Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Из конфет и пирожных
Запах отцовского завтрака – сосиски, бекон, яичница, кровяная колбаса, тушеные бобы, поджаренный хлеб – по-прежнему довольно зловеще витал по дому (а дом немаленький).
– Тебя это когда-нибудь убьет, – твердила Кристал отцу чуть не каждый день, выставляя все это богатство на стол.
– Пока что не убило, – мажорно отвечал отец, словно это логичный аргумент.
(Гарри воображал, как мать, когда ее предостерегают от опасностей, отвечает: «Ну, я пока что не упала с обрыва».)
Отец с утра пораньше укатил в Порт Тайна встречать паром датской «Компании объединенных пароходств» из Роттердама.
– Бытовой крупняк, – сказал он.
Если фуры прибывали с континента, отец часто встречал их на таможне сам.
– Контроль качества, – говорил он. – Кровь из носу нужен, если хочешь сохранить лояльность потребителя.
Раньше отец вслух желал, чтоб Гарри пошел работать в фирму – будет, мол, «Холройд и сын», – но в последнее время об этом особо не поминал, вообще не поминал об этом с тех пор, как Гарри сказал, что хочет на театроведение. («Почему не на машиностроение, например?»)
На днях Гарри подслушал, как отец спрашивает у Кристал, не гей ли его сын.
– Он у нас слегка голубоват, нет?
– Не знаю, – сказала Кристал. – А это важно?
Видимо, отцу важно. Гарри не считал, что он гей, – ему нравились девушки (хотя, пожалуй, не в этом смысле), – но вдобавок он настолько еще не сформировался как личность, как центральный персонаж своей персональной драмы, что не готов был выносить решительные суждения ни о чем вообще. Может, вместо него отец заманит в бизнес Каррину. «Холройд и дочь». Перекрасит тягачи в розовый – она тогда бегом прибежит.
Гарри был один дома. Кристал и Каррина в детском саду, а после они обычно ходят в парк или пить кофе в «Косте» с другими мамашами – тот же детский сад, по сути, только в менее подходящей обстановке. На каникулах Каррину в детский сад иногда водил Гарри. Познавательно – пить кофе с детсадовскими мамашами. И у мамаш, и у кордебалета в театре Гарри почерпнул много нового – оно было в основном анатомического свойства и взрывало мозг.
Сегодня у него вторая смена в «Мире Трансильвании» – или просто «Мире», как его называли низкооплачиваемые сотрудники, то есть Гарри и его друзья. «ВЗБУДОРАЖИМ СТРАШНЫМ АНТУРАЖЕМ», – гласила афиша снаружи. «Мир Трансильвании» – один из аттракционов на пирсе, хотя едва ли кому придет в голову описывать его словом «аттрактивный». Гарри работал там летом второй год – брал деньги, выдавал билеты. Не бином Ньютона, а поскольку посетителей не было, на своем посту Гарри в основном читал. В сентябре начинался выпускной год, и у Гарри был длиннющий список чтения, сквозь который он сейчас продирался. Учился он в шикарной школе – это так выражался его отец. «Тебя в этой твоей шикарной школе хоть чему-нибудь учат?» Или: «Я плачу этой твоей шикарной школе, чтоб тебя там обучали этике? Что за еб твою мать? Этике я тебя и сам обучу. Не пинай лежачего. Пусть правая рука не знает, что делает левая. Женщины и дети вперед». Довольно пестрый моральный кодекс, и Гарри сомневался, что Сократ подписался бы под каждым словом или даже что отец сам подчинялся всем этим правилам.
Школа-то, может, и шикарная, но почти все знакомые Гарри летом вкалывали. Сезонных работ полно, не пойти куда-нибудь – прямо-таки преступление. Крутые ребята – точнее, ребята, полагавшие себя крутыми, – шли на бодибординг или сдавали экзамены на спасателей, а ботаны типа Гарри и его друзей сидели по билетным кабинкам, черпали и раскладывали мороженое по рожкам, выгребали картошку в картонки и обслуживали столики.
