и взяться, когда почти вся крестьянская масса, составляющая большую часть контингента Красной армии, только спит и видит, «когда настанет конец этой власти». Когда я был призван первый раз, то некоторые из соседних крестьян, конечно, наедине, говорили мне:
– Барин, идите к нам на службу. Возьмите себе под команду наших парней да обратите их против этой власти. Просто невмочь дольше терпеть.
А вот второй случай во время моего последнего призыва. Иду я с вокзала железной дороги на сборный пункт. Со мной идут одновременно призванные парни в возрасте от 24 до 28 лет. Кое-кто из них, видя мою седую бороду, предлагает понести мешок или помочь чем-либо другим. Наконец остаются при мне двое-трое.
– Ах, барин, – говорит один из них, – уж так неохота идти на службу к этой власти, что и сказать не могу. То ли дело позвали бы свергать ее, так с удовольствием пошел бы. Ну да все равно: пошлют меня на фронт – так сейчас же обернусь против них.
Другие спутники поддакивают.
Фактические подтверждения этого господствующего настроения в Красной армии мне приходилось наблюдать и на фронте во время моего пешего путешествия близ Лиды (Сувалкской губернии), где в середине марта происходили боевые столкновения с незначительными передовыми частями польских войск. Обидно было слушать, когда рассказывали, как целые полки бежали при появлении неприятельских разъездов и останавливались только тогда, когда не видели за собой погони.
Мне самому пришлось встретить несколько дезертиров, но лично их не расспрашивал, избегая вообще соприкосновения с кем-либо, кроме местных крестьян.
Что из себя представляет командный состав и каково его настроение?
Не приходилось мне сталкиваться с офицерами, выпущенными из новых советских [учебных] заведений. Не думаю, чтобы они обладали высокими качествами. Полагаю, что они стоят ниже тех офицеров, которыми пополнялась армия во время войны путем понижения образовательного ценза и ускоренных выпусков. Перейду к офицерам прежней армии, которые, частью по принуждению, частью добровольно, пошли на службу в советские войска.
Призывая офицеров на службу, советское правительство обязало вместе с тем все учреждения и предприятия, в которых служили бывшие офицеры, уволить их от службы. Офицеры, таким образом, были поставлены в положение, из которого было только два выхода: или бежать с риском расстрела в контрреволюционные части, или идти на службу в советские войска. Более решительные и не связанные семьями предпочли первый выход, прочие, скрепя сердце, решились на второй. К последнему решению в значительной степени склоняли, во-первых, казенный продовольственный паек и, во-вторых, громадные денежные оклады, которыми щедро обеспечивало своих служащих советское правительство.
Мой знакомый штабс-капитан, о котором я уже упоминал, бывший в дореволюционное время субалтерн-офицером, уже в начале этого года, служа в штабе Юго-Западного фронта, получал 1800 рублей в месяц на одной из адъютантских должностей. Потом, я слышал, оклады были еще повышены.
Лично мне не известно ни одного случая поступления в советскую армию кадровых офицеров по убеждению, вследствие сочувствия осуществляемым большевиками социальным реформам. Слышал о некоторых подобных лицах, но говорить с ними не приходилось. Например, мне говорили, что контрреволюционное восстание в Ярославле было подавлено бывшим ротмистром Декероном. Приводили еще несколько примеров, как Муравьева, победителя Керенского, впоследствии погибшего, полковника Каменьщикова, сорвавшего с себя погоны и попиравшего их ногами, и других, но никого из этих лиц я не знал раньше, не встречал и впоследствии. Подавляющее большинство кадровых офицеров, находящихся на службе у советского правительства, по моему твердому убеждению, служит исключительно по принуждению, втайне приветствуя каждый успех контрреволюции. Если что и удерживает их от активного участия в свержении советской власти, так это страх перед расстрелом, так как за каждым шагом, за каждым их словом следит недремлющее око революционного комиссара, усматривающего контрреволюцию в каждом пустяке, где и помину о ней нет.
Участие бывших офицеров в обучении Красной армии, несомненно, принесло свои плоды и сильно способствовало повышению ее качества, без их инструкторской работы боевое значение ее, конечно, было бы ничтожно, но дух армии, настроение ее от этого не выиграли.
Перейду теперь к высшим начальствующим лицам. Здесь помощь личного состава прежней армии была более необходима, нежели в строю. Если возможно еще хотя отчасти заменить офицерскую работу работой новоиспеченных «красных» офицеров, то для штабной работы, для органов высшего командования, снабжения и организации армии у большевиков своих годных работников не было. Людей с апломбом из среды разных фронтовых, армейских и окружных комитетов, мнящих себя компетентными во всех вопросах, было сколько угодно, но люди эти годны были только для разрушительной работы, которую они выполнили великолепно, уничтожив прежнюю армию в течение нескольких месяцев. Для созидательной же работы эти люди не годились вовсе, и советской власти пришлось прибегнуть к помощи тех же ненавистных «генералов царского режима».
Некоторая часть этих генералов, в особенности в центральных управлениях и учреждениях, и не покидала своих постов, продолжая работу при содействии революционных комиссаров. Мотивом для подобного решения служила опять-таки безвыходность положения людей, большей частью пожилых, обремененных большими семьями. Но этот контингент был недостаточен, кроме того, необходимы были люди и на командные должности в строю, так как все прежнее начальство большевистской революцией было выметено из армии дочиста. Тут советское правительство кликнуло клич, а затем, когда оказалось, что откликнулось очень мало, прибегло и к принуждению, о чем упомяну ниже.
