Ноль

Десять

В детстве, с ревом и жалобами прибежав к маме, жгучую боль из души можно было выплеснуть со слезами, а сейчас мне некому выговориться.

Да и о чем рассказывать? О том, что я общалась с Уродом? О том, что он был со мной жесток? О том, что я уверена в его потусторонних способностях?

«По тебе плачет дурка», – ответят мне. И будут правы.

Я стараюсь вернуться в реальность – привычную и безопасную, выбросить из головы глупости и прекратить страдать.

«Гордость – главное достоинство девушки!» – всегда поучала бабушка, и с этой аксиомой я вполне согласна.

Именно гордость позволяет мне входить в класс с высоко поднятой головой, счастливо улыбаться и звонко смеяться на переменах, старательно избегая того, кто сидит за последней партой в третьем ряду.

Ненавижу общаться с девочками – едва взглянув на меня, они вывешивают на лицах картонные улыбки, растерянно таращат глаза и молят Бога, чтобы я поскорее отвалила, хотя из их ртов при этом приторной патокой льется лесть… Но я специально тусуюсь с ними в школе – пусть Урод видит, что он меня не сломал. Пусть видит, что он – изгой и лузер, что так и не смог меня достать, что достоин лишь игнора и презрения.

Однако все это дается мне тяжело – злости нет.

Каждое слово Урода, сказанное на пустыре, прошлось по сердцу острым лезвием, но все, что я чувствую, – мучительный стыд за себя – глупого и жестокого ребенка, и – за бабушку. Ее как бывшего педагога, долгие годы учившего математике местных ребят, уважают и ценят в городе, она по-настоящему добра ко мне, но в том далеком дне моего детства бабушка была ужасной.

А подозрение, что мальчик из одуванчикового сна и другой – из осеннего воспоминания – все же имели одно и то же лицо, за несколько дней превратилось в нерушимую уверенность.

Как же я могла плюнуть в глаза спасшему меня ангелу, доброму привидению, светлому, чистому созданию? Выходит, я тоже причастна к тому, что из него вырос угрюмый, жестокий и злой Урод…

Меня грызет совесть. Так что в сторону Лебедева я не смотрю лишь потому, что смотреть на него не смею.

* * *

К моему ужасу, Саша все же нашел способ подобраться поближе: в среду вечером бабушке звонит тетя Оля и сообщает, что сын собрался к нам в гости:

– Галина Федоровна, Саня сейчас подойдет, отпустите Софию прогуляться? Он все переживает, что девочка загружена домашними делами и учебой… Вы не беспокойтесь, он ее потом до квартиры проводит.

Надо было видеть лицо бабушки… На радостях она даже забыла, что мой комендантский час, начинающийся в пять вечера, уже наступил.

И вот мы сидим в сквере на сдвинутых лавочках, октябрьский ветер пронизывает насквозь тонкую куртку, но последние лучи уходящего солнца тут же согревают спину.

Сеня и Тимур притащились с девчонками из девятого – счастливицами, чья очередь быть их девушками подошла как раз сегодня. Они уже вовсю целуются, а мы с Сашей лишь неловко соприкасаемся плечами и молча разглядываем трещины в асфальте.

Как только мой друг перестал быть мне другом, я словно с цепи сорвалась: у принцессы Сони посмели украсть любимую игрушку!.. Я была одержима мыслью вернуть его, мечтала, чтобы он смотрел на меня так, как он в ту пору смотрел на Наташу, злилась и психовала, и Вселенная, похоже, услышала мои мольбы.

– Не замерзла, Сонь? – подает голос Саша, и я поднимаю голову.

Взгляд пронзительно синих глаз наполнен таким теплом и преданностью, что мне становится дурно.

– Не-а… – отвечаю и быстро отворачиваюсь.

Над пожелтевшими деревьями в далекие страны безмятежно плывут облака… А здесь, под безбрежным чистым небом, чавкая и хрюкая, исступленно обжимаются две пары совершенно не заинтересованных друг в друге людей. Чтобы не видеть мерзкого зрелища, снова смотрю на Сашу.

Раньше мы часто оставались вдвоем в комнате, смотрели в потемках фильмы, тайком от родителей исследовали пустырь и овраги, ходили с классом в походы и ночевали в одной палатке, но мысль о том, что с ним можно поцеловаться, ни разу не посещала меня. На самом деле я никогда не мечтала о его губах.

– Что на каникулах будешь делать? – Саша снова «зондирует почву».

– Я к маме хочу, но бабушка вряд ли отпустит… А у нее репетиторство до самого Нового года. Так что придется неделю сидеть в четырех стенах.

– Эй, а я на что? – Он подталкивает меня плечом, и я тут же проклинаю себя за длинный язык.

– Ну да… Буду иметь в виду!.. – киваю и сразу меняю тему: – А как же Наташа? Не хочешь извиниться перед ней?

– Нет! – Саша хмурится и присматривается к ползущему по асфальту еще живому муравью.

Внезапно я чувствую тепло ладони, накрывшей мои пальцы, и холодный ужас обжигает грудь. Происходящее слишком странно и чужеродно – я резко отдергиваю руку и прячу в карман куртки.

Саша прочищает горло:

– Сонь, скажи: ты могла бы со мной встречаться? Чисто гипотетически? – спрашивает он вкрадчиво, и я замираю.

Готовый и заученный еще летом ответ на этот вопрос уже неактуален – в панике подыскиваю слова для нового и, кажется, близка к инфаркту.

– Саш, мы же друзья! – внушаю ему и натянуто улыбаюсь. – Как мы можем встречаться? Я даже не думала об этом никогда…

– Ну так подумай! – перебивает он, ухмыляясь, и эта ухмылка снова до чертиков пугает меня. – Кстати, че там Урод? Не достает?

– Нет! Мы так переживали на его счет, а он оказался безобидным. У бабушки, кажется, отлегло. Да и у меня – тоже. Я не в претензии к нему, можешь оставить его в покое… – Я излучаю энтузиазм, но сердце бешено колотится у горла.

– Ну-ну… – многозначительно тянет Саша, уставившись на мою руку. Поглубже просовываю ее в карман – лучше уж пусть пока побудет в нем.