«Мир» принадлежал Кармоди, ярмарочным людям, и это был не аттракцион, а днище – несколько поеденных молью истуканов, выкупленных у старого музея восковых фигур, и пара фигово выстроенных неживых картин. «Живые актеры» тоже были обещаны, но живой актер был всего один, и не актер, а такой же ботан по имени Арчи, вместе с Гарри сидел на парах по истории и зарабатывал гроши, шныряя по коридорам и напрыгивая на (весьма немногочисленных) платежеспособных клиентов, напялив резиновую маску Дракулы. Не «Настоящая кровь», короче.
Город славился своими вампирами, здесь высадился собственно Граф, по крайней мере согласно литературе, хотя люди так об этом распространяются – можно подумать, это прям реальное историческое событие. Сувенирные лавки битком набиты черепами, и крестами, и гробами, и нетопырями из резины. Несколько раз в год на город совершали набег готы во власти живых мертвецов, а сейчас была еще Неделя стимпанка и Пиратская неделя, и весь город смахивал на бал-маскарад. Все «пираты» носили потертые шинели и широченные шляпы с перьями, а вооружались кортиками и револьверами. А кортики хоть наточены? На самом деле, саркастически комментировала Эмили, подруга Гарри, «этих мужиков зовут Кевинами, и они всю неделю торчат в аналитических центрах. А в выходные дают выход фантазиям».
И это бы ничего, считал Гарри, хотя с какого перепугу человеку охота быть пиратом или невестой Дракулы – большой вопрос.
(– Ну, куча женщин выходит замуж за вампиров, – сказала Кристал.)
Но вот со стимпанком Гарри пока не примирился. Только на прошлых выходных на него посреди улицы наткнулся мужик. У мужика была железная маска на все лицо, а из маски торчали шланги и трубки.
– Ой, пацан, извини, – весело сказал он. – Ни хрена в этой штуке не вижу.
Никем другим Гарри быть не хотел – Гарри хотел быть собой. Само по себе та еще задачка.
До ухода оставалось время. Можно поплавать в бассейне или посидеть в саду и почитать – но день прекрасный, не хотелось с головой нырнуть в книгу и там застрять. Это Кристал так говорила – «Опять с головой нырнул в книгу и там застрял». Смешно вышло бы, если бы Гарри по правде нырнул в книгу и застрял.
То театр, то «Мир» – почти каждый день приходилось помногу утомительно мотаться. «Горняя гавань» торчала высоко на скалах, на ничейной земле между Скарборо и Уитби, и почти все лето Гарри носился туда либо сюда. Если времени была куча, иногда ехал на велосипеде по гаревой тропинке вдоль старой железной дороги, но обычно на автобусе. Гарри прямо дождаться не мог того дня, когда наконец сдаст экзамен и получит машину. Отец уже начал его учить на грунтовках, пускал за руль своего «мерседеса С-класс». («Что ты с ним сделаешь? Разобьешь?») Томми был удивительно (поразительно) терпелив, и в этой обстановке они поладили, как… ну, как отец и сын. («А у тебя не так херово получается, как я думал», – сказал Томми. Воистину высокая похвала.) Приятно найти занятие, в котором они друг друга не разочаровывали.
Этим летом Гарри на работу несколько раз возила Кристал.
– Потому что я все равно поеду, Гарри, – а порой ей «просто хотелось покататься».
Кристал говорила, если ей когда-нибудь придется составлять анкету, «на работу поступать, я не знаю», она в графу «хобби» впишет вождение. Она собирается на работу? Гарри гадал, что она умеет. Ей нравилось водить, а Гарри нравилось, когда она его возила. В «эвоке» он обычно садился сзади к Каррине, и они втроем горланили «Отпусти». У Гарри был неплохой скромный голос – он пел в школьном хоре, – Кристал медведь на ухо наступил, а Каррина визжала, как пила. И все равно это их сплачивало. Как будто они семья. В этот миг Гарри на глаза попались часы, и он сообразил, что слишком долго валандался – автобус вот-вот уйдет без него.
