Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Приговор
Священный вулкан Катомби готовился принять в жертву ещё одну жизнь…
Солдат в грузовике было шестеро плюс офицер в кабине. Солдаты выбросили пленника из кузова наземь, и он пополз вверх по тропе, что вела к жерлу малого кратера. Он полз на четвереньках, поскольку изувеченные ступни просто не выдержали бы соприкосновения с горячей каменистой землёй. Солдаты шли рядом, время от времени пиная его, чтобы полз побыстрей. Они беспечно смеялись между собой и даже не сняли автоматы с предохранителей: а зачем?.. Приговорённый был совершенно беспомощен…
…Тяжёлый шнурованный ботинок, занесённый для очередного пинка, прошёл мимо цели, чернокожий солдат потерял равновесие, а в следующий миг его сердце остановилось раз и навсегда…
…Шестой солдат от испуга разучился стрелять, настолько он не ожидал, что полумертвец всё же сумеет подняться. В последний оставшийся миг воин атси замахнулся прикладом… И умер, как умерли первые пятеро.
…Офицер остался последним. Один на один с человеком, которому жить-то не полагалось, не то что драться и убивать. Офицер пятился к дымившему кратеру, сражаясь с кобурой пистолета, никак не желавшей расстёгиваться, мясистое чёрное лицо покрылось серым налётом. Он всё же успел, потому что сил у его противника осталось очень немного: страшные вспышки вроде той, что подняла его на ноги, не могут продолжаться сколько-нибудь долго… Бахнул выстрел, и пуля ударила пленника, но тот уже перешёл грань, когда думают о собственной жизни и смерти. Ещё один шаг, ещё один разряд безумной боли в обнажённых ступнях, и он дотянулся до офицера, и офицер умер. Приговорённый рухнул с ним рядом. Придя через некоторое время в себя, он стащил с офицера форменную рубашку, его же карманным ножом распорол её надвое и замотал ноги, чтобы можно было хоть как-то ступать ими по земле.
Его продали свои и подавно не пощадили чужие, и он был по-прежнему гораздо ближе к смерти, чем к жизни, но он был свободен, и он мог, он мог попытаться…
Неделя, спустя которую Моня должен был вернуться и собственноручно вымыть и закупорить тёти-Фирины окна, тихо канула в прошлое. Снегирёв дождался солнечного оттепельного дня и предложил своей хозяйке заняться наконец окнами – пока действительно ещё продолжалась зима. Она отвела глаза:
– Мне Монечка обещал. Он скоро приедет…
– Приедет, будет ему приятный сюрприз, – бодро заверил её Алексей. Про себя он полагал, что в ином случае Монино обещание будет справлять ежегодные юбилеи, но вслух об этом, понятно, воздержался. – И рученьки музыкальные портить не придётся…
– Не издевайтесь, Алёша, – обиделась тётя Фира. – Он же действительно…
Ей неизвестно зачем вспомнилось, как вечером после Мониного отбытия позвонила Софочка. Позвонила – и устроила старинной подруге громкий разнос: «Ты соображаешь, что делаешь? Подогретым пирогом его на завтрак кормила!..»
Поняв, что жилец настроен серьёзно, Эсфирь Самуиловна суматошно засуетилась, начав одновременно разыскивать стекломойную жидкость, кастрюлю и подходящие тряпки и всё время забывая, зачем конкретно полезла в тот или иной шкаф или ящик. Что поделаешь – в её возрасте к мероприятиям подобного класса следует готовиться за неделю. Иначе в голове всё путается и начинает казаться, будто наступил конец света.
