Как я теперь живу

9

Стучат в дверь. Это двое унылых типов Из Совета явились внести нас в список и выяснить наши Медицинские и Продовольственные Потребности, что всего лишь значит, а давайте убедимся, что ни у кого нет аппендицита или цинги.

Их список имен и адресов толщиной с телефонную книгу. Некоторые имена отмечены галочкой, некоторые вычеркнуты, страницы пестрят вопросительными знаками. Так и кажется, что они страшно сожалеют, что заранее не расспросили, в чем же все-таки будет состоять их работа.

Найдя в списке тетю Пенн, расставив кучу крестиков и вопросиков напротив ее имени и задав несколько формальных вопросов, они просят позвать взрослых и неприятно поражены тем, что в качестве взрослого мы можем предъявить только Осберта.

Но, увидев, что в нашем случае мало что можно добавить в отчет, который все равно никто не заметит, читать не будет и делать ничего не станет, они ограничиваются стандартными вопросами. То же самое они спрашивают у всех в округе. Есть ли у нас мясные породы скота? Осберт отвечает, что овец редкой породы разводят на племя и ради шерсти. Иногда продают другим фермерам. Козлята – просто домашние любимцы, а куры слишком хорошо несутся, чтобы их есть. Это смешит меня, я не сразу понимаю, куда несутся куры.

Потом они хотят записать наши имена и возраст. Осберт сообщает – я американская кузина, они приходят в замешательство, просят показать паспорт, задают кучу вопросов о папе, о чем он думал, отправляя единственную дочь из дому в такое время. Говорю, я сама задаю себе тот же вопрос.

Оба смотрят на меня косо, впрочем, и все остальные в эти непростые дни смотрят косо. Еще спрашивают, хватает ли нам денег на еду. Осберт объясняет, что есть деньги с маминого счета. Мы сделаем все возможное, провозглашают эти типы и добавляют, что из-за эмбарго вот-вот начнется нормирование продуктов, хотя это не точно, и школы раньше распускают на летние каникулы, и мы должны держаться подальше от дорог. Делать нам больше нечего, как шататься по дорогам.

Мы интересуемся, что будет дальше и сколько, по их мнению, продлится война. Надо думать, эти вопросы раньше им в голову не приходили. Судя по их пустым глазам.

Спору нет, обнадеживает, что местные власти проявляют интерес, но в нашей жизни этот визит ничего не изменит. Последние дни мы слоняемся без дела, не зная, как быть дальше. Мы устали от деревни, там приходится часами стоять в очереди, слушая разговоры о том, что На Самом Деле происходит. Если хотите знать, никто ничегошеньки не понимает, но все делают вид, что они большие специалисты.

Те, у кого есть друзья или друзья друзей с телефонами или интернетом, утверждают, Лондон Оккупирован, на улицах танки и солдаты, повсюду пожары и беспорядки и будто бы госпитали переполнены жертвами взрывов и отравлений, а люди дерутся за пищу и питьевую воду.

Один свихнувшийся старик шепотом сообщает всем, кто соглашается слушать, что на Би-би-си вещают Враждебные Силы, поэтому никаким Радиопередачам не верьте, но его жена, закатив глаза, объясняет, что ему еще с прошлой войны повсюду мерещатся немцы.

Каждый делает вид, что в курсе событий, что владеет Самой Свежей Информацией, только Права Не Имеет разглашать. Никогда я не видела таких лиц – тревога, самодовольство, паранойя слились в одну любезную гримасу.

Каждый день мы спускаемся в деревню, встаем в очередь перед магазином, ждем, пока нас пустят внутрь, и покупаем самое необходимое. Почему-то я вспоминаю распродажи в супермаркетах, которые мне так нравились, только здесь продуктов маловато и нельзя бегать кругами и засовывать в корзинку, что под руку попадется.

Отвратительно слушать дурацкие теории, даже глухой нельзя притвориться, тут все друг друга знают – что говорить, деревня.

Вот что нам приходится выслушивать, все произносится шепотом, тут же Дети, а если выходит не так уж страшно, попробуйте бесконечно повторять одно и то же и при этом вежливо улыбаться, пока скулы не сведет и не начнет корячить:

1. Зять говорит, это все французские ублюдки.

2. Приятельница из Челси говорит, жуткое мародерство, а ей самой достался отличный телевизор с большим экраном.

3. Сосед из Палаты Лордов обвиняет Китай.

4. А вы заметили, что никто из евреев не погиб?

5. Под универмагом «Маркс и Спенсер» – ядерное бомбоубежище, но только для акционеров.

6. Уже едят кошек и собак.

7. Королева сохраняет бодрость духа.

8. Королева в отчаянии.

9. Королева с Ними заодно.

Каждодневный выход в свет. Похоже на соревнование. Чья новость окажется хуже?

У супружеской пары из Лондона с двумя детьми и чистокровным фландрским бувье, это, оказывается, собака, есть неподалеку летний дом, и они решили, что здесь безопаснее. Может, оно и так, если не считать местных. Народ немедленно всех поделил на Своих и Чужих. Внешне выглядит вполне цивильно, но в душе все ненавидят этих лондонцев и их экзотическую собаку заграничной породы. Только и ждут случая с ними поквитаться, когда закончатся продукты.

Куча народу беспокоится, как мы одни, без тети Пенн. На самом деле они совершенно не жаждут приглашать нас к себе, даже если бы нам это было надо, а нам не надо. Они явно испытывают облегчение, когда мы говорим, нет, спасибо, даже обидно.

День проходит за днем, все больше и больше людей впадает в панику, остальные старательно корчат постные физиономии, непрерывно повторяют Как Все Ужасно, и прищелкивают языком. Мы уходим от них, и сразу становится веселее. По дороге домой мы смеемся, чтобы подбодрить Пайпер и потому что это – приключение, и солнце светит, и вокруг красота, война там или не война.

Не терпится рассказать обо всем Лии, главное, о том, как потрясающе жить без взрослых, без их постоянных поучений. Не хочется говорить вслух, но давайте посмотрим правде в глаза. Сколько бы вы ни изображали горе, сколько бы ни ужасались, ах, люди гибнут, что станет с Демократией, куда катится наша Великая Страна, правда, которую никто не решается сказать, – нам, детям, НАПЛЕВАТЬ. Большинство убитых – старики вроде родителей, они уже достаточно пожили, или они работали в банках, значит, так и так зануды, а если нет, мы их все равно не знаем.

Осберт с одноклассниками говорят, хорошо жить в Лондоне, шