Костяной капеллан

Глава шестая

На следующее утро Хари был ещё жив, и за это я воздал хвалу Госпоже. Чёрный Билли щеголял рядом аккуратных стежков на руке – через пару недель будет у него ещё один замечательный шрам, чтобы девкам пыль в глаза пускать. Билли был добрый малый, внебрачный сын некоего купца, одной лишь Госпоже известно откуда родом – из какой-то заморской страны, где все люди чёрные как ночь. Когда я подошел его проведать, Билли улыбнулся:

– Ничего, начальник. – В доказательство напряг он свои бугристые мышцы.

– Ты стежки-то не натягивай, разойдутся, – предостерёг я парня, похлопав по плечу. Билли первым из отряда получил ранение не как солдат, а уже как один из Благочестивых, и его выдержка говорила о многом. Это был добрый знак – не хотелось бы, чтобы кто-нибудь чувствовал слишком резкую перемену, по крайней мере пока.

Затем я прошёл на кухню, чтобы лично осмотреть Хари. Тот лежал на длинном столе, крытом соломенным тюфяком, нога была обмотана бинтами. Дышал, но был по-прежнему мертвенно бледен и холоден. Одежда всё ещё была напитана кровью, но уже не так обильно. Возле него всё так же дежурил доктор Кордин, и это

меня удивило. Йохан пьяно дрых, откинувшись на стуле, и это меня, напротив, не удивило нисколько.

– Ногу резать не придётся? – спросил я лекаря.

Кордин сжал свои по-старчески морщинистые губы и плотнее закутался в поношенный балахон.

– Если рана не загноится, то нет, – ответил он. – Загноится – помрёт. А с ампутацией я не справлюсь. Если уж рана загноится, Томас… верно, придётся тебе оказать ему последнюю милость.

Я кивнул. Как-никак, скорая смерть от клинка в сердце лучше, чем медленное умирание от гангрены и безумия. Если до этого дойдёт, то быть по сему. Порой человеку надо помочь спокойно переплыть реку. Тогда, под Абингоном, мы тоже помогали вот так друзьям. Трудно, но иногда ничего лучше уже и не придумать.

– Ладно, – сказал я. – Знаю, ты рассчитываешь на оплату – её ты получишь. Мне вот только бы тётушку найти.

– Энейд? – спросил доктор. – Ищи её в обители.

– Шутишь?

– Нет, Томас, – ответил он. – Твоя тётушка вот уж год как обет приняла.

– Тогда кто же, чёрт возьми, – сказал я мягко, – ведёт моё дело?

– Почём я знаю, оно ведь больше и не твоё. Сам видишь, что здесь случилось. Постоялые дворы по-прежнему работают, и трактиры, и «Золотые цепи», но хозяева теперь у них новые. Бордель сгорел, а торговцы платят теперь пошлины в другом месте.

– Вот чёрт, а что со скаковым жеребцом?

– А жеребец сломал ногу, – признался Кордин. – Вот ему горло и перерезали. Я… я соболезную, Томас.

Я уставился на него, поражённый. Всё пошло прахом – вот что означали его слова. Я растерял всю свою собственность, кроме вот этой харчевни, которую я только что с боем вернул во владение. Это была печальная весть, однако, как по мне, что построено один раз, то можно построить и заново. «Руки кожевника» имели для меня огромное значение. Это было первое заведение, которым я занялся, когда бросил ремесло каменщика. Особенное это было место.

Я оставил доктора присматривать за Хари и отправился искать Анну. Нашлась она в главной комнате, где отряд угощался свиным салом и утренним пивом – пил даже Билли Байстрюк. Ну ладно, Альману хотя бы удалось сберечь кой-какие запасы продовольствия в голодные времена. Значит, на худой конец, чёрный рынок ещё не загнулся – и это было хорошо.

– Пошли со мной, – шепнул я Анне на ухо. – Да потише.

Не говоря ни слова, она встала и проследовала за мной в заднюю, кирпичную часть здания. Я провёл её по коридору до третьей, самой маленькой кладовой.

