Все это время

Глава 3

– Кайл.

На меня наплывают образы.

Расколотый диско-шар.

Пелена дождя.

Золотистые волосы Ким, спутанные и запятнанные кровью.

Потом боль. Она охватывает мой череп и распространяется по всему телу. Я впиваюсь пальцами в простыни, и постепенно волна боли немного отступает, так что мне удается вычленить из окружающего гула один голос, зовущий меня по имени.

– Кайл?

Мама.

С трудом открываю глаза и фокусируюсь на ее лице. Вижу ее нос, рот, но образ размытый. Искаженный, как слишком сильно увеличенная фотография.

– Мама, – каркаю я.

В горле сухо, словно вместо плоти у меня там наждачная бумага.

Мама берет мою руку и сжимает.

Чувствую усталость. Как же я устал.

В поле моего зрения появляется доктор. Она светит мне в глаза какой-то штуковиной, спрашивает, что я чувствую и чего не чувствую, затем просит следить за ее пальцем.

«Я не… Я ничего не чувствую. Так и должно быть?»

Тут-то я и начинаю паниковать. Окровавленные, спутанные волосы. Каталка. Кимберли.

– Что случилось… Ким… она?…

Врач ничего не говорит, только смотрит на какой-то предмет, который держит в руках. Планшет для бумаги. Щелкает шариковая ручка. Пометка в карте.

– Кайл, вы меня помните? Я доктор Бенефилд. У вас серьезная черепно-мозго…

Ее голос тонет в каком-то трубном звуке, таком громком, что я зажмуриваюсь, отчаянно надеясь, что этот вой прекратится.

Пытаюсь вновь открыть глаза, но чувствую одну только боль. Обжигающая боль пытается поглотить меня, и я сдаюсь.

Когда я снова просыпаюсь, то понятия не имею, как долго проспал, хотя чувствую себя немного лучше. Белая плитка на потолке, зеленовато-голубые стены больничной палаты, в углу чернеет плоский экран телевизора.

Голова болит, и я вспоминаю слова доктора Бенефилд. Поднимаю руку, касаюсь повязки, закрывающей мой лоб, и от этого движения натягивается тонкая трубка, соединяющая мое запястье с капельницей. Скосив глаза, я вижу рядом с кроватью несколько аппаратов, а потом – человека, сидящего в изножье кровати.

– Сэм, – выдыхаю я.

Друг вскидывает голову и смотрит на меня. Глаза у него красные и опухшие, щеки мокрые.

Меня пронизывает ужас.

За всю свою жизнь я видел Сэма плачущим дважды. Первый раз, когда нам было по десять лет – и он сломал руку, упав с велосипеда; второй раз три года назад, когда умер любимец их семьи, золотистый ретривер Отто. Однако на этот раз мне кажется, что всё гораздо страшнее.

– Сэм?

Я не могу задать вопрос, а Сэм молчит, только смотрит своими покрасневшими глазами в окно, и по его щекам скатываются слезы.

– Сэм, – наконец говорю я. Изо всех сил пытаюсь сесть, но тело слишком слабое, и в конце концов дрожащие руки не выдерживают моего веса, я падаю на кровать. – Сэм?

Он упорно не отвечает.

У меня перед глазами танцует улыбающееся лицо Ким, и я начинаю задыхаться, страх и чувство вины сдавливают мне легкие, а в голову рикошетом ударяет новый приступ боли.

Неужели она…

Перебираю в памяти последние воспоминания, начиная с Беркли, нашей ссоры и заканчивая широко открытыми глазами Кимберли и светом фар в темноте. Когда я вспоминаю столкновение с грузовиком, то чувствую, как весь мир разбивается вдребезги, боль у меня в голове всё нарастает и усиливается, пока всё тело не взрывается миллионом частиц, частиц, которые уже никогда не соберутся в прежнее единое целое.