Оценив ситуацию, Снегирёв потребовал у тёти Фиры карт-бланш, а получив оный – выставил владелицу комнат в гости к соседке Оле Борисовой. Захомутал Олиного мужа Гришу рвать бумажные полотенца. Завербовал верзилу Тараса Кораблёва сбегать в магазин за рулончиками самоклеящейся бумаги. А сам вооружился синим баллончиком стекломоя, купленным, вообще-то, для «нивы», и полез на подоконник. Некоторые части громадного полукруглого окна открывались и были доступны из комнаты. Некоторые – исключительно извне. Эти последние по понятным причинам особенно заросли грязью, и Снегирёв посвятил им массу усилий. Гриша Борисов, очкастый интеллигент из Герценовского института, подавал куски розовой бумажной протирки и завистливо возмущался самонадеянностью Алексея, преспокойно расхаживавшего по подоконнику четвёртого этажа.
Снегирёв вполуха слушал его и думал о том, как повезло не ценившему этого дурачку. Если сравнить Гришин мир с тем, в котором жил он сам, получалось, что обитали они на разных планетах. Гриша не умел ни драться, ни стрелять, он боялся высоты, подонков в парадном и много чего ещё, он спешил домой к жене и таскал из молочной кухни тёплые бутылочки для маленькой дочки. Чего, спрашивается, ещё не хватает? Квартиры на двух уровнях, дачи, машины?.. Ну я же и говорю – дурачок…
Приёмник, настроенный на «Европу-плюс», тихонько ворковал, примостившись на табуретке.
– …Группа «Сплошь в синяках»! – весело объявил диктор, жизнерадостное трепло, свято уверенное, что треплется с американским акцентом.
– Ну вот, – обречённо прокомментировал Гриша. – То «Крематорий», то «Лесоповал», а теперь ещё и «Сплошь в синяках». Чего только не выдумают от безделья. Может, выключим?
– Не надо, – сказал Алексей. – Пусть болтает, только бы не про политику.
Из приёмника послышался гитарный аккорд.
Солист «Синяков» из кожи лез, имитируя покойного Цоя, но Алексей всё равно пожалел, что не вставил кассету и нет возможности записать. Надо будет, решил он, посмотреть в соответствующих ларьках, ведь наверняка где-нибудь попадётся. Он подумал ещё немного и усмехнулся про себя, полируя верхнее стекло. С ним уже бывало такое. Западал в память хвост случайно услышанной песни, и воображение дорисовывало всё остальное. Так что, когда удавалось раздобыть запись, наступало некое разочарование.
– Кажется, – сказал Гриша, – я понял, почему молодёжи нравятся иностранные песни.
– Ну и? – рассеянно спросил Алексей.
– Когда не знаешь языка, легче воспринимать всё вместе, как музыку. И даже если знаешь язык, дебильность текстов всё-таки не так очевидна.
Снегирёв спорить не стал. Он вообще очень не любил спорить.
По улице внизу сновали машины, прохожие замечали бесстрашного мойщика окон, останавливались и задирали головы, рассматривая «русского самоубийцу». Алексей приветливо делал им ручкой. Он действительно был начисто лишён страха высоты, причём никакой его личной заслуги в том не имелось – таким уж уродился на свет. Однажды, много лет назад, ему довелось раненым лететь с четырнадцатого этажа, но даже и этот поистине судьбоносный полёт его не исправил.
По окончании трудов Гриша был отправлен в магазин за кефиром («Только, Гришенька, обязательно наш, а если попадётся, лучше просроченный: на нём пышней поднимается…»), и тётя Фира нажарила оладьев на всю честную компанию. Крутой культурист Тарас в ответ на приглашение пробурчал, что ему не положено по диете. Однако потом явился на запах и даже выставил две банки сгущёнки.
Под конец оладьев Эсфирь Самуиловна включила телевизор, коротавший век на комоде. Как все пожилые люди, она решительно не могла обходиться без новостей. «Алёша, ну откуда у вас подобное безразличие? – тщетно взывала она. – Это ведь наша жизнь!» – «Ага, – цинично хмыкал в ответ квартирант. – Жизнь. Филипп Киркоров похудел на три килограмма. В перестрелке между мафиями Ленинского и Комсомольского районов погибло сорок два человека…»
Снегирёву в самом деле было глубоко наплевать на такие мелочи, как Дума и правительство, но раздел городской хроники заставил его мгновенно навострить уши.
