Без присмотра. Из цикла «Белослав Отмельной»

Глава 1

На пустом месте

– Бей его! На землю! На землю вали! И бей! Насмерть бей!

От дверей фадеевской лавки прошёл я к толпе, протиснулся меж орущих бедняков и рассмотрел зрелище, которое их так взволновало.

Чёрт побери! Этого ещё не хватало!

Толпа окружала небольшое свободное пространство размером, скажем, десять аршин на пятнадцать. По бокам теснились чахлые избушки, позади был частокол за которым начинался спуск к речке Чешуну. Может, тут когда-то стоял дом, да сгорел? Если и было это, то давно, теперь эта пустая площадка заросла по щиколотку травой. И по ней, обливаясь потом и утирая кровь, кружили двое.

Один был лет двадцати двух, круглолицый, губастый, в тёмно-малиновом кафтане и новеньких сапогах. Второй – чуть постарше, белобрысый и нечёсаный, в рваных рубахе и штанах. Оба уже успели порядочно друг друга поколотить, но пылу не утратили и, отдуваясь, продолжали.

– Да не стесняйся! – ревел особо мерзкий голос из толпы. – Задай служилому! Труп потом в Чешун скинешь! Мы не выдадим!

Малиновый этих грозных слов о себе будто и не слыхал. А вот я быстро понял, в каком опасном положении этот губастый недоумок оказался. Не пойми как он оказался на Лысом поле, самой удалённой окраине Высокоярска, тут и посадские стражники по одному-то не ходят!

Раньше, когда город сюда ещё не пришёл, были тут поля, пробовали на них в разные года хлеб растить, и огороды разбивать. Всё без толку, ничего не росло. От того «Лысым полем» то место и прозвали. Да и потом, когда расширился досюда Высокоярск, путного не вышло. Селиться тут стали люди нищие, да вороватые, да озлобленные. Они и на простого случайного прохожего косо смотрели, а уж служилых на дух не переносили, особенно таких, как этот губастый. Раз никаких знаков отличия на нём нет, значит какой-нибудь гонец, порученец. Вроде, мелкая сошка, но кафтан-то на нём тёмно-малиновый! Стало быть, на воеводской службе находится, самой сытой и завидной из всех. Да большинство местных столько, сколько он жалования в месяц получает, за год не наворуют и не наклянчат!

Гонец – или кто он там? – похоже, вообще не понимал, во что он ввязался. Дрался, вроде, умело, но умеренно, по-честному. Так на праздник стенка на стенку дерутся. За спиной на поясе у него даже кинжал имелся, но о нём он, похоже, напрочь забыл. Белобрысый же его изводил, дразнил, обманом заставлял открыться, чтобы врезать побольнее. Малиновый был парень крепкий, кровь с молоком, но уже сейчас можно было рассмотреть, как он выдохся, как немеют в ушибленных местах руки, как его всего кренит набок. Всем – кроме него самого – было ясно: скоро он окончательно свалится, а там и белобрысый его ногами отходит, и толпа своего не упустит. А потом, и правда, в реку кинут, с них станется.

– А, ну, хорош! – гаркнул я, расталкивая толпу.

– Не-е! Не-е! – тут же возмутились из толпы. – Бей, не останавливайся! Чего это благородный не в своё дело лезет?

– Слышь, безбородый, – тотчас окликнул ещё кто-то. – Ступай-ка, откуда пришёл. Без тебя разберутся…

Лгать не буду, соблазн уйти подобру-поздорову был велик. И так уже меня заприметили, дворянин в этих местах – диковина. Правда, одет я был по-простому, в длинной залатанной вотоле поверх рубахи не крашенного сукна. Но помогал этот наряд только, когда ко мне не присматривались, а теперь-то я оказался у всех на виду. А и одного свидетеля было довольно, чтобы в Купеческом собрании узнали, там соглядатаев по всему городу хватало.

– Хорош, говорю! – ещё громче крикнул я и (не без сожаления) выбрался, наконец, на площадку вплотную к дерущимся.

Ни белобрысый, ни малиновый вниманием меня не удостоили. Губастый служилый был, кажется, полностью поглощён дракой, будто не с одним противником на потеху толпе сошёлся, а против целой вражьей армией на поле боя стоял. Белобрысый же думал, казалось, вообще о другом. Словно малиновый был лишь временной для него обузой, а тревожило его что-то другое, поважнее.

– Разошлись, кому велено!

Пришлось мне увернуться от пары ударов, нырнуть и, встав прямо меж обоими, сильно толкнуть каждого в грудь. На белобрысого это возымело действие, он, удивлённый, застыл. А вот малиновый совсем одурел и продолжил переть, размахивая кулаками уже без разбору.

