Иоанн Павел II: Поляк на Святом престоле

Родина

Вадовице – скромный (даже по меркам Польши) городишко в пятидесяти километрах к юго-западу от Кракова, расположенный в предгорьях Бескид. В межвоенное двадцатилетие там обитало примерно семь с половиной тысяч человек. При австрийцах город процветал, так как находился на тракте, соединявшем Львов и Вену. Но Первая мировая война и завоевание Польшей независимости подвели черту под его «золотым веком» – город начал хиреть.

Своеобразным пережитком имперских времен осталась кондитерская напротив городского собора, которую держал приехавший из Вены торговец Кароль Хагенхубер. Туда в школьные годы бегал юный Войтыла с друзьями, чтобы угоститься кремовыми пирожными. Спустя много десятилетий, навещая родной город в ранге понтифика, он вспомнит об этом времени, и тогда кремовые пирожные из Вадовиц («папские кремовки») превратятся в бренд, известный всей стране.

В начале XX века в городе провели электричество, однако в целом он оставался глубоко провинциальным – в нем даже не было водопровода. Рыночная площадь, возле которой жила семья Войтыл, представляла собой малопривлекательное зрелище покрытого грязной жижей пустыря, хотя ее и окружали каменные дома в несколько этажей. Каждый четверг сюда съезжались крестьяне, торговавшие с местными купцами (преимущественно евреями).

Евреи составляли пятую часть населения Вадовиц. Дом, в котором проживали Войтылы, принадлежал еврейскому торговцу Хаиму (Хелю) Баламуту, державшему на первом этаже магазин (Войтылы жили прямо над ним). Баламут, как и старший Войтыла, прошел Первую мировую, получил ранение на итальянском фронте. В своем магазине он продавал стекло, хрусталь, а также разнообразную технику. Реклама в витрине гласила: «Велосипед за сто злотых на сто лет».

Очевидно, именно с ним, домовладельцем, старший Кароль вел беседы о минувшей войне, которые вспоминал Войтыла спустя шестьдесят лет: «Все свое детство я слышал рассказы ветеранов Первой мировой о бесконечных ужасных сражениях, где, казалось, весь стратегический гений сводился к тому, чтобы гнать в воронки от взрывов все новых солдат, пока у противника не иссякнут боеприпасы. Ветераны вспоминали, как, после ранения или получив отпуск, они приезжали на несколько дней или недель в тыл и наблюдали там настоящий спектакль: мелкие подлости, предательства и непонятный восторг. Насмотревшись всего этого, они возвращались к окопному братству без сожаления, хотя и не без страха».

До Второй мировой войны Польша была страной с наибольшим процентом еврейского населения в мире. Согласно переписи 1931 года, в Польше проживал 3 130 581 еврей, что составляло 9,8% населения страны. Из них на идиш говорили 2 700 000, то есть 8,6% от общей численности граждан Польши. Во всех крупных польских городах имелись районы, сплошь населенные евреями. Варшава была на треть еврейским городом, Львов – почти наполовину. Большое количество еврейских местечек усеивало восточные окраины – «кресы» (в России этот регион именуют Западной Украиной и Западной Белоруссией). Существовало большое количество общественных и политических организаций евреев, выходило более ста периодических изданий на идиш. В Сейме еврейские депутаты обычно входили в состав блока национальных меньшинств.

Очень значительным было число евреев среди творческой и научной интеллигенции страны. В 1929 году из 7500 польских художников и литераторов евреями были 3000 человек, из 9000 ученых – 5000, а из 14 000 инженеров и архитекторов – 6000. Всего же, согласно переписи населения 1931 года, из 3 839 400 лиц, занятых свободными профессиями (включая ремесленников и предпринимателей), евреев насчитывалось 1 997 200.

