Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 3. Бои на реке Равке (декабрь 1914 – январь 1915) и под Гродно (февраль 1915)[223]
Директива об отходе 2 и 5-й армий на Бзуру и Равку была отдана Ставкой Верховного главнокомандующего 30 ноября, а самый отход назначен на 3 декабря. Причем предварительно этого отхода было приказано выслать от 43-й пехотной дивизии на Равку батальон пехоты и саперную роту под командой опытного штаб-офицера для выбора позиции и возведения на ней окопов.
Самый отход с позиции назначен был в ночь со 2 на 3 декабря. Все обозы заблаговременно отодвинуты в тыл; рекогносцированы и обозначены пути отхода. На позиции в окопах оставались только охотничьи команды, поддерживавшие обычный ружейный огонь. Кавалерии при нас не было.
Отход противником не был замечен, и за ночь и до полудня 3 декабря мы оторвались от него на 30 верст. Могли бы в этот же день дойти и до реки Равки, но неожиданно встретили препятствие на переправе на небольшой реченьке Ежевке, протекающей с юга на Скерневице. Реченька эта, протекающая в болотистом ложе, вброд для артиллерии непроходима, и потребовалось устройство гати, которая и была сооружена предшествовавшими нам саперами. К сожалению, хорошо выдерживая пехоту, гать эта, после прохода через нее первой же батареи, была настолько ею разбита, что потребовалось движение через нее артиллерии прекратить и направить все остальные батареи со 2-й бригадой кружным путем на Скерневице по имевшимся там мостам. Только утром 4 декабря 43-я дивизия, войдя на этот раз в состав 2-й армии генерала Смирнова, заняла подготовленный для нее участок позиции по правому берегу реки Равки, от железной дороги Скерневице – Варшава, на 4 версты к югу, имея в боевой линии три полка и один в резерве.
Река Равка весьма извилистая в этом месте, протекает в твердом ложе, с дном из гальки и песка и имеет несколько бродов глубиной по пояс и грудь; правый ее берег порос большим, густым сосновым лесом, надвинувшимся до самой речки. По этой опушке и возведены окопы. Артиллерия расположилась за лесом на закрытых позициях, имея мортирную батарею на правом фланге у самой железной дороги, на кратчайшем расстоянии от Скерневице, чтобы иметь возможность держать город под своим огнем. На левом берегу Равки, перед правым участком нашей позиции, в расстоянии полверсты и параллельно с ней, вытянулось одной улицей громаднейшее село Самица, совершенно закрывавшее всю местность к западу от нее и ружейный обстрел. Артиллеристы, имевшие своих наблюдателей на высоких деревьях, в своем обстреле за Самицу не были стеснены, но заградительный артиллерийский огонь благодаря высокому лесу мог быть поставлен только на пределе Самицы, но не ближе к реке.
Общий резерв расположился в селе Выгода. Штаб дивизии в деревне Длугоконты, близ станции железной дороги Стар-Радзивилов. Первые дни после нашего перехода на эту позицию противник нас не беспокоил. Наши охотничьи команды по набросанным мосткам ежедневно переходили на тот берег и производили разведку. Но через четыре или пять дней после того охотничья ко ман да 170-го пехотного Молодечненского полка, переправившаяся вечером и благополучно миновавшая село, была встречена ружейным огнем и после происшедшей свалки с немцами, понеся потери, принуждена была отойти на свой берег. Немцы заняли село Самица, закрепились в нем, и с этих пор началась перестрелка с ними. Полки обратились ко мне с просьбой сжечь село. Признаюсь, просьба эта меня сильно взволновала: сжечь село, населенное бедняками, проявлявшими до того к нам свое сочувствие и симпатии, и лишить их крова на зиму было очень тяжело! Но другого выхода не было. Приказал мортирной батарее зажечь деревню. Что и исполнено было с весьма малой затратой снарядов: дома все были деревянные, крытые соломой, ветер раздувал пожарище, и к утру не стало ни села, ни немцев! Одни лишь дымящиеся груды развалин напоминали нам об ужасах войны в отношении к ни в чем не повинным беднякам, мирным жителям.
Дивизия занялась совершенствованием своих окопов, устройством блиндажей и землянок. Выведена вторая линия окопов и узлов сопротивления на линии деревень Михалов – Выгода. Гул боя все время доносился до нас со стороны Болимова. Противник, заняв Лович, этот важнейший стратегический пункт, сосредоточивал к нему свои силы для прорыва нашего фронта в кратчайшем направлении Болимов – Варшава.
Одновременно с этим и немецкие войска, находившиеся в Скерневице и Южине, не оставались в бездействии и, сосредоточив значительные силы в лесу на юго-востоке от Скерневице около села Бальцеров, атаковали левого нашего соседа. 43-я пехотная дивизия не оставалась безучастной: расположенные на левом фланге 170-й и 171-й полки, занимавшие излучину реки, своим фланкирующим огнем нанесли противнику большие потери, а наша артиллерия, хорошо укрытая лесом, безнаказанно громила противника, выходившего из леса у Пиментки. Двинут был на подмогу и 172-й пехотный Лидский полк, находившийся в резерве. Противник, понеся большие потери, принужден был прекратить свои попытки перехода через Равку и в дальнейшем их не возобновлял, ограничиваясь лишь артиллерийским обстрелом деревень и главным образом батарей соседней дивизии, на неудачно выбранных ими позициях. Наша мортирная батарея, стоявшая у железнодорожного моста на Равке, в разные часы дня и ночи обстреливала Скерневице.
Так протекали дни за днями. Наступила зима, снег то выпадал, то таял, превращая дороги в невылазную грязь. Железнодорожная станция Стар-Радзивилов была конечным пунктом, куда доходили поезда из Варшавы, по ней нам доставляли интендантские и артиллерийские грузы, это сильно облегчало наши обозы, далеко отодвинутые в тыл.
Оторванная от своего корпуса, 43-я пехотная дивизия, меняя корпуса и армии, в роли пасынка испытывала неудобства, и нашим большим желанием было поскорее соединиться с 26-й дивизией, под начальство командира II армейского корпуса генерала Чурина, которого мы успели узнать и полюбить за его разумное спокойствие и благожелательное к нам отношение. В свою очередь, и генерал Чурин неоднократно возбуждал ходатайство вернуть ему нашу дивизию. В конце декабря, по-видимому, этой просьбе вняли, и 43-я дивизия с фронта была снята и передвинута сначала в Жирардов, где за три дня нашего там пребыва ния, воспользовавшись любезностью фабричной администрации, мы успели перемыть в банях своих нижних чинов и самих себя, а затем были передвинуты еще глубже в тыл, в район деревень Беганов – Радзиевицы, где штаб дивизии расположился в панском доме Радзиевских, с большими затеями, но пришедшем в ветхость и даже опасном для жилья. Тут мы встречали Святую Рождественскую ночь, зажигали в парке настоящую елку и раздавали господам офицерам и нижним чинам подарки, в изобилии полученные нами из Варшавы и России.
В полнейшей уверенности, что нас скоро не потревожат, мы спокойно отдыхали. Однако установившийся в войсках взгляд, что в резерве быть хуже всего и беспокойнее всего, оправдался и на этот раз. 2 января 1915 года противник повел усиленные атаки на фронте у фольварка Могелы, на правом фланге 2-й армии, и нам экстренно было приказано выступить на ночь и двигаться туда на подмогу. Предстоял 30-верстный ночной переход по ужаснейшей грязи, так как лежавший до этого дня снег начал таять. Выбившись из сил и растеряв много нижних чинов отсталыми, мы только к полудню 3 января прибыли к месту назначения в Тартак-Болимовский и в то время, когда атаки противника были уже отбиты и бой затихал. По приказанию командира корпуса генерала Лайминга два полка дивизии были введены в боевую линию, в окопы против фольварка Могелы, а два других полка и вся артиллерия оставались в резерве. За время, предшествовавшее нашему подходу, атаки противник продвинулся в непосредственную близость к нашим окопам и окопался. Являлось опасение, что он дальнейшее свое наступление поведет перекидной сапой или миной. Для противодействия с на шей стороны решено было возвести вторую линию окопов и держать в этом месте саперную роту. В этом напряженном состоянии мы пробыли здесь три дня, после чего получен приказ по фронту: вернуть 43-ю пехотную дивизию к своему II армейскому корпусу в 1-ю армию.
II корпус в это время занимал укрепленную позицию по реке Бзуре и у Сухи – от города Сохачева до села Гумин. Штаб корпуса находился в господском дворе Песечница. 43-й пехотной дивизии приказано стать в резерве в районе деревень Тересин, Попротно, Рау, Дембовка, Германов. Следуя вдоль фронта, на котором все время шла орудийная и ружейная стрельба, на Гузови – Германов, мы в этот же день туда и прибыли. Район оказался малонаселенным, с жалкими деревнями, по десятку дворов в каждой; пришлось тотчас же приступить к устройству землянок. Штаб дивизии расположился в деревне Миколаев поблизости от штаба корпуса.
Участок позиции от Сохачева до Сухи занимала 26-я пехотная дивизия, а от Суха до Гумина – одна из второочередных дивизий. От Сохачева на север вдоль правого берега Бзуры стоял II Кавказский армейский корпус, находившийся также в подчинении генерала Чурина. Как и на остальном фронте, все время шла артиллерийская и ружейная перестрелка, временами то усиливавшаяся, то затихавшая. Орудия большого калибра, поставленные немцами на левом берегу реки Бзуры, обстреливали шоссе, идущее от Блони на Сохачев, и лес к западу от господского двора Песечница, где с нашей стороны было поставлено четыре 6-футовых крепостных орудия. На юго-западе от Сохачева, в излучине реки Бзура у села Дохов, против фронта 26-й пехотной дивизии, немцы перебросили через реку мост, прикрыв его тедепоном (примерно на одну батарею пехоты).
Мост этот со своим тедепоном мешал всем, как бельмо на глазу; но все предпринимавшиеся до сих пор попытки вытеснить немцев с нашего берега и разрушить мост кончались неудачей, так как многочисленная тяжелая артиллерия немцев легко отбивала все наши атаки. На фронте Суха – Боржимов – Гумин наши и немецкие окопы находились в такой близости друг от друга, что не было никакой возможности устроить проволочное заграждение на кольях, а перед окопами по ночам выбрасывались оплетенные колючей проволокой рогатки. Но и их иногда немцы, забрасывая кошки, утаскивали к себе.
Через несколько дней после нашего возвращения в свой корпус последовал приказ о назначении генерала Чу рина командующим армией, а мне приказано было вступить во временное исполнение бывших его обязанностей. Генерал Чурин тотчас же отправился к новому месту своей службы, а я, по долгу службы, направился в Блони, где явился командующему 1-й армией генералу от кавалерии Литвинову для получения от него директив. Доховский немецкий тедепон и здесь не давал покоя. Приказано принять все меры к вытеснению немцев с нашего берега. Возвратясь в штаб корпуса и обсудив с начальником штаба генерал-майором Дубининым это приказание, решил возложить организацию и ведение этой атаки на начальника 26-й пехотной дивизии, усилив его одной мортирной батареей и четырьмя 6-футовыми крепостными пушками, а также саперами.
В назначенный для этой атаки день один из полков 26-й пехотной дивизии после надлежащей артиллерийской подготовки добрался до тедепона, захватил первую линию немецких укреплений, но до моста добраться не мог и к ночи сильнейшим артиллерийским огнем противника был отброшен назад и отошел в свои окопы. Повторилось то же, что было и раньше.