Во второй половине дня в «Мир Трансильвании» почти никто не заглядывал. Замогильный покой. Ха-ха. Вдобавок светит солнце, и никто, кроме редких извращенцев, не захочет прятаться под крышей в такую хорошую погоду. Для бизнеса лучше всего дождь – люди забегали спрятаться, вход – всего два фунта, хотя зачастую, отведав скудных ужасов, они считали, что и это грабеж. Выход был на другую улицу, так что обычно Гарри не выпадало разбираться с удрученными клиентами. Сообразив наконец, где они и как вернуться к началу, клиенты уже теряли волю к жизни, и скандалить из-за двух фунтов их ломало.
Арчи, так называемый «живой актер», не явился. Когда такое случалось – а случалось такое часто, что неудивительно, – Гарри подводил посетителей ко входу («Там довольно темно». И это правда!), по заднему коридору бежал до потайной двери, хватал маску Дракулы, выскакивал посетителям навстречу, как раз когда они сворачивали за угол, и клокотал горлом («Йааргхг!»), словно вампир, который не может откашляться. Люди никогда не восторгались, а пугались редко. Страх сам по себе неплох, говорил отец Гарри. «Держит в тонусе».
Мать Гарри, Лесли, погибла шесть лет назад, когда Гарри было десять, и отец женился снова, на Кристал, а через год они родили Каррину. Сейчас Каррине было три, и ее звали Карри все, кроме Гарри, который считал, что имя какое-то слегка расистское. По его мнению, девочкам лучше зваться как-нибудь попроще – Эмили, Оливия, Эйми (так звали его школьных подруг). Мисс Рискинфилд нарекла их «Гермионами» – весьма пренебрежительно, особенно если учесть, что все они были в ее, как она выражалась, «фан-клубе». «По мне, так малка чересчур Джин Броди», – говорила она. (А мисс Рискинфилд – она уже в расцвете лет? Гарри не спросил.)
Мисс Рискинфилд преподавала у них в школе театральное искусство и английскую литературу.
– Зови меня Белла, – сказала она, подвозя Гарри домой после репетиции. («Мне в ту сторону».) В конце летнего триместра они поставили «Смерть коммивояжера». Гарри дали маленькую роль – Стэнли, официанта в ресторане, хотя он пробовался (и пролетел) и на Бифа, и на Хэппи. Играл он так себе.
(– Ты не парься, – сказала Кристал, – с возрастом научишься.)
«Смерть коммивояжера» шла три вечера. Отец Гарри не выбрался, но Кристал приехала на премьеру.
(– Пьеса тоску нагоняет, да? Но ты очень хорошо играл, – прибавила она.
Гарри знал, что это вранье, но было приятно, что она так сказала.)
– Как Гамлет начинал монолог про мохнатый сыр? – спросил Гарри у мисс Рискинфилд, когда та подвозила его домой в последний вечер. – «Брить иль не брить?»
Она рассмеялась, а затем, припарковавшись перед домом, положила руку Гарри на коленку и сказала:
– Ты не представляешь, до чего ты особенный. Помни: все твое будущее впереди – не транжирь его понапрасну, – наклонилась и поцеловала его в губы, и он почувствовал, как ее язык сладким мятным слизняком тычется в язык ему.
– Это кто была? Твоя драгоценная мисс Рискинфилд? – нахмурилась Кристал, когда Гарри, от поцелуя еще шатаясь, вошел в дом. – Мне вас видно на камерах.
Гарри вспыхнул. Кристал сочувственно похлопала его по плечу:
– Ты же в курсе, что она в следующем году переводится в другую школу?
Гарри не знал, расстраиваться ему от такой новости или вздохнуть с облегчением.
Девушки, зовущиеся, к примеру, Соня или Белла, порой взрывают мозг. А имя Карри чревато всевозможными неприятностями. (По сути, тебя съедят.) Можно, конечно, вырасти и стать дрэг-квин. У Сони Кристи, который выступал в «Чертогах», была знакомая по имени Кара Мель, хотя Гарри подозревал, что это не ее (или его) настоящее имя.
В спальне Каррины (да и в ее жизни) все было розовое и на тему фей с принцессами. Каррина спала в резной кровати, изображавшей карету Золушки, и у нее был целый гардероб диснеевских костюмов, которые она носила по очереди, – Бель и Эльза, Ариэль, Белоснежка, Динь-Динь, Моана, Золушка: бесконечный, практически взаимозаменяемый арсенал блесток и искусственного атласа. В том году они ездили в парижский Диснейленд и в магазине смели все подчистую.
– Лучше так, пожалуй, чем под Джонбене, – сказал Соня.
Уж кто-кто, а Соня в костюмах разбирался. Он… она (при ней за местоимениями нужен глаз да глаз) была Гарри конфиденткой. Странно, да, но за советом или излить душу Гарри ходил к Соне. У Гарри как будто снова появилась мать – ну, почти. Мать, которая носила парик, шпильки двенадцатого размера и «упихивал подальше свои шасси» (даже в Сонином лексиконе здесь требовался мужской род).
Гарри часто читал Каррине на ночь, для чего отыскал свои детские книжки в одном из старых гаражей, где (весьма небрежно) распихали по коробкам и оставили плесневеть его детство. Отец перестроил два сарая в гаражи и добивался разрешения перестроить третий, но не тут-то было: в сарае гнездились летучие мыши (точнее, «эти блядские летучие мыши», как их неизменно именовали), а летучие мыши – охраняемый вид. («Какого ляда? Какого ляда охранять этих блядских летучих мышей, блядь?») Гарри любил смотреть, как летними вечерами они носятся по сараю, ловят мошек. Летучие мыши были крошечные, на вид хрупкие, и Гарри боялся, что отец втайне желает им зла.
В этой Бэт-пещере Гарри в одной из коробок нашел чудесное иллюстрированное издание братьев Гримм (с подписью «От мамочки с любовью») и посредством его знакомил Каррину с жестокой стороной мира фей – читал ей сказки, в которых людей проклинали, или бросали, или отрубали им пальцы на ногах и выковыривали глаза. Сказки, в которых не было ни намека на конфеты и пирожные. Нет, он не хотел пугать Каррину – и, к чести Каррины, ее еще поди испугай, – но кто-то же должен уравновесить пушистый мирок сплошного розового зефира, который грозил поглотить ее целиком, и раз больше никто не брался, значит, видимо, надо Гарри. Плюс братья Гримм ввели в мир литературы его самого, и хорошо бы Каррина тоже полюбила читать.
Сказки он однажды обсуждал с рисковой мисс Рискинфилд, и она объяснила, что сказки – это «буквари» для девочек, чтоб знали, как выживать в мире «хищных мужчин». («Или, скажем так, волков».) Это руководство, сказала она, что делать, когда девочка очутилась одна в темном лесу. Темный лес – это, наверное, метафора. Сейчас темные леса не то чтобы на каждом углу, но приятно думать, что Каррина вырастет, зная, как спастись от волков.
Его собственная мать, как Гарри ни старался, была лишь размытым пятном в памяти, и с каждым днем вызвать ее к жизни становилось все труднее. Время от времени что-нибудь прорывалось из миазмов внезапным острым осколком – Гарри сидит рядом с матерью в машине или мать протягивает ему мороженое, – но «контекст», как сказала бы мисс Рискинфилд, стерся напрочь. Мать никогда не жила в «Горней гавани» – там она тоже не чувствовалась. Она курила – это Гарри помнил. Еще помнил сиплый смех, темные волосы. И что однажды она танцевала в кухне – не вальсировала, а скорее как про́клятая бедняжка Карен в «Красных башмачках». (Кошмарная сказка, для Каррины не пойдет, решил Гарри.)
У Эмили связь с его матерью была прочнее: она то и дело говорила, к примеру:
– Помнишь, тебе мама на день рождения испекла торт – он был как пожарная машина? – Или: – Твоя мама возила нас кататься на рождественском паровозе – весело было, да? – И так далее.
Было весело? Гарри не знал – почти все воспоминания вычеркнуты из жизни вместе с матерью. Как книжка, где не осталось нарратива, – только редкие слова разбросаны тут и там по страницам.