– Что такое, Томас? – спросила она.

Я смерил Анну взглядом, прикидывая в уме, можно ли поручить ей задуманное.

– Нужно на тебя кое в чём положиться, – наконец сказал я.

– Я была твоей правой рукой, пока твой брат не вернулся. Хотелось бы думать, что ты можешь на меня во всём полагаться.

В бою так оно и было, это я знал наверняка. Но здесь другой случай. Жизненно важный.

– Постереги-ка дверь. Постарайся не отсвечивать, но никого сюда не впускай, пока я не выйду. Даже Йохана. Сделаешь, Анна Кровавая?

Она кивнула. По своему обыкновению, не стала задавать вопросов – зачем и надолго ли. Просто вышла за дверь и закрыла её за собой. В кладовой было сумрачно, через мутное стекло единственного окошка с трудом пробивался сероватый свет, и я пожалел, что не захватил с собой фонаря. И всё же я нашёл что искал – железный рычаг, вроде тех, какими открываются сундуки или бочки для сыпучих веществ. Он был весь в пыли и паутине, но для дела годился. Я взвесил рычаг в руке и повернулся к задней стене. Добрая это была стена. А какой же ей ещё быть, я ведь сам её когда-то строил. Каморка была несколько меньше, чем можно было ожидать, исходя из размеров здания, но, чтобы это заметить, требовался зоркий глаз, а такого, хвала Госпоже, не нашлось. Я отсчитал нужное количество кирпичей – двадцать три от двери вбок и шестнадцать вверх. Вот этот. Концом рычага продавил тонкий слой сухой растрескавшейся штукатурки и стал расшатывать, пока не поддалось. Кирпич сдвинулся, и я водил рычагом туда-сюда, стараясь не производить шума. Отряд буйно пировал в главном помещении – вряд ли кто меня услышит, если только я вдруг не закричу, но хотелось, чтобы меня не слышала даже Анна. Всё-таки не настолько я ей доверял, по крайней мере сейчас. Пойдёт что-нибудь не так – мне хана. Как-никак я дал ребятам обещания – надо бы сдержать.

Наконец я достаточно расшатал неплотно пригнанный кирпич, чтобы за него ухватиться, вынул из стены и бережно уложил на крышку бочки с рыбой мокрого посола. Просунул руку в открывшуюся дыру, дотянулся до потайной полки, нащупал мешки с монетами.

Первым попался мне мешок с золотом – до половины набитый золотыми кронами. Вот какую тайну хранили «Руки кожевника». Именно поэтому я и повёл отряд прямо сюда, поэтому сражался и убивал, чтобы вернуть себе харчевню прежде всего, даже прежде «Золотых цепей». Банкам я не доверял. Вместе с банками приходят сборщики налогов, начинаются ненужные расспросы, и таким образом «Руки кожевника» стали золотым сердцем Благочестивых. Кроме меня, об этом не знал никто.

Впрочем, золото меня тогда не так интересовало. С трудом, под неудобным углом просунув руку сквозь узкий ход, я наконец нашарил тяжесть золотых крон сквозь кожу мешка, особенно неповоротливого в таких условиях. Через некоторое время у меня получилось так изогнуть руку, что я нащупал и другой мешок, с монетами попроще. Серебряные марки, их-то мне и надо. Я подцепил мешок, вытянул его через ход и взвесил в ладони. По моим прикидкам, было там от двух до трёх сотен серебряных марок. Умелый ремесленник в Эллинбурге, бывало, зарабатывал две марки в месяц, если преуспевал и если не было недостатка в заказах.

Я удовлетворённо кивнул и сунул мешочек в большой внутренний карман сутаны. Был он увесист, но, как я предполагал, в скором времени станет легче. Затем я вложил вынутый кирпич обратно в дыру, как смог, законопатил отошедшую штукатурку, остатки осторожно смёл сапогом с глаз долой. Есть к чему придраться, но сойдёт. Спрятал рычаг за бочонком с салом и отпер дверь.

Анна расслабленно прислонилась к стене, подрезала ногти кинжалом и стерегла проход.

– Готово? – спросила она.

Я кивнул и полез в карман сутаны. Вынул из мешка десять марок и вложил ей в ладонь.

– Ты моя правая рука, Анна, – сказал я. – Была и будешь, а значит, жалование у тебя должно быть, как положено правой руке. Только, ради Госпожи, пусть Йохан об этом не знает. Тебя-то ему не заменить, но вот именно сейчас пусть думает, что заменил, – так надо. Понимаешь?

Она опустила взгляд на десять серебряных монет у себя в ладони, затем перевела на меня. Глаза у неё сузились. В армии сержант зарабатывает такое количество долгим трудом, за полгода и больше. Она сжала губы, будто хотела что-то сказать, но потом передумала. Монеты исчезли у неё в кошельке.

– Благодарю, – кивнула она; так Анна Кровавая и стала по-настоящему моей правой рукой.

Я хотел перемолвиться кое о чём с тётушкой, но и прежде этого было о чём позаботиться. На кухне расплатился с доктором Кордином серебряной маркой. Собственно говоря, я переплатил, но меньше у меня не было, кроме пары медяков, которых не хватило бы. Иметь его у себя в должниках, во всяком случае, не повредит.

Хари, всё такой же мертвенно-бледный, уставился на меня в растерянности. Думаю, он тогда даже не совсем понял, кто я такой.

– Ступай-ка домой, накинь на себя что-нибудь, – сказал я Кордину, – потом возвращайся и присматривай за Хари. Я его не знаю, но это человек моего брата, и ранило его, когда он за меня дрался. Так что теперь это и мой человек.

По правде говоря, Хари ранило, когда тот проснулся от взрыва огненного камня, но это не важно. Важно другое: если он выживет – навсегда станет моим. По крайней мере, это будет один из отряда Йохана, которого я принял к себе.

Посмотрел я на братца – тот всё так же храпел, развалившись на стуле. Порожняя бутыль из-под браги валялась на полу возле его сапога. Да, прошлой ночью он храбро сражался, и я знаю, что зла на него держать не следует, но уже одно то, что он снова здесь, под этой крышей, напоминало мне, как плохо мы с ним ладили. Нас объединяли ужасы нашего детства, но в зрелые годы мы так и не сдружились.

Вернулся я в общую комнату и там раздал каждому по три марки.

– Привет вам, Благочестивые. Этой ночью бились вы славно все до единого, и этого я не забуду. Говорил я вам, что здесь найдётся для вас дело, ну так вот оно. Порой придётся выполнять грязную работу, врать не стану, но по труду будет и оплата, так что тут ничуть не хуже, чем в армии.

На миг повисла напряжённая тишина, а затем лица стали расплываться в улыбках.

– Благодарствуем, начальник, – сказал парень по имени Мика. Он был из Йохановых – и вот только что назвал меня начальником. Добрый знак. Теперь, видно, их у меня двое. Я похлопал его по плечу и дал ещё одну марку:

– Вот, держи-ка да разыщи каких-нибудь мастеровых. Когда вернусь, чтоб стояла новая дверь, да и окна побитые пускай заменят.

Мика кивнул. Ответственности было ровно столько, чтобы он почувствовал – ему доверяют, его ценят, а денег – ровно столько, что не было смысла с ними сбегать. Как-то так обстояли дела, по моим прикидкам. Немного доверия, немного ответственности, мало-помалу всё больше, пока наконец они не станут твоими.

Котелок, Брак и Сэм Простак почти полночи провозились с трупами, сбрасывая их в речку, и теперь храпели на конюшне, так что их я решил покуда оставить в покое. Им я заплачу позже, и каждому по марке сверх того, за чёрную работу с мертвяками. Зная, что за грязный труд больше заплатят, на него быстрее найдутся добровольцы. А я знал, что мне они вскоре понадобятся.

Я обратился к сэру Эланду:

– Я ухожу. Окати-ка Йохана водой из ведра и скажи, что он за главного, покуда я не вернусь.

Лжерыцарь кивнул, но в его взгляде я уловил недовольство. Он-то, ясное дело, думал – это ему достанется должность моей правой руки. Может, и досталась бы, если бы я Эланду доверял, а я не доверял. Потому что повода для доверия он так и не предоставил. Анна Кровавая не раз спасала мою шкуру под Абингоном, ну и я в долгу не оставался, что и укрепило нашу связь. Йохан был мне братом, при том что мы с ним не ладили, и это была связь несколько иного рода. Может, не самая надёжная, но всё-таки связь. Никогда Йохану не стать моей правой рукой, что бы он сам на сей счёт ни воображал, но место ему при мне всегда сыщется. По крайней мере, перед ним я тоже в долгу. В таком случае пусть будет моей левой рукой. Сэру Эланду при этаком раскладе не оставалось места ни по какую из рук, насколько я мог судить. Он мог или встать ниже женщины по рангу, или проваливать, для меня это было всё едино.

– Анна, Лука, за мной, – позвал я. Вывел их во двор за харчевней. Мы с Анной оседлали своих лошадей, Луке достался мерин Йохана.

– Куда едем, начальник? – спросил Лука, когда мы справились с упряжью. Я сощурился на холодное и бледное утреннее солнце и указал на вершину холма, возвышающегося над западной частью Эллинбурга.

– Вон туда. Там, наверху, святая обитель. Монахини служат Матери.

– Зачем? – удивилась Анна.

– По всей видимости, тётушка моя приняла священный обет. Если так и есть, то она находится там.

– И тебе нужна с собой женщина, чтобы тебя впустили?

– Может, да, а может, и нет. Ты, Анна, едешь со мной, потому что я могу на тебя положиться, а не из-за того, что там у тебя между ног.

Она обожгла меня взглядом.

– Так поэтому ты меня взял, а не своего брата?

– Брата я не взял, потому что он упился в стельку, а «едрёна монахиня» – это его любимое присловье, – ответил я. – Так что на этот раз и без него обойдёмся.

Лука Жирный хохотнул, и даже Анна вымученно улыбнулась, что бывало редко.

– Ладно, – она вскочила в седло, мы тоже, и наша троица выехала навстречу чудесному эллинбургскому утру. Чудесное утро в Эллинбурге – это когда дождь ещё не пошёл, а только собирается.

– Глядите в оба, – прошептал я, когда мы выехали с переулка на узкую улицу, затенённую верхними этажами. – Непонятно, хорошо ли они вчера уяснили наш намёк.

Когда я передавал послание через парнишку, которого пришлось отпустить, я всё ещё предполагал, что у меня есть и другая собственность. Теперь же, когда оказалось, что, по-видимому, ничегошеньки у меня нет, как бы эта угроза не прозвучала несколько легковесно. Мы, все трое, надели латы, у меня под сутаной с капюшоном скрывалась кольчуга и перевязь с Плакальщицами. Лука Жирный, не привыкший к седлу, восседал на коне как мешок с репой, но и у него на ремне болталась грозного вида секира, а у Анны Кровавой – кинжалы и арбалет. Не думаю, что кто-нибудь в тот раз недопонял наши намерения.

– Здесь пока остановимся, – вдруг сказал я.

– Прямо здесь? – спросила Анна.

– Прямо здесь. В Свечном закоулке.

Я свёл их с дороги вверх по извилистому проулку между нависшими стенами доходных домов, вместе с лошадьми пробираясь по широким пологим ступеням. Эллинбург по большей части стоит на холмах, ступени и узкие проходы извиваются между тёмными нависающими над головой зданиями, которые, кажется, там наверху сходятся крышами. У верхнего конца проулка было подворье с постоялым двором на одной стороне и свечной лавкой на другой. Я обернулся к постоялому двору.

– Анна, сходи-ка разузнай, можно ли снять комнату на одну ночь. Хочу узнать, кто там сейчас на карауле.