Результаты этого отчасти добровольного, отчасти вынужденного поступления на советскую службу генералов, иногда известных своей деятельностью еще при прежнем режиме, были весьма благоприятны для советской армии. Во-первых, работа опытных в военном деле лиц не замедлила принести свои плоды в смысле упорядочения и улучшения советской армии; во-вторых, явление это произвело сильное впечатление на общество, как доказательство укрепления советской власти. Кроме того, пример таких генералов, которые занимали очень высокие посты в прежней армии, увлекал многих из числа колеблющихся и, я думаю, в настоящее время советская власть, благодаря этому, не испытывает особого недостатка в офицерах, не уклоняющихся от службы в ней.
Во время моего первого призыва мне как-то пришлось ожидать на станции поезда для отправления в уездный город; станционный буфетчик, давно знавший меня, предложил мне последний номер «Известий Совета солдатских и рабочих депутатов» (издание, заменяющее «Правительственный вестник»), в котором был помещен 4-й список лиц, занесенных в кандидатский список на командные должности высшей аттестационной комиссией, спрашивая с усмешкой, не найду ли я здесь знакомых фамилий. Действительно, в этом списке, содержавшем более ста фамилий, я нашел очень много знакомых из бывших начальников дивизий, бригадных командиров и офицеров Генерального штаба. Так, например, алфавитный список начинал генерал Абалешев, бывший генералом Свиты Его Величества. Если допустить, что предшествовавшие три списка были такого же объема, то число бывших начальствующих лиц, перешедших на службу к советскому правительству, в настоящее время должно быть немалым.
Общий вывод из всего сказанного о Красной армии таков: по внешнему виду армия довольно многочисленна, удовлетворительно снабжена, организована, дисциплинирована и хорошо управляется, – по внутреннему своему содержанию представляет, в подавляющем большинстве своем, людей насильно собранных, ярых противников или, в лучшем случае, не сочувствующих правительственной власти, неспособных поэтому проявить какой-либо энтузиазм в той борьбе, которую ведет советское правительство, и втайне приветствующих успехи своего противника.
Довольно остроумное определение Красной армии приписывают Троцкому: «Красная армия что редиска: снаружи красная, а внутри белая».
Казалось бы, при таких условиях советская армия как боевая сила должна была бы распасться, между тем этого не происходит. Спрашивается тогда, чем же она держится?
Да держится она, и крепко еще держится с помощью террора, чинимого сравнительно незначительным меньшинством, состоящим из инородцев и горсти верных агентов советской власти, отчасти убежденных большевиков, отчасти связавших свою судьбу с этим правительством.
Об инородцах – латышах, китайцах, мадьярах – и распространяться не стоит. Роль их совершенно ясна. Это обыкновенные наемники. Служат они советскому правительству потому, что оно поит, кормит их и платит им большие деньги. Элемент этот, быть может, и надежный, но, как совершенно чуждый русскому народу, естественно, обречен на постепенное исчезновение, так как не имеет источников для своего пополнения.
Остаются, таким образом, агенты советской власти из среды русских. Тут первое место принадлежит матросам, этому «цвету русской революции», прославившимся такими злодеяниями, на которые способны только дикие звери. Затем идут красногвардейцы из петроградских и московских рабочих, которых революция подняла со дна и вынесла на поверхность; среди них есть и интеллигенты с темным прошлым, большей же частью просто хулиганы, как городские, так и деревенские.
Весь этот люд прекрасно сознает, что все благополучие его тесно связано с советской властью, что с падением ее он не только лишится всех земных благ, но неминуемо подвергнется жестокому мщению не столько со стороны новой власти, сколько со стороны народных масс. Корабли у них сожжены, и они с мужеством отчаяния отстаивают советскую власть. Это мне пришлось слышать из уст одного из подобных приверженцев советского правительства. На нашей станции, как и везде, имеется пост железнодорожной охраны человек в пятнадцать. Обязанности этого поста, кроме охраны железной дороги, поддержание на ней порядка, борьбы с мешочничеством (что, в сущности, сводится скорее к ограблению обыкновенных пассажиров, так как настоящие мешочники откупаются взятками), заключаются также в поддержании порядка во всем прилегающем районе. Начальником этого поста был некий Шувалов, солдат, умудрившийся провести всю кампанию в запасных батальонах. Сам из крестьян одной из ближайших волостей. Типичный революционный воин: наглая физиономия, передние зубы выбиты, нахальная речь, разухабистые движения. На станции, как она ни значительна, вследствие недостатка поездов и трудности попасть в них всегда скопляется масса пассажиров, до сотни и более. И вот перед этой многочисленной аудиторией этот оратор разглагольствовал о задачах советской власти, толкуя, конечно, их вкривь и вкось, но совершенно определенно понимая свои обязанности: «Нам, большевикам, необходимо отстаивать свою власть до последней крайности. Нам необходимо все время идти вперед. Если мы остановимся, если мы сдадим хоть немного – мы погибли, нас завтра же всех перевешают».
Мужество отчаяния людей, ожидающих за свои дела жестокой кары, – вот в чем сила Красной армии.