– …Я сейчас ОМОН вызову! – грозила с чёрно-белого экрана мордастая тётка, похожая на объевшуюся продавщицу из молочного магазина.
– Извините, – спокойно спрашивал молодой корреспондент, – я полагаю, у вас дома тоже гостевая комната есть?.. Где ваши внуки дядькам стихи читают, а те им бананы дарят и шоколадки?
– А ну катись отсюда, сучонок недоделанный! – кричала в ответ профессиональная пожирательница сметаны. Дальнейшие её речи то и дело прерывались стыдливым «пи-и-и…», коим в телевизионных репортажах принято маскировать нецензурщину.
Тётку звали Алевтина Викторовна Нечипоренко, и она была директрисой детского дома. Как выяснилось, возглавляемый ею доблестный коллектив умудрился целиком подевать неизвестно куда дефицитную и очень дорогую вакцину от гриппа, выделенную для маленьких подопечных. Гонконгская напасть между тем грянула – и врачи «скорой» сбились с ног, развозя детдомовцев по больницам. Впрочем, по сравнению со всем остальным, что творилось в Нечипоренкином заведении, история с вакциной была ещё пустячком. Мелочью.
Юный корреспондент с поразительным хладнокровием «раскручивал» директрису, пропуская мимо ушей мат и угрозы, вылавливая между ними крупицы смысла и задавая вопрос за вопросом: о питании и гигиене детей, о врачах и производимых ими странных уколах «наказанным» – не подскажете ли, за какие провинности? – детям и, наконец, о «гостях», ради которых наряжали старших воспитанниц… и воспитанников. Уж не превратилось ли сиротское заведение в подобие элитного борделя для особо востребованных лиц? Как, как вы сказали? Малолетние ублюдки и «дауны»? Своё существование должны окупать?..
Доисторический «Вечер» красок не передавал, но Алевтина Викторовна явно была пунцовой, как перезревшая клубничина. Она вновь и вновь упоминала ОМОН и зачем-то размахивала видеокассетой.
Сволочи все!!! – кричал её взгляд. Всех бы вас порошком, как тараканов, чтоб кому получше вас воздухом дышать не мешали…
Эмоциональные высказывания Алевтины Викторовны перемежались документальными кадрами, отснятыми в другое время и в других местах. В детской больнице, в вестибюле детдома, на лестнице, в коридоре у добротной деревянной двери, запертой на замок…
Камера близко показала, как болтаются в ушах у заведующей тяжеленные золотые серьги. Как пел когда-то Высоцкий, «если правда оно ну хотя бы на треть», оставалось одно. Пойти и повесить. Потому что сами такие не вешаются.
Сука, думал Скунс, глядя, как на фоне стоп-кадра – возмущённое лицо Алевтины Викторовны, а за ним кокетливые, словно в публичном доме, занавесочки на окнах вверенного ей учреждения – титрами проходят данные о последовательном улучшении жилищных условий предприимчивой дамы. Выяснить, на какую треть было правдой всё показанное-рассказанное, особого труда не составит… В жизни бывает всё, но Скунс почему-то подозревал, что на сей раз краски были сгущены журналистами минимально. Он сам вырос в детдоме и с такими Нечипоренками знаком был не понаслышке. Сука…
Их взгляды встретились, и телевизор не выдержал взаимного напряжения. В нём что-то громко щёлкнуло, запахло жареным электричеством, и пропала сперва картинка, а после и звук. Кот Васька в панике ринулся с хозяйкиных колен и удрал под кровать. Тарас, сидевший ближе всех, проворно выдернул вилку.
Когда телевизор остыл, мужчины притащили авометр, и Алексей – кто тут у нас инженер-электрик? – долго рылся в пыльных ламповых недрах. Звук в конце концов появился, но изображение восстановить так и не удалось.