– Иногда лучше забывать, – сказала Кристал.
Может, порой думал Гарри, в конце концов мать умерла бы от рака – она же курила, – а не упала со скалы, как случилось на самом деле.
Падения никто не видел – мать выгуливала собаку. Кулема – крошечный дружелюбный йоркширский терьер, Гарри ее помнил яснее, чем собственную мать. Пророческая кличка, если учесть, что с этой собакой приключилось. («Пророческий» – это тоже мисс Рискинфилд так говорит.) Кулему нашли на карнизе под скалой – очевидно, собака сверзилась с обрыва, а мать Гарри полезла ее вытаскивать, поскользнулась и упала.
Кулему нашли живой, а тело матери береговым спасателям пришлось вылавливать из моря. Гарри недавно наткнулся на свидетельство о смерти – искал свое свидетельство о рождении, доказать, что ему правда нет восемнадцати и можно ездить на автобусе по льготному билету, – и там говорилось, что причина смерти – «утопление». Неожиданно – Гарри-то считал, что тогда был отлив и мать ударилась головой о камни, что чудовищно, но как бы получше, поскольку явно быстрее. Иногда он размышлял, видела ли собака мать, когда та пролетала мимо, успели ли они изумленно переглянуться.
От Кулемы отец избавился, отдал кому-то из своих шоферов.
– Не могу на нее смотреть, Гарри, – сразу Лес вспоминаю.
Прошло два года – и он женился на Кристал. Гарри жалел, что отец отдал собаку.
Мать заменили, а собаку нет. Сейчас был только ротвейлер Брут – отец купил его для охраны на стоянку «Холройда», и поначалу к этому псу никого не подпускали. Отец боялся за Карри – что псина может задрать и Гарри, и Кристал, отца смущало меньше. Однако Брут не оправдал его надежд и оказался не очень-то свирепым – здоровенный, но в душе тюфяк, и сильнее всех он любил Гарри; Кристал, впрочем, все равно посматривала на Брута косо. У нее в детстве вообще не было домашних животных, сказала она.
– Даже хомяка? – посочувствовал Гарри.
– Даже хомяка, – подтвердила она. – Зато крыс навалом.
Злой мачехой Кристал не была. Не пилила («Живи и дай жить») и доброжелательно интересовалась, что творится у Гарри («Как делишки? Порядок?»). Не расхаживала по дому в одном белье, ничего такого, боже упаси. И не отпускала колкостей насчет отсутствия у Гарри щетины и присутствия прыщей. Наоборот, украдкой оставила у него в ванной дорогой антибактериальный лосьон для лица. Однако свои вещи Гарри теперь стирал сам – он бы стеснялся, если б его трусы и носки стирала Кристал.
– Да я не против, – сказала она. – Видала чего и похуже.
Для нее он был не ребенок – скорее другой взрослый, с которым, так уж вышло, она живет в одном доме. Временами Гарри ужас как хотелось побыть ребенком, но вслух он про это не говорил. (Он был «для своих лет слишком юный», по словам отца.) Гарри с Кристал были «друганы» – это Кристал так выражалась, – и они правда, как друзья, вместе хлопались на диван, когда Каррина засыпала, и смотрели по телику любимое – «Топ-модель по-американски», «Специальную авиадесантную службу: кто рискует, тот побеждает». Вкусы у нас эклектические, сказал ей Гарри.
(– Электрические? – озадачилась Кристал.
– Ну примерно, – ответил он.)
Новости они почти никогда не смотрели. («Выключи, Гарри, там вечно все плохо».) Зато смотрели про природу, охали и ахали над всякой мохнатой милотой и переключали канал, если милоте грозило что-нибудь грустное или кровавое. Нечего и говорить, что отец Гарри к ним на диван не подсаживался. («Что за говно вы тут смотрите?») Отец в основном работал, а если нет, сидел у себя в «берлоге» перед восьмидесятидюймовым теликом и смотрел «Скай спортс». Еще он там тягал веса, кряхтел и потел, задирая гантели над головой, или молотил подвешенный к потолку большой боксерский мешок «Эверласт». Иногда казалось, будто Гарри с Кристал заговорщики, только Гарри так и не понял, против чего они сговаривались. Против отца, наверное. Отец порой «бывает немного властным», сказала Кристал.