Из среды польских евреев вышли такие люди, как сатирик Станислав Ежи Лец, писатели Исаак Башевис-Зингер, Ежи Косинский и Станислав Лем, педагог Януш Корчак, советолог Ричард Пайпс, создатели мировых косметических брендов Хелена Рубинштейн и Максимилиан Факторович (Макс Фактор), изобретатель эсперанто Людвик Заменгоф, поэты Болеслав Лесьмян и Юлиан Тувим, режиссеры Роман Полански и Ежи Хоффман. На польской земле родился один из создателей Израиля Давид Бен-Гурион. Да что говорить – четыре премьера израильского правительства происходили из Польши!

Столь большой процент «нетитульной нации» в стране, резко отличавшейся от нее своими обычаями и культурой, способствовал широкому распространению антисемитских настроений, подогревавшихся нараставшей конкуренцией между польской и еврейской буржуазией. После прихода к власти в России большевиков к обычной неприязни добавились подозрения в просоветской ориентации евреев – пресловутый ярлык «жидо-коммуны».

Провозглашение независимости Польши словно стало сигналом для череды погромов. Уже в ноябре 1918 – августе 1919 года, согласно данным комиссии американского сенатора Генри Моргентау, произошло восемь антисемитских «эксцессов», спровоцированных польским населением, солдатами и местными властями. Суммарно в них погибло 280 человек. Неудивительно, что в период польско-большевистской войны, по утверждению члена Реввоенсовета XV армии Западного фронта РККА Д. В. Полуяна, еврейское население в общем тепло отнеслось к Красной армии. Пресловутая рабочая милиция, которую сформировали большевики в тот краткий период, пока контролировали значительную часть Польши, фактически являлась еврейской милицией.

Конституция Польского государства гарантировала всем нациям равные права (хотя и оговаривала главенствующее положение католической веры). Однако на деле эта гарантия оставалась пустым звуком. «Арийский параграф», применявшийся во многих учреждениях, не позволял евреям делать карьеру, в 1923 году обсуждался вопрос о введении лимита для лиц иудейского вероисповедания на поступление в вузы. Смена правительства сорвала воплощение этого проекта, однако после смерти в 1935 году Юзефа Пилсудского, выступавшего против дискриминации нацменьшинств, многие вузы приняли у себя правило, согласно которому евреи могли составлять не более 10% от общего числа учащихся. При этом они обязаны были занимать «лавки-гетто», то есть сидеть отдельно от остальных студентов. Предпринимались попытки запретить еврейским футбольным клубам (а были и такие) участвовать в чемпионате. За это ратовала, например, краковская «Висла», но против выступала любимая Войтылой «Краковия».

Еще дальше шли сторонники шовинистически настроенной Национально-демократической партии, лидер которой Роман Дмовский (один из «отцов польской независимости») написал ряд художественных и публицистических произведений откровенно юдофобской направленности. Национал-демократы (эндеки) громили магазины, принадлежавшие евреям, и призывали бойкотировать их товары. Влияние этой партии было так велико, что Пилсудский, к примеру, так и не смог набрать добровольцев в свои формирования во Львове, поскольку там доминировали сторонники пророссийски ориентированного Дмовского. В независимой Польше эта насквозь антисемитская партия была главной оппозиционной силой. Именно эндеки придумали словосочетание «чудо на Висле», которое первоначально служило насмешкой над военными неудачами Пилсудского в войне с советской Россией.

Войтыла с детства пересекался с еврейской стихией. Жил в доме, принадлежавшем еврею, учился в классе с тремя евреями. В 1937 году присутствовал на выступлении кантора Давида Куссавецкого в вадовицкой синагоге. Спустя пятьдесят лет на месте снесенной нацистами синагоги будет открыта памятная табличка на двух языках. Приветственное слово в честь этого события, написанное Иоанном Павлом II, передаст его одноклассник Ежи Клюгер, почти вся семья которого погибла в Аушвице.

Вдвоем с Клюгером Войтыла провожал на вадовицкий вокзал свою напарницу по драмкружку Гинку Бээр, отец которой решил эмигрировать в Палестину, после того как антисемитские правила вынудили его дочь уйти из медицинской школы в Кракове. «Вы видите, что творится с евреями в Германии, – сказала она им. – То же самое начинается и здесь». Старший Войтыла произнес на прощание: «Не все поляки – антисемиты. Ты знаешь, что я другой».

В 1938 году отец Клюгера – председатель еврейской общины Вадовиц – вынужден был добавить к фамилии на дверной табличке в конторе свое иудейское имя. Таковы были новые правила. В витринах особо предусмотрительные хозяева начали выставлять объявления: «Здесь христианский магазин». Некоторые одноклассники Войтылы вступили в партию эндеков. Время от времени в гимназии вспыхивали драки на межнациональной почве. Как-то раз на Рыночной площади группа молодчиков устроила пикет перед еврейскими магазинами, выкрикивая, что экономический бойкот иудеев – это и есть настоящий патриотизм. На следующий день возмущенный этим учитель истории Ян Гебхард, демонстративный социалист, выступил перед одноклассниками Войтылы и зачитал воззвание Мицкевича, написанное в 1848 году. В этом воззвании поэт обрисовал, как по его мнению должна выглядеть независимая Польша, и в десятом пункте оговорил положение евреев: «Израилю, старшему Брату, – уважение, братство, помощь на пути к его вечному и земному счастью, равные со всеми права».

Внесло свою лепту в усиление антисемитизма и католическое духовенство. Например, открыто юдофобскую позицию занимал варшавский митрополит Александр Каковский, видевший в евреях источник всех «подрывных» общественно-политических течений в Польше (от коммунизма до масонства). Не чужд этой точки зрения был и глава римско-католической церкви в Польше кардинал Август Хлёнд, который в пастырском послании от 29 февраля 1936 года напрямую увязал коммунистическую пропаганду с деятельностью евреев (впрочем, оговорившись, что «не все евреи такие»). В период наступления Красной армии на Варшаву в июле 1920 года польский епископат обратился с воззванием к соотечественникам, указав, что во главе коммунистов стоят евреи, «у которых в крови ненависть к христианству». Среди массы польского духовенства не было сомнений также и в подлинности «Протоколов сионских мудрецов», которые нередко приводились в качестве доказательства зловредной сущности всех евреев. Немалая часть ксендзов и епископов оказывала поддержку эндекам, особенно в регионах со значительным непольским населением (на тех же кресах, к примеру).

В этом смысле приходской священник в Вадовицах Леонард Проховник был нетипичен. Войтыла запомнил его слова, что антисемит не может быть добрым христианином. Впрочем, тот же Проховник в январе 1938 года на заседании местного отделения Католического действия возмущался поведением Баламута, который однажды завел в своем магазине веселую музыку, когда рядом двигалась похоронная процессия. И священника совсем не утешало, что Баламут поступал так каждую пятницу, чтобы привлечь клиентов, – бестактность еврея выглядела возмутительной.

Слово ксендза всегда было весомо в Польше. Когда поляки жили под чужой властью, католическая церковь оставалась главным (а в собственных глазах – и единственным) носителем национального духа. Священники, случалось, даже принимали участие в восстаниях. К примеру, последним отрядом повстанцев, разбитым русскими войсками в 1864 году, командовал ксендз Станислав Бжуска.

В отличие от Русской православной церкви, переживавшей в начале XX века «оскудение любви» со стороны крестьянства, костел вошел в новую эпоху в ореоле славы и мученичества. Священник Игнаций Скорупка, с поднятым крестом ведущий в бой солдат под Варшавой в 1920 году, стал самым известным символом гражданского подвига польского духовенства, его готовности пожертвовать собой ради отчизны.

Клише «поляк-католик» родилось не на пустом месте. В сословной России XIX века, где не успели сложиться нации, народы различались по вероисповеданию. Среди поляков не наблюдалось большого числа православных или мусульман, все они были записаны как католики. Равным образом в лютеранской Пруссии, а затем – в единой Германии, где идеалом немца считался протестант, поляки также оказались в положении угнетенного католического меньшинства. Церковь таким образом стала основным препятствием в деле германизации и русификации. Отсюда оставался один шаг до отождествления поляков с католической верой. И этот шаг с готовностью сделал сам клир, который с тех пор неизменно проводил идею, что добрый поляк – непременно католик, хотя еще в начале XVII века среди магнатов и шляхты встречались и кальвинисты, и православные. Из политиков эту идею наиболее рьяно поддержал Роман Дмовский, что и послужило причиной симпатий немалой части духовенства к эндекам.