В двадцатых числах января 43-я пехотная дивизия сменила на левом участке второочередную дивизию. Приехал вновь назначенный командир корпуса генерал Флуг, и я переселился в штаб дивизии в фольварк близ деревни Нива. Противник серьезных атак не предпринимал, чувствовалось, что он выдохся и затевает операции в другом направлении, и мы благополучно дожили до конца января, когда получен был приказ о переброске II корпуса на Наревский фронт, для чего корпус должен был прибыть в Варшаву для посадки на железную дорогу.
30 января 1915 года с первым эшелоном штаб 43 пехотной дивизии направился на Остроленку. Места высадки, по обыкновению, нам указано не было. По-видимому, этот вопрос не был окончательно вырешен и в высших штабах, так как нас из поезда выгружали дважды: первый раз – не доезжая до Остроленки, второй – у самого Остроленка. А после того и вовсе перерешили нас высаживать на этом фронте, а погрузив, направили весь II корпус в Соколку, куда мы и прибыли утром 3 февраля. В Соколке в это время находился генерал Радкевич со штабом своего III Сибирского корпуса, а также, если не ошибаюсь, генерал-майор Козлов, начальник 84-й пехотной дивизии. Я тотчас же направился к генералу Радкевичу доложить о подходе 43-й пехотной дивизии и узнать боевую обстановку. III Сибирский корпус после боя под Лыком, теснимый превосходным противником, отходит за реку Бобр в направлении Соколки. XX корпус через Августовские леса – на Гродно, III корпус – на Ковну. На какой линии теперь находятся отходящие наши корпуса, указать мне не могли.
Во всяком случае, необходимо принять меры для обеспечения высадки и сбора II корпуса у Соколки, заняв плацдарм к северу от нее.
После выгрузки наших лошадей и конвоя я тотчас же направился на рекогносцировку и, объездив окрестнос ти, вырешил этот вопрос. На следующий день, когда все полки дивизии и артиллерийская бригада уже окончили высадку и прибыл командир корпуса генерал Флуг, я доложил ему обо всем этом и, получив его согласие, направил полки дивизии на избранные мною для них участки, и все с усердием принялись к возведению окопов, а артиллеристы – к выбору позиции и наблюдательных пунктов.
Противник, однако, в этот день своего наступления не развивал – был задержан войсками III Сибирского корпуса. Обстоятельство это дало мне возможность к вечеру работы по укреплению позиций прекратить и вернуть полки для ночлега в Соколку. Лежал снег, было холодно.
Ночью получен в штабе корпуса приказ: «Высадку II корпусу в Соколке прекратить и двигаться в Гродно 43-й пехотной дивизии походным порядком». И на этот раз, оказалось, высадились не на том месте, где следовало. А хуже всего то, что на следующий день предстояло сделать 35-верстный переход в стужу и по грязи, так как снег ночью начал таять.
5 февраля прибыли в Гродно и разместились по западной его окраине, на левом берегу Немана. Проходя мимо фор тов, видели усиленные работы, производимые ополченскими частями, для приведения их в боевую готовность.
В Гродно в это время находился штаб 10-й армии. Бывший командующий 10-й армией генерал Сиверс в этот день был отчислен, и на его место назначен генерал Радкевич. Комендантом крепости был генерал-лейтенант Кайгородов, начальник крепостной артиллерии – генерал-майор Криштафович, начальник инженеров крепости – генерал-майор Колосовский.
Полевых войск в районе крепости не было. Ждали с нетерпением подхода XX корпуса, но о боевой обстановке в 10-й армии начальство как-то умалчивало, а среди населения города приходилось слышать самые неблагоприятные вести. 6 февраля вечером распространился слух о том, что XX корпус окружен в Августовском лесу, и не может пробиться к крепости, и просит его выручить. Весть эту будто бы принес крестьянский мальчик, пробравшийся сквозь немецкое окружение.
Генерал Радкевич отдает приказ: «43-й пехотной дивизии 7 февраля перейти из города в северо-западный сектор крепости, в район сел Адамовичи, Тричи, Лососна, и 8 февраля, выйдя из нее, атаковать противника в направлении от форта № 3 на Голынку, Сторожище, Богатыри!» Кроме этого голого приказа, никаких сведений ни о противнике, ни о нашей крепости и ее боевых средствах, которые я бы мог использовать в своей операции, ни плана крепостных построек и проволочных заграждений, ни плана с квадратами для корректирования стрельбы крепостных батарей и указания им целей – ничего мне не было дано. Мне не был известен ни начальник северо-западного сектора, ни начальник артиллерийского сектора, где они находятся, как с ними связываться и в каких соотношениях быть.
По прибытии в указанный выше район я прежде всего должен был озаботиться рекогносцировкой противника, чтобы выяснить линию, до которой дошли немцы; по возможности, его силы и расположение, а потом и выходов из крепости, сплошь и в несколько линий оплетенной колючей проволокой. Ко всему этому, стояла отвратительная погода: снег, дождь. Стояла мертвая тишина, шума боя ниоткуда слышно не было.
Крепостная артиллерия молчала, что указывало на то, что противник вне досягаемости ее огня или его не видят.
К ночи проходы через проволочное заграждение разысканы и обозначены и разведкой установлено, что фольварк Кулаковщизна и высота 85 заняты противником и дальше проникнуть не удалось. По шоссе в сторону Рыгаловки – Августова противника не встречено вплоть до гати у Рыгаловки.
На основании этих скудных данных я решаю: в предрассветной мгле выйти за крепостные заграждения, развернуться в боевой порядок и двумя полками (169-м и 171-м) наступать в направлении на Голынку, на фронте фольварк Кулаковщизна – высота 85, с одним (172-м полком) в направлении шоссе на Августов, чтобы обеспечить себя от удара со стороны Липск – Рыгаловка. 170-му пехотному полку приказано от села Конюхи следовать в резерве за 171-м пехотным полком в направлении на север. Штаб дивизии в рабочем поселке у форта № 3. 43-я артиллерийская бригада – со 169-м и 171-м полками, 2-я мортирная батарея – со 172-м пехотным полком.