– Как мистер Рочестер, – ответил Гарри, а Кристал сказала:
– Я, по-моему, с ним незнакома. Он у вас в школе преподает?
Кристал трудилась над Карриной не покладая рук – любопытно, какое у нее самой было детство. Улик от этого детства не осталось – ни фотографий, ни родственников, ни бабушек-дедушек для Каррины, – словно Кристал явилась в мир готовой и цельной, как Боттичеллиева Венера. Вот это Гарри подумал зря – он изо всех сил старался не воображать Кристал голой. Да и вообще никаких женщин голыми не воображать. У него был громадный альбом по искусству – попросил в подарок на последнее Рождество. Обнаженные из этого альбома – его самое близкое знакомство с порнухой. Он смущался смотреть на обнаженных женщин даже в одиночестве.
(– Пацан ненормальный, – как-то раз сказал отец, а Гарри подслушал.
Может, и впрямь.
– Покажи мне нормального, – отвечала Кристал.)
Гарри спросил ее о детстве, а она засмеялась и сказала, что, мол, аттракционы и мороженое, но таким тоном, будто ничего хорошего в них не было.
Кристал готовила, как любил отец, – «полный английский завтрак» по утрам, запеченное мясо по воскресеньям («и весь набор»), а в промежутках стейки и бургеры, хотя отец помногу пропадал на работе или «там-сям», где питался навынос. Либо возвращался поздно и доставал пиццу или полуфабрикатный ужин из холодильника («Менегини» – стоил столько, что Гарри хватило бы на первую машину, когда настанет тот день).
Кристал и Каррина не ели «эти помои». Рождение Каррины «обратило» Кристал к здоровому питанию.
– Чистое питание, – говорила она. – Хорошо звучит.
Она вечно торчала в интернете – блоги, влоги, рецепты. Салаты, фрукты, овощи. Молоко из кешью, тофу. Киноа, чиа, ягоды годжи – продукты с такими названиями, что ими надо питаться коренному населению Амазонки, а не шестнадцатилетнему парню в Йоркшире. На прошлой неделе Кристал испекла «шоколадный» торт из черной фасоли и авокадо, а вчера протянула Гарри «меренгу» и сказала:
– Спорим, не угадаешь, из чего это.
И он не угадал. Но оно, вероятно, сто лет назад умерло на дне колодца.
– Вода из-под нута! – победоносно объявила Кристал. – Называется аквафаба.
То, что так называется, считал Гарри, должны были построить древние римляне.
Впрочем, обычно он волен был выбирать, чем питаться. Кристал вечно пичкала его брокколи и бататом.
– Ты же растешь, Гарри. Ты – то, что ты ешь.
То есть главным образом Гарри – американская горячая пицца. Чистое питание, между прочим, не мешало Кристал курить («Я только изредка, Гарри. Не говори никому»), но она никогда не курила при Каррине или в доме, только в оранжерее, куда никто особо и не заходил. И Гарри никогда не видел, чтоб Кристал много пила, чего не скажешь об отце.
Если бы случился пожар, Кристал первым делом спасла бы – не считая, само собой, Каррины – блендер «Витамикс» и соковыжималку «Кувингс», ее личных домашних богов «Горней гавани». («Хочешь соку, Гарри? Капуста и сельдерей».) А меня, гадал Гарри, кто спасет? Он надеялся, что отец. Или, может, Брут.
– Не дури, – сказала Кристал. – Я тебя спасу.
Кристал обожала шуршать по хозяйству и, сколько отец ни настаивал, не желала нанимать уборщицу, потому что уборщицы не такие «старательные».
– Я женился на птичке-куколке, – сетовал Томми, – а получил миссис Швабр.
Словам «птичка-куколка» и «миссис Швабр» он выучился, похоже, у своего отца, и они ставили в тупик и Гарри, и Кристал.