Католицизм и впрямь глубоко врос в сознание и традиции польского народа. По сей день в Польше все дети девяти лет с большой помпой проходят обряд первого причастия, а в пятнадцать лет – миропомазания. Между этими двумя событиями многие успевают послужить алтарниками. Существует целая сеть кружков алтарников, что вовсе не считается в Польше чем-то архаичным. Характерно, что небесный покровитель католических алтарников (министрантов) – как раз поляк, святой Станислав Костка. К каждому вузу в Польше приписан храм, где нередко принимается студенческая присяга. Даже в социалистические времена Польша долгое время оставалась европейским лидером по количеству официальных религиозных праздников, а Рождество и Пасха считались нерабочими днями на протяжении всей истории ПНР (1944–1989).

Войтыла принял первое причастие в мае 1929 года, спустя несколько недель после смерти матери. На Кароле была одежда Эдмунда, в которой тот приступал к причастию тринадцатью годами ранее: белая рубашка с матросским воротником и белые шорты до колен. Законоучитель сводил его и других причастившихся в кармелитский монастырь «на горке», где гимназисты помолились у гроба Рафаила Калиновского. Год спустя, на праздник Богоматери Кармельской, Войтыла получил от монахов скапулярий – фартук до пят с изображением Девы Марии и сердца Иисуса, закрывающий живот и спину. Такие фартуки получили все ученики, но лишь Войтыла носил его до самой старости.

«Он был невероятно набожным, – вспоминала спустя много лет Галина Круликевич. – Даже в таком маленьком городке это обращало на себя внимание. Мог лежать распростертым ниц в костеле, долго молиться». Неудивительно, что в гимназии именно Лёлек стал председателем кружка алтарников. Его прощальную речь к ксендзу Фиглевичу, которого в 1933 году перевели из Вадовиц в Краков, напечатали в «Колокольчике» – министрантском приложении к католическому еженедельнику «Воскресный колокол». В 1935 году по приглашению Фиглевича Войтыла съездил на Пасхальное триденствие в Краков, отстоял Темную утреню в кафедральном соборе на Вавельском холме – месте коронации властителей Польши. В декабре того же года он вступил в Конгрегацию Марии (Congregatio Mariana) – международную организацию школьников и студентов. В Конгрегации Войтыла быстро выбился в председатели гимназической ячейки и стал казначеем (как «самый честный», по словам его учительницы).

У Войтылы, надо сказать, было довольно отстраненное отношение к деньгам и вообще к материальным благам. Даже став епископом, он так и не завел себе банковского счета и не имел собственных денег. Если кто-то при объезде епархии вручал ему в дар конверт с деньгами, Войтыла не открывал его, а просто передавал кому-нибудь нуждающемуся. В юности он, как и все ученики, откладывал немного в школьную кассу и накопил к концу обучения триста злотых. Немалая сумма! «Три велосипеда мог купить у Баламута!» – восхищался один из одноклассников. Чему удивляться? Скорее всего, Войтыла просто не помнил об этих деньгах. В университете, например, он ходил в поношенной одежде и совсем не забивал себе голову внешним видом. Актриса Данута Михаловская, впервые увидев его в 1938 году на поэтическом вечере, вспоминала, что Войтыла выделялся на фоне других выступавших: он был без галстука, в простецкой одежде и носил длинные волосы. Даже став доцентом, Войтыла приходил на лекции в одной и той же кожаной шапке и грубой блузе поверх истрепанной сутаны. «Когда в аудитории он вешал свой плащ на стул, всякий мог убедиться, что лектор одевался беднее, чем большинство студентов», – вспоминал один из его краковских учеников. Это было не бессребреничество, а скорее жизнь духа, затмевавшая жизнь тела. Внешний блеск его не интересовал. Он испытывал равнодушие даже к изобразительному искусству, хотя имел возможность насладиться произведениями великих художников как в Кракове, так и в Ватикане (тем парадоксальнее, что именно при Иоанне Павле II отреставрировали фрески Микеланджело в Сикстинской капелле).