– Не честно! – заголосили в толпе. – Эй, благородный! Чего суёшься! Служилый на него сам первый полез, ни за что, ни про что! Нечего за него заступаться!

Ещё один удар от губастого скользнул мне по брови, так что пришлось в ответ наградить его смачной оплеухой. Малиновый от этого опешил, а в глазах, наконец, мелькнула какая-никакая мысль.

– Ну, одумался? – спросил я. Тут же взял драчунов за вороты, чтобы удержать обоих на расстоянии друг от друга. – Рассказывайте, теперь, чего не поделили?

– Я… Да он… Выслушай, благородный! – опомнившись, малиновый склонил голову, тут же её вскинул и затараторил мне прямо в лицо: – Я на службе, Пьяцеком меня зовут. При воеводе Берском состою. Помоги, благородный, этого подонка взять и в крепость отвести. Я его от самого княжьего дворца гнал, уж думал, упущу. А он – преступник, вор, его непременно задержать нужно!

– Ну, запел! – протянул треснутым голосом белобрысый. – Знать не знаю, чего он от меня хочет и чего погнался. Никакой я не преступник, я сам на службе и по поручению. Старший ключник Соловин меня с важным делом направил. Опоздаю – с вас обоих спрос будет!

Продолжала голосить толпа, оба драчуна испытующе смотрели каждый в ближайшую к нему мою щёку. А мне осталось только проклинать себя за то, что, выходя из фадеевской лавки, не прошёл мимо и не вернулся спокойно домой. Мало того, что прервал избиение этого дурака Пьяцека, чем разозлил окружавшее нас сборище. Так ещё, похоже, вмешался в склоку промеж двух виднейших вельмож во всём княжестве.

О славе и могуществе Велибора Берского можно было и не говорить, всё равно всей величины не опишешь. Был он в те дни главным княжеским воеводой, единственным из всего воинского начальства, кто не только полностью ведал подлинным положением дел, а имел на него влияние. Это касалось и обороны стольного Высокоярска, и защиты всех границ, и сообщения со всеми городами да деревнями, вплоть до самых отдалённых. И, конечно, самого насущной нынче напасти: мятежного боярина Осинина и его войска, чуть ли не равного княжескому. Когда-то был он вернейшим другом князю Далебору, но поссорились они сильно. Выгнали Осинина из города, так теперь, что ни день, угрожал он войной на Высокоярск идти.

Всё это лежало на плечах Берского. Двое других княжьих воевод – Широков и Кобылин – были сколько опытными и прославленными, столько и несамостоятельными. Без дозволения Берского они в те времена уже и шагу ступить не могли.

Однако ж, как не силён был воевода, не им единым жило Высокоярское княжество. Были и другие сильные люди, и старший княжеский ключник Лех Соловин был в их числе. Казалось бы, исключительно холопская должность. Но сумел Соловин возвыситься до таких высот, что ни один боярин, даже самый знатный, не мог ни посетить князя Далебора Небославича, ни, тем более, просить его о чём-либо, не сговорившись перед этим со старшим ключником. Ходили под ним и все приказные начальники, и всё Купеческое собрание. Даже послы, хоть солесские, хоть заграничные, сперва подавали прошения о приёме ему, Соловину. И только потом представали пред князем лично.

Всех возмущал и злил этот княжий холоп, но поделать ничего с ним не могли. Упустили то время, когда ещё не в полной силе был старший ключник и можно было его на место поставить. А теперь и знати, и военному начальству приходилось его рядом с собой терпеть. Особенно то, что многих помощников своих набирал он тоже из холопов. А то и вовсе из уличных оборванцев, точь-в-точь, как этот белобрысый.

– Брешешь, – вырвалось у меня чуть ли не с надеждой. – Этот, хоть, по службе одет, а ты-то чем докажешь?

Белобрысый не смутился, наоборот, осклабился и полез в маленькую поясную сумку. Оттуда он вытащил много раз свёрнутый бумажный лист, плотно замотанный бечёвкой, да ещё и залитый чуть ли не со всех сторон сургучом. Помахав сей ценной ношей в воздухе, он раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но неугомонный Пьяцек его опередил:

– Вот, зачем его задержать нужно! За этим воевода меня и послал!

Крикнув это, он рванулся вперёд и ухватился за край свёртка. Я не успел вовремя его оттолкнуть, но ворот его всё ещё был зажат в моём кулаке. И в то мгновение, когда пальцы малинового коснулись бечёвки, в мою ладонь словно тысяча иголок впилась. И дальше по всей руке, а затем и по всей правой стороне тела прошла мелкая дрожь, от которой меня сначала полностью к месту приковало, а потом шатнуло в сторону. Никогда прежде не доводилось мне такого переживать. Свет в глазах померк, все мысли из головы – вон, да и дух, казалось, ненадолго тоже вышибло.