«Горняя гавань» – эдвардианский особняк: снаружи да, а внутри не догадаешься, поскольку Кристал выкинула все оригинальные вещи, все светильники, и обстановка больше напоминала белый и блестящий интерьер космического корабля.
(– Да, – сказала Кристал, любовно оглядывая кухонный островок, – тут и хирург мог бы оперировать.)
«Горнюю гавань» строили для летнего отдохновения давно покойного брэдфордского шерстяного магната и его семейства, и Гарри любил воображать, как этот дом выглядел прежде – папоротники в латунных горшках, абажуры желто-зеленого уранового стекла, расписные фризы. И шелест шелковых юбок, и звяканье чайных чашек, а не встроенная кофемашина «Миле», которая, накачивая отца кофеином, ревела, как паровоз. («Может, капельную поставим?» – сказала Кристал мужу.)
На картины прошлого у Гарри было чутье. Он помогал с декорациями для школьной постановки «Как важно быть серьезным». («Весьма авангардный подход», – сказал директор мисс Рискинфилд, а Гарри подслушал.) Я подозреваю, говорила ему мисс Рискинфилд, что в будущем тебя ждет театральный дизайн, а не актерское искусство.
Кристал, по словам отца Гарри, была «рехнутая аккуратистка».
– Да, ОКР, – триумфально провозглашала она, словно обсессивно-компульсивного расстройства добивалась тяжким трудом.
Все сложено, и рассортировано, и выровнено по линеечке. Жестянки, безделушки, одежда – все «так, и никак иначе». Как-то раз Кристал зашла к Гарри, хотела что-то спросить (она всегда стучалась, чего не скажешь об отце), начала переставлять книги на полках по алфавиту (не совсем), и Гарри духу не хватило сказать, что он уже все расставил по темам. («Я читать не люблю. Мы со школой не очень-то поладили. „Мари Клэр“ – мой предел».)
Кирпичи в стене замороженных полуфабрикатов в «Менегини», догадался Гарри, однажды заглянув туда в поисках картошки фри, клались по сложной системе, которая дала бы фору любому библиотекарю. Как-то к Гарри зашли Оливия и Эми, Оливия полезла в холодильник за соком и, увидев холодильное нутро, заорала – взаправду заорала в голос. Нельзя не признать, что Гарри отчасти гордился быть пасынком женщины, чьи шеренги надписанных пластиковых контейнеров и стеклянных банок способны так поразить воображение шестнадцатилетней девчонки. Это ты еще ванную не видела, подумал он тогда.
Его подруга Эми пришла сменить его в «Мире»: Гарри надо было успеть в «Чертоги» к вечернему представлению.
– Там посетители, – сказал Гарри, кивая на вход в темный тоннель. – Мама, папа, один ребенок.
«Ребенок» лет десяти, грузный хмурый мальчик, грыз леденец на палочке – чавкая, как динозавр костью.
(– Он же там не испугается? – спросила его робкая матушка.
– Это вряд ли, – сказал Гарри.)
– Арчи нет, – сообщил он Эми. – Придется тебе маску надевать.
– Еще не хватало, – ответила Эми. – Она омерзительно негигиенична. Обойдутся без вампира.
У Эми было расстройство пищевых привычек, и Гарри кучу всего прочел онлайн, чтобы знать, чего не нужно ей говорить – например, «Доедай, тебе надо нарастить мяса на кости» или «Ну ты хоть доешь то, что на тарелке, господи боже мой» (а именно это с утра до ночи твердила ее мать). Гарри, напротив, говорил Эми: «Я это яблоко ни за что не доем, хочешь половину?» Пол-яблока пугали ее меньше, чем огромное блюдо пасты.
– Они там уже давно – дольше, чем обычно.
– Может, со страху померли. Мечты, мечты. Опоздаешь, Гарри.
– Ой, кстати, – как бы невзначай сказал он, уже перешагивая порог, – там сэндвич с хумусом и салатом, я не смог доесть. Готовила Кристал, так что норм. Выкидывай, если не захочешь.
– Спасибо, Гарри.