В мае 1936 года в качестве члена Конгрегации Марии Войтыла первый раз участвовал в паломничестве учащейся молодежи к величайшей святыне Польши – иконе Черной Мадонны в Ясногурском монастыре, находящемся в городе Ченстохова (отсюда другое название иконы – Ченстоховская Богоматерь). Попавшая в Польшу в середине XIV века в качестве трофея при захвате Галиции, икона повторила судьбу чтимой в России иконы Владимирской Богоматери: тут вам и предание об авторстве евангелиста Луки, и история о чудесном заступничестве Мадонны перед татарами, и легенда о вставших лошадях, которые везли животворный образ.

Паломничество, в котором участвовал юный Войтыла, было приурочено к 280‐й годовщине так называемого «львовского обета», данного королем Яном II Казимиром в 1656 году, когда почти вся Речь Посполитая оказалась в руках шведов, русских и восставших казаков. В тот год преследуемый неудачами король по примеру кардинала Ришелье отдал страну под покровительство Девы Марии, дабы та оборонила государство от врагов. С тех пор «львовский обет» стал неизменной частью культа Богородицы в Польше.

Службу вел кардинал Август Хлёнд. Тысячи молодых людей, стоя на коленях перед монастырским валом, повторяли текст присяги вслед за читавшим его епископом: «Мы все – будущее Польши, новой, лучшей, великой Польши, борющейся за превращение нашей Родины в католическое государство польского народа». Члены Конгрегации Марии затягивали свои гимны, но их заглушали песни молодых эндеков и активистов еще более правых, откровенно фашистских организаций.

Популярность ясногурских паломничеств среди правых понятна: слова о «католическом государстве польского народа» как нельзя лучше отвечали взглядам Дмовского и его последователей, выступавших за ассимиляцию нацменьшинств. Проблема эта стояла в тогдашней Польше остро: кроме евреев, в стране жило немало украинцев (13,9% от общего числа населения, согласно переписи 1931 года), белорусов (3,1%) и немцев (2,3%). Территориальные претензии предъявляла Литва, у которой в 1920 году Пилсудский отнял населенное почти исключительно поляками и евреями Вильно (Вильнюс). В Восточной Галиции, где поляки в 1919 году раздавили Западно-Украинскую народную республику, вела террористическую борьбу Организация украинских националистов (ОУН), против которой в 1930 году Пилсудский провел масштабную акцию «усмирения». В 1934 году члены ОУН (среди них – Степан Бандера и Роман Шухевич) застрелили в центре Варшавы министра внутренних дел Бронислава Перацкого. По этому делу в 1935–1936 годах в Варшаве и Львове состоялись громкие судебные процессы.

В северо-восточных землях в начале 1920‐х действовали белорусские боевики, получавшие подпитку из Литвы и советской России. Впрочем, их деятельность быстро утихла, так как из трех «белорусских» воеводств в двух (Белостоцком и Новогродском) в 1921 году большинство населения составляли поляки, и лишь в Полесском белорусов было примерно в два раза больше, чем представителей титульной нации. В 1930‐е годы там развернула деятельность Коммунистическая партия Западной Белоруссии, находившаяся на содержании Коминтерна (как и вся нелегальная Компартия Польши, частью которой являлась КПЗУ).

Войтыла, однако, жил в регионе, где ощутимым нацменьшинством были только евреи. Поэтому в его воспоминаниях о детстве и молодости нет ничего об украинцах, белорусах или немцах. Зато есть много о евреях. Баламут, Клюгер, Бээр, Вебер – все эти люди окружали его с раннего детства. В таких условиях он мог стать либо завзятым антисемитом, либо, наоборот, другом евреев. Войтыла выбрал второе. Не случайно именно ему выпадет на долю совершить акт исторического примирения Святого престола с народом Торы.