Местность, на которой приходилось нам действовать, была нам отлично известна. На этот раз только мы не находили здесь целого ряда деревень: Конюхов, Огородников, Хоружевца и прочих, снесенных до основания, для расчистки обстрела с форта № 3, перед которым на расстоянии 3–4 верст пролегала до фольварка Кулаковщизна и высоты 85 совершенно открытая впадина с покатыми ее сторонами. Но дальше за этим рубежом начиналось плоскогорье, и перегиб местности не позволял видеть с форта № 3, что происходит на этом плато.
За ночь с 7 на 8 февраля небо прояснилось, и небольшой мороз подтянул таявший накануне снег.
В полной тишине поднялась дивизия со своего ночлега и в темноте выходила из района крепости и за проволочные заграждения. В предрассветной мгле полки развернулись в боевой порядок и, миновав дно лощины, стройно и медленно начали подниматься на противоположный скат. Забрезжил свет, и мне видны уже наши поднявшиеся до самого плато цепи, за ними поддержки и резервы, а по дну лощи ны наши батареи уже занимают позиции и, выдвигая своих наблюдателей за пехотой, тянут телефонные провода, чтобы тотчас же открыть огонь, когда будут обнаружены цели. Еще некоторое время… цепи уходят за перегиб местности на плато, за ними скрываются ближайшие поддержки. Со стороны противника – ни выстрела, жуткое чувство охватывает нас. Порой кажется, что сведения, добытые вчерашней разведкой, не верны, никаких немцев там нет. Но в это время на всем фронте от фольварка Кулаковщизна до высоты 85 раздается трескотня ружей и пулеметов. Движение полков не останавливается, все новые и новые их поддержки уходят за перегиб и скрываются от наших взоров, хочется думать, что противник опрокинут. Но еще полчаса, и те, кто еще не поднялись на плато, остановились. Заговорила немецкая и наша артиллерия, разгорается сильнейший бой. С высоты 102 тяжелая немецкая батарея обстреливает наш боевой порядок фланговым огнем. Их боевой порядок протянулся за высоту 85 и охватывает нас слева. Приказываю 170-му пехотному Молодечненскому полку, находящемуся в резерве, выдвинуть один батальон уступом слева.
172-й пехотный Лидский полк в своем движении на Рыгаловку препятствий пока не встречает. Следующая за ним мортирная батарея по собственной инициативе занимает позицию и открывает огонь по высоте 85. Через несколько времени эта высота, белая от снега, покрывается громадными черными воронками от разрыва 48-дюймовых бомб. Противник, по-видимому, ее очищает, туда направляется рота Молодечненского полка, но, не доходя 200–300 шагов, залегает; в бинокль ясно видны на снегу вытянувшиеся цепью стрелки.
Устанавливается телефонная связь со всеми полками. Начинают поступать донесения: 169-й пехотный полк под командой полковника Николаева с боя взял фольварк Кулаковщизна, дальше продвинуться не может, так как противник в окопах преграждает ему путь на Гиновичи, а артиллерия противника с высоты 102 обстреливает сильнейшим фланговым огнем, необходимо заставить ее замолчать. 171-й полк под командой полковника Ненарокомова напоролся на окопы противника, встречен сильнейшим ружейным и пулеметным огнем, в своем наступлении захлебнулся и, остановившись в непосредственной близости от противника, окапывается. Создается такое положение, при котором без поддержки тяжелой артиллерии пехота дальше не продвинется. Обращаюсь в штаб крепости с просьбой приказать начальнику артиллерии северо-западного сектора поддержать мое наступление огнем крепостной артиллерии, направив его прежде всего на неприятельские батареи на высоте 102, а за ним и по окопам немцев у фольварка Кулаковщизна. Огонь ее по высоте 102 оказывает заметное влияние и сильно охлаждает пыл действующей оттуда немецкой артиллерии. Но зато неподготовленный огонь по немцам у фольварка Кулаковщизна вызывает крик отчаяния у полковника Николаева с просьбой прекратить эту стрельбу – бомбы рвутся в наших цепях! Сообщаю по телефону об этом начальнику артиллерии крепостного сектора, прошу его выслать передовых наблюдателей с телефоном на наблюдательный пункт 43-й артиллерийской бригады, находящиеся в боевой линии нашей пехоты, а мне – планы крепости с квадратами для рассылки их по полкам, для цели указания. Прислали один план. Обещают выслать своих наблюдателей, но едва ли у них найдутся свои телефоны – просят пока что передавать наблюдения через штаб дивизии. Делать нечего!
Спешно начинаем множить карту с квадратами в тех ее частях, какие нужны для нас, и рассылаем по полкам; для корректуры стрельбы пока что приказываю наблюдения передавать через штаб дивизии. Вся эта процедура занимает много времени. Бой продолжается. Тяжелая немецкая батарея с высоты 102 открывает огонь по рабочему поселку у форта № 3, где расположился наш штаб, зажигает рядом стоящий с нами деревянный барак и заставляет нас перебраться в самый форт, где нам отводят два малюсеньких блиндажа: один для штаба, другой для телефонистов; как сельди в бочке набиваемся туда. Нужно заметить, что форт № 3, хотя и находящийся в секторе, наиболее угрожаемом со стороны противника, тем не менее, был еще не достроен: в блиндажах для коменданта, канцелярии, <околодка>, телефона и прочих служб еще не было бетонно-рельсовых покрытий, водопровод действовал с отказами, электричество хромало, приведением всего этого в надлежащий вид занят был весь гарнизон форта, состоявший из дружины под наблюдением и руководством инженер-полковника Модраха. Телефонная связь была со штабом крепости и начальником сектора. Все это мы разглядели потом, а пока, забравшись на форт, я установил треногу со своим цейсом в одну из бетонированных нишей главного бруствера и все время наблюдал за ходом боя, видного для меня как в панораме.
Больше всего боялся отхода частей назад, так как огонь противника, особенно артиллерийский, усиливался, видимо, к нему подходили подкрепления, а мерзлая земля мешала нашему окапыванию. Скоро это мое предположение оправдалось: командир 169-го полка полковник Николаев из фольварка Кулаковщизна доносит: «Со стороны Голынки на Гиновичи двигаются большие неприятельские колонны, прикажите крепостной артиллерии их обстрелять!» Передаю об этом начальнику артиллерийского сектора, а полковника Николаева прошу наблюдать и сообщать через штаб дивизии свои наблюдения. На этот раз, по наблюдениям полковника Николаева, стрельба наша удачна: колонны расчленяются, меняют свое направление и скрываются за складками местности.
Командир 172-го пехотного Лидского полка доносит, что, подходя к селу Раковичи, встречен ружейным огнем, остановился и подготавливает атаку мортирной батареей, на огонь которой из гати начинает отвечать немецкая артиллерия. Просит крепостную артиллерию обстрелять эту гать, так как по ней переходит на нашу сторону немецкая пехота. Передаю об этом в крепостную артиллерию – начинают стрелять и в ту сторону. С каким успехом, трудно сказать – дистанция громадного размера, 9–10 верст.
Сведений о движении 84-й пехотной дивизии, долженствующей наступать из Домбровы на фронте Липск – Рыгаловка, никаких не имеется, ничего не сообщают также о подходе 26-й пехотной дивизии.
К полудню по всем дорогам и тропам, идущим от сражающихся полков, потянулись вереницы раненых и носильщиков, в таком числе, какого в предыдущих боях я не наблюдал. Приказываю для проверки выставить офицерский пост и главный перевязочный пункт открыть у форта № 3 вблизи шоссе, в имевшихся здесь больших землянках для рабочих.
Бой не утихает, и только к ночи артиллерийский огонь замолк, замолкла и пехота. Повезли к полкам хлеб и походные кухни. От всех командиров полков получаю донесения о больших потерях и просьбы о высылке подвод для уборки раненых и убитых. Начальник дружины на форту предлагает мне выслать от дружины команды для уборки убитых и для рытья братских могил, которые он намечает устроить недалеко от форта на шоссе у сосновой рощицы. Я дал на это свое согласие.
Принимаю решение: 169-му пехотному Ново-Трокскому полку за ночь хорошо окопаться, для чего в распоряжение командира полка высылаю саперную роту; 171-й пехотный Кобринский полк, стоящий уступом от 169-го полка, усиливаю двумя батальонами из резерва с тем, чтобы на следующее утро после артиллерийской подготовки атаковать противника и выбить его из окопов, фланкирующих фольварк Кулаковщизна с запада. 172-му пехотному полку продолжать наступление на Раковицу и гать, обеспечивая левый фланг дивизии. С крепостной артиллерией сговариваюсь относительно обстрела неприятельских окопов против 171-го пехотного полка, настаиваю на высылке их собственных наблюдателей для корректирования стрельбы.
9 февраля с утра бой снова разгорается на всем фронте, крепостная артиллерия часть своих орудий направляет по окопам против 171-го пехотного полка, но так неудачно, что командир этого полка просит стрельбу эту, наносящую больший вред нам, чем противнику, прекратить. Поднимается полк из окопов, бросается на немецкие окопы, но, к сожалению, безуспешно и, понеся большие потери, отходит в свои окопы. Сильный бой продолжается весь день, все госпитали в Гродно завалены нашими ранеными. На главном перевязочном пункте среди наших имеются и раненые немцы, при опросе которых оказалось, что они принадлежат к двум разным корпусам, что командующий их армией принц Иохим находится со своим штабом в Сопоцкине в женском монастыре; русские войска окружены ими в Августовских лесах к северу отсюда.
С подходом на следующий день 26-й пехотной дивизии, развернувшейся перед фортом № 2, правее нас, и выдвинувшей к фольварку Кулаковщизна на правый фланг 169-го пехотного Ново-Трокского полка 104-й Устюжский полк, наше положение сразу облегчилось, весь огонь с высоты 102 теперь направлен по 26-й пехотной дивизии. В таком положении прошел еще день.
Летал над полем сражения наш летчик и вечером явился в штаб дивизии, чтобы указать места замеченных им неприятельских батарей.
В следующие дни 26-я пехотная дивизия атакует высоту 102, но безуспешно.
На рассвете 11 февраля разбужен сильнейшей стрельбой на фронте 171-го пехотного Кобринского полка. Бегу к своей цейсовской трубе, вижу отходящие пехотные цепи, посылаю офицеров и конвой остановить их. Останавливают на скате и, вернувшись, докладывают, что это не наши, что это полк XV корпуса, подошедший ночью к окопам 171-го Кобринского полка, и на рассвете, выйдя из окопов и имея перед собой командира полка, бросился на штурм немецких окопов. Но этот доблестный командир полка полковник Генерального штаба N убит, вместе со своими другими офицерами, и полк отходит назад. Полнейший для меня сюрприз, так как никаких извещений от командира корпуса не получал, а командир 171-го пехотного Кобринского полка, вполне уверенный, что мне все известно, ничего со своей стороны также не сообщил. Донес о печальном результате этого предприятия и просил разрешения задержать полк до вечера, чтобы видом отходящих частей не вводить в соблазн свои полки. Не смел расспрашивать о причинах появления на фронте командуемой мной дивизии чужого полка, желавшего оказать нам помощь.
Однако все-таки был заинтересован и потом из частных разговоров узнал, что этот полк после поражения 2-й армии в Восточной Пруссии был вновь сформирован в тылу и теперь, прибыв в Гродно, назначен был во II корпус. По просьбе командира полка, желавшего восстановить утраченную репутацию полка, ему и было разрешено штурмовать немцев из окопов 171-го пехотного Кобринского полка.
В таком положении 43-я пехотная дивизия и весь II корпус, без жилья, при стоявших все эти дни морозах, в плохих окопах без соломы пробыл[и] до 15 февраля.
В этот день командир корпуса решил захватить высоту 102 ночным штурмом. Для чего приказано: в 23¾ часа артиллерии 43-й пехотной дивизии открыть ураганный огонь по противнику, находящемуся перед ней, и поддерживать его до 24 часов ночи, а затем демонстрировать наступление пехотой. Главный удар наносит 26-я пехотная дивизия, выдвинув предварительно между первым и вторым фортами 104-й пехотный Устюжский полк, в обход немецких окопов на высоте 102 с востока, и атакует в направлении села Рачки. Зная из учебников тактики, что демонстрация может оказать пользу только тогда, когда ведется с полным напряжением сил, я приказал атаковать противника на фронте 169-го и 171-го пехотных полков. Внимание противника было отвлечено в нашу сторону, 104-й пехотный Устюжский полк с успехом исполнил охват немецких окопов на высоте 102, выйдя им в тыл и принудил немцев к отступлению, причем одну роту и одну 4-орудийную батарею в запряжке взял в плен; остальные полки 26-й пехотной дивизии заняли высоту 102 с фронта.
В 43-й пехотной дивизии во время этого ночного штурма один батальон 170-го Молодечненского полка под командой подполковника Барковского прорвал первую линию немецких окопов и глубоко вторгся в их расположение. Но, не будучи поддержан соседями, был окружен немцами и целиком взят в плен. Во всяком случае, после всего этого немцы стали на всем фронте отходить, задерживаясь на возведенных ими в тылу окопах. 43-я пехотная дивизия наступала по обе стороны ложбины от Гиновичей на Голынку. После полудня 16 февраля я со штабом переехал в село Гиновичи, сверх ожидания оказавшееся уцелевшим и даже с появившимися в некоторых избах жителями.
17 февраля наступление наше медленно продолжалось, и только к утру 18-го удалось оттеснить немцев на линию шоссе Сопоцкин – Липск. После чего мы имели возможность выслать нашу разведку на Богатыри и Волкуш, на то место, где погибал XX корпус, ожидая нашей выручки. Но ничего, кроме разбросанной амуниции, разбитых зарядных ящиков и снарядов, там найдено не было, и ни одной живой души, которая могла бы нам поведать обо всем здесь происшедшем.
19 февраля противник очистил Сопоцкин и втянулся в Августовские леса. 43-й пехотной дивизии приказано было занять Сопоцкин.
20 февраля мы вошли в Сопоцкин. По рассказам жителей, огонь нашей тяжелой дальнобойной артиллерии из крепости был направлен очень метко по самому местечку; от него страдали не только жители, но и немецкие, здесь квартировавшие войска. Между прочим, был убит их пастор. А когда <меж> тем эти ужасные снаряды начали рваться у женского монастыря, где находился штаб немецкой армии, командующий армией тотчас же выбрался оттуда и решил отходить!? На базарной площади была собрана масса военного хлама, по-видимому, после разгрома XX корпуса. Повозки, зарядные ящики, конская амуниция, снаряды, укупорочные парковые ящики с патронами, и пр., и пр.
21 февраля приказано было II корпусу перейти, как говорят, в короткое наступление, хотелось <сказать>, преследование, но на самом деле этого мы сделать не могли, так как упущено было время, да и не было при нас кавалерии.
Наступление это было организовано двумя колоннами: правой – в составе 26-й пехотной дивизии на Копциово – Сейны, левой – 43-й пехотной дивизией от Сопоцкина на Калеты – Геленову – Гибы, ночлег 26-й пехотной дивизии в Копциово, 43-й – в Геленове. Следом за 26-й пехотной дивизией шло два вновь сформированных полка XV корпуса без артиллерии, которые от Копциово должны были двигаться прямо на север по дороге на Радзивишанцы, имея своей задачей прикрывать II корпус от удара противника со стороны Мариамполь – Кальвария – Красно. По сведениям, добытым в штабе корпуса, каким путем, мне неизвестно, противник в это время находился на линии озеро Вигры – Тарук – Краснополь и далее в северо-восточном направлении. Командир корпуса решает на следующий день, 22 февраля, атаковать его, причем 26-я пехотная дивизия атакует на фронте Берзин – Краснополь, а 43-я пехотная дивизия – на фронте Краснополь – Буды. Левее нас в район озеро Вигры – озеро Близно должна выдвинуться 84-я пехотная дивизия. Прикрывать от удара справа будут, как сказано было выше, два полка XV корпуса. Приказ этот нами получен был на ночлеге на фольварке около Геленова, принадлежавшем мелкопоместнику-шляхтичу, от жены которого мы узнали, что у них в фольварке несколько дней тому назад ночевали русские пленные: один полковник, четыре офицера и человек 200 нижних чинов, захваченные в плен немцами в крепости Гродно. Разбитная полька интересовалась узнать, как могло случиться, что они попали в плен, находясь в такой сильной «фортеции». После наших пояснений, что это случилось не в крепости, а во время боя, впереди нее, она пришла в недоумение и, до некоторой степени справедливо, заметила, что «фортеции», вероятно, строятся для того, чтобы немцы сами штурмовали их и поплатились за это большими потерями, а выходить раньше того из крепости не следовало!
Дорога лесная, по которой мы следовали, была покрыта снегом и укатана, как каток, перед нами ее утаптывали тысячи немецких ног. Очень часто попадались дохлые лошади – несомненно, немецкие (кованные на немецкие подковы со штампом).
Нас интересовало, что за причина была такого сильного падежа. За разъяснением этого мы обратились к той же польке. Она не замедлила удовлетворить наше любопытство и разъяснить, что за неимением подвоза из Германии зернового фуража они начали своих лошадей кормить реквизированным у жителей зерном ржи, которого лошади не переносят, дохнут. Кроме дохлых лошадей изредка попадались брошенные зарядные ящики, снаряды, ружейные патроны и пулеметные ленты с патронами, военный телеграф с прекрасным медным проводом. Видимо, отступление было спешное.