– Почему я? – удивлённо взглянула на меня Анна. – Ещё подумают, будто я шлюха.

Вот это вряд ли. Анна так ловко держится в седле, будто бы в нём и родилась, на ней кольчуга поверх рубашки из вываренной кожи, у пояса – два кинжала, с упряжи свешиваются арбалет и колчан. Так что едва ли кто-нибудь в обозримом будущем сможет принять Анну за шлюху.

– Потому что ты не местная, и тебя не узнают ни в лицо, ни по выговору, – ответил я, и ей оставалось лишь молча согласиться. Как-никак мы-то с Лукой были оба из Эллинбурга. Она надулась, но спешилась и толкнула дверь постоялого двора.

Мы с Лукой сели ждать, держа лошадей за углом, чтобы их не было видно.

Вернулась Анна с лицом, перекошенным от гнева.

– Ну ты и мудак, – бросила она мне.

Я вскинул брови. Анна была моей правой рукой, и такое было ей простительно, но всё-таки.

– А что такое? – спросил я.

– Да взбрело ему в голову, что это мне нужна шлюха, вот он и говорит – слишком, дескать, у меня страшная рожа для любой из его девок. Так что спасибо, начальник. Отлично я себя теперь чувствую.

Анна редко выдавала за раз такое количество слов. Значит, она по-настоящему расстроена, а такого я допустить не мог.

– Ладно, – сказал я. – Постойте-ка здесь.

Перебросил свои поводья Луке и слез с лошади.

– Погоди, – начала Анна, но я не стал её слушать. Анна была хорошим солдатом и хорошей женщиной, а постоялый двор был когда-то моим. Даже если теперь я им не владею – ну, это мы ещё посмотрим, – я не потерплю такого с ней обращения. Она была моей правой рукой, и, хотелось бы думать, моим другом.

Пинком распахнул я дверь и вступил в неприбранную комнатушку, сжав в пальцах рукояти Плакальщиц, готовый карать за нанесённое оскорбление. В комнатушке обнаружился всего один человек – толстый лысеющий мужчина годов пятидесяти или около того. Он склонился над столом в растёкшейся лужице свежей крови. Похоже, Анна Кровавая уже свершила свою собственную карающую справедливость. Как по мне, слишком уж строго карающую. Я развернулся и вышел назад к своим.

– Могу и сама за себя постоять, – проворчала Анна. Поворотила коня и поехала дальше по переулку, не глядя в мою сторону. Я вскочил на кобылу и поехал следом. Анна могла постоять за себя, это уж точно. Своё

прозвище заработала она при Мессии, и мне было известно, на что она способна. Из-за возращения в родные места я, видимо, подзабыл, что со мной за люди. Она обошлась с обидчиком суровее, чем он того заслуживал, и при других обстоятельствах я бы, может, и рассердился, но я дал ей ощутить свою незначительность, чего делать не стоило. Лука Жирный следил за своим конём и держал язык за зубами, что с его стороны было весьма разумно.

Мы ехали вверх через Закоулки, оставили позади Вонище, и теперь наш путь пролегал по более зажиточным кварталам города. Но даже там не могло укрыться от глаз – в Эллинбург пришли тяжёлые времена. На рыночной площади толклось чуть не вполовину меньше торговцев, чем обычно в это время года, а цены, которые они, выкрикивая, требовали за самую простую пищу, – были до смешного запредельными.

– Что за чёрт? – вслух удивился Лука.

– Война, – отрезала Анна, и тут было не поспорить.

– Да уж, – протянул я, но она не ответила.

Мы проехали город, выбрались через западные ворота. Свернули с Западной дороги и направились в гору – лошади замедлили шаг, потому что подъём становился всё круче. Анна всё так же раздражённо молчала, и я понимал: беспокоить её не стоит. Потом, конечно, придётся извиниться, чтобы уладить наши взаимоотношения, но сейчас это не ко времени. На вершине холма показались стены обители, на которые и следовало обратить внимание. Пришёл час перемолвиться словом с тётушкой.