22 февраля мы продолжали наш путь на Гибы, 26-я пехотная дивизия – на Сейны, где, встретив у Краснополя сильного противника, завязала с ним бой. Завязался также бой и у полков XV корпуса, обеспечивающих операцию нашу от удара со стороны Кальварии, примерно у Штабинина, но, будучи без артиллерии, полки эти несли большие потери от немецкой артиллерии и обратились к генералу Флугу о высылке им батареи.
Пройдя Гибы, авангард 43-й пехотной дивизии в составе одного полка (171-го пехотного Кобринского) с 1-м дивизионом 43-й артиллерийской бригады, не встречая противника, двигается на указанный дивизии фронт к селу Буды.
Вся эта обстановка раньше, чем 43-я пехотная дивизия развернулась в боевой порядок, вызвала со стороны командира корпуса генерала Флуга отдачу следующего приказания: «43-й пехотной дивизии выдвинуть один полк (169-й) с одной батареей на Жечары – Рахеляны, а два полка (170 и 172-й) – на фронт 26-й пехотной дивизии Краснополь – Ново-Сады».
Для ускорения оказания помощи полкам XV корпуса батарея выдвинута на рысях без прикрытия.
Таким образом, вся 43-я пехотная дивизия оказалась раздерганной по частям и втасованной в 26-ю пехотную дивизию. Я со своим штабом оказался ни при чем и решил остановиться в Гибах, приняв все меры к тому, чтобы не терять связи со своим авангардом (один полк и три батареи) у Буды, с каждым из отошедших в разные стороны полков, с начальником 84-й пехотной дивизии у Махорце, а также со штабом корпуса – со всеми ними у меня была телефонная связь.
К полудню бой разгорелся на всем громадном фронте от Рахеляны – Ново-Сады – Краснополь – Буды. Резерва не было. Батарея, двинутая на помощь полкам XV корпуса без прикрытия, в одном из попутных селений нарвалась на немецкую пехоту, и должна была ретироваться, и к месту своего назначения не попала.
Штаб II корпуса неосторожно выдвинулся слишком близко к фронту в местечко Сейны и оказался под огнем тяжелой артиллерии от Краснополя. К вечеру начался отход полков XV корпуса. Противник начал давить на 84-ю пехотную дивизию левее нас. Перемешанные полки 26-й и 43-й пехотных дивизий на фронте никакого успеха не имели.
Все это заставило генерала Флуга принять решение ночью отойти на опушку Августовских лесов и здесь задержаться, для чего полкам 43-й пехотной дивизии занять позицию вправо и влево от села Гибы, 26-й пехотной дивизии – правее нас.
Отход полками начался вечером. Прикрывала его 2-я гвардейская кавалерийская дивизия под командой генерал-лейтенанта Гилленшмидта, остававшегося всю ночь у местечка Сейны.
Противник не преследовал, и к утру следующего дня 43-я пехотная дивизия заняла указанный ей участок, впереди озер и по опушке леса за ними. На озерах был толстый лед, выдерживавший не только пехоту, но и легкую артиллерию. Занятие позиции по северному берегу озер было указано генералом Флугом, имевшим, по-видимому, в виду на следующие дни переход в наступление.
После отхода нашей кавалерии, примерно в полдень, появились передовые части противника, открывшего по опушке нашего леса артиллерийский огонь. Наши батареи начали отвечать, и все попытки противника развернуть свою пехоту для атаки наших позиций у Гибы были отбиты.
Но не так благополучно было у нашего левого соседа – 84-й пехотной дивизии, сообщавшего мне по телефону, что, будучи атакован по всему фронту противником и особенно сильно в промежутке между своим правым и на шим левым флангами, он принужден будет к вечеру начать отход. Это обстоятельство, а также опасение за свой правый фланг вынудили генерала Флуга отдать приказ об отходе II корпуса к Сопоцкину. 43-й пехотной дивизии – двумя дорогами: на Геленово – Сопоцкин, на Риголи – Кудринка – Волкуш – Сопоцкин.
Шли всю ночь и утром следующего дня заняли на фронте Сопоцкин – Марковцы укрепленную еще раньше, до боев у Гродно, позицию, против выходов из Августовских лесов.
На этом закончились операции у крепости Гродно, длившиеся с 8 февраля по 24 февраля 1915 года, относительно которых можно сказать следующее.
Операции эти велись без всякой предварительной подготовки и в то время, когда на место устраненного от командования 10-й армией генерала Сиверса назначен был генерал Радкевич; комендантом крепости был генерал Кайгородов, начальником крепостной артиллерии – генерал-майор Криштафович и начальником инженеров крепости (он же и строитель) – генерал-майор Колосовский. Полевых войск в крепости не было – на фортах стояли дружины государственного ополчения, к бою не подготовленные, занятые главным образом на спешных работах по приведению фортов к обороне. Крепостная артиллерия, не имевшая в своем распоряжении достаточного числа орудий, особенно современных дальнобойных, и оборудования для стрельбы (планы с квадратами, наблюдательные пункты, подземные провода для телефонирования) и не умевшая использовать крепостную воздухоплавательную команду с ее змейковым аэростатом, а также свои крепостные аэропланы и вдобавок ко всему руководимая генерал-майором Криштафовичем, бывшим полевым артиллеристом, человеком с большим самомнением, но с недостаточным знанием крепостного артиллерийского дела, и, по всей вероятности, никогда практической стрельбы со своих крепостных батарей не производившая, совершенно не оказала нам помощи, какую должна была бы оказать. Две дальнобойные 10-футовые пушки, поставленные в период самих боев у форта № 2, свой огонь направили по Сопоцкину. Как только об этом стало известно полевому генерал-инспектору артиллерии великому князю Сергею Михайловичу, он тотчас же усомнился в правильности и целесообразности использования этих дорогих орудий (выдерживающих не более 400 выстрелов), и им было назначено расследование.
На северо-западном секторе, наиболее угрожаемом со стороны противника, фортификационные работы далеко еще не были закончены, и форты, обороняемые одними лишь ополченскими дружинами, по общему мнению, могли быть взяты немцами без всякого сопротивления.
Предварительно операции по выручке XX корпуса, окруженного в Августовских лесах, никакой разведки не производилось, не было точно известно места его нахождения, сил, окружавших его, противника и где таковые находятся. Было лишь одно желание возможно скорее оказать ему помощь. Двинув на эту выручку одну лишь 43-ю пехотную дивизию (против двух с половиной немецких корпусов), заранее обрекали ее на неудачу и усугубляли лишь наши потери без всякой пользы для дела.
За все это мы, в течение восьми дней боя под крепостью, понесли такие громадные потери, каких я не наблюдал ни в одном из боев этой войны. В боях Восточной Пруссии у Мазурских озер с 26 августа по 2 сентября 1914 года мы также понесли громадные потери, но тогда эти потери не были у нас на глазах, наши убитые, тяжело раненые и пленные на большом фронте и при отходе большей частью оставались в руках немцев, и только 2 сентября при выходе из Мариамполя, оглядевшись на себя, мы ощутили весь ужас происшедшего. А теперь все убитые и раненые до последнего человека были подобраны. Раненые отвезены в госпитали, убитые собраны у рощи около форта № 3 и у села Адамовичи.
12 февраля начальник дружины форта доложил мне, что братские могилы у сосновой рощицы, где собраны убитые 170, 171 и 172-го пехотных полков, уже вырыты и что после полудня будут похороны. В назначенное для похорон время я направился туда в сопровождении чинов штаба. Десяток больших сосен, точно нарочно оставленных на этот случай на голом кругом поле, указывал нам дорогу. Еще издали на зимнем снежном покрове видны были груды черной земли, выброшенной из могил, а между ними – какой-то неопределенной формы кучи серой окраски. Тут же около находился священник и построена команда ополченцев. То, что представилось нашим глазам, когда мы подошли ближе, произвело на меня, участника четырех войн, видавшего виды, потрясающее впечатление: груды растерзанных, скорченных тел с открытыми глазами и оскаленными зубами, замерзших в тех позах, в каких их застала смерть, казались погибшими здесь, на этом месте в какой-то сатанинской свалке. Началась панихида, сказано несколько прочувствованных слов, а потом укладка убитых в громадные братские могилы. На лица погибших наброшены шинели, сосновые ветви, а потом, под неумолкавший грохот боя и пения вечной памяти, их завалили комьями мерзлой земли. Выросло четыре громадные могилы, увенчанные крестами: три с надписями 170, 171 и 172-го пехотных полков и одна – над убитыми немцами. Наших похоронено около 350 человек, немцев около 50 человек.
Убитых 169-го пехотного Ново-Трокского полка и 43-й артиллерийской бригады хоронили около села Адамовичи, там я не имел возможности быть.
Всех убитых офицеров, каждого порознь, похоронили на кургане у шоссе в одной версте от форта № 3.
Летом того же 1915 года, будучи вызван с фронта в штаб 10-й армии в Гродно, я проезжал мимо этих дорогих нам могил. Чья-то добрая, заботливая рука, вероятно, того же начальника дружины, который помогал нам собирать и хоронить наших убитых, устроила кругом этих могил под соснами изгородь из камней и наблюдала за содержанием могил в порядке. В порядке также были и могилы офицеров на кургане.
Общие потери дивизии за весь период этих боев были около 60 % наличного состава.
Неудача боя у Сейн была отчасти нами предвидена: вновь сформированные два полка XV корпуса, да еще без артиллерии, не могли обеспечить операцию как раз в том самом направлении от Кальварии, откуда немцы так успешно уже произвели обход XX нашего корпуса в Августовском лесу. Разброска и перетасовка частей корпуса больше чем на 30-верстном фронте и отсутствие резерва также не обещали ничего хорошего.
Отход корпуса прикрывала 2-я гвардейская кавалерийская дивизия под начальством генерал-лейтенанта Гилленшмидта. Это первый и последний случай в эту войну для меня, когда кавалерия исполнила свое назначение.
Генерал Флуг по возвращении в Сопоцкин потребовал меня к себе. Я застал его взволнованным, неудача Сейнской операции, видимо, была ему очень тяжела. И в поисках виновных, как это всегда водится, был найден «стрелочник»: командир 6-й батареи 43-й артиллерийской бригады полковник Бычковский, который не прибыл со своей батареей на поддержку полков XV корпуса, за что он, командир корпуса, отрешает его от командования батареей. Объявлен также выговор начальнику штаба 43-й пехотной дивизии за то, что при отходе от Гибы он позволил себе снять телефонный аппарат с линии, соединяющей нас со штабом корпуса, не получив на то разрешение. На это я доложил:
1) Полковник Бычковский не прибыл к месту своего назначения потому, что, следуя с батареей без прикрытия, в одном из попутных сел напоролся на немецкую пехоту и должен был отойти назад, что полковник Бычковский, доблестный и опытный командир батареи, глубоко преданный долгу службы и, страдая тяжкой болезнью (кровавой мочой), не желает оставлять своего поста, чем заслужил общую любовь и уважение как своего начальства, так и товарищей. А потому ходатайствую об оставлении его.
2) Начальник штаба дивизии приказал снять телефонный аппарат в то время, когда полки дивизии начали уже свой отход и телефонная связь с ними была прервана, а штаб дивизии, находившийся в непосредственной близости от опушки леса у Гибы, оставаясь там, рисковал быть захваченным немцами, уже вышедшими на шоссе Гибы – Махорцы в разрез между 43 и 84-й пехотными дивизиями.
В конце концов, к общему для всех нас удовольствию, полковник Бычковский оставлен на своем месте, и я с легким сердцем направился осматривать укрепленную позицию, на которой теперь размещались полки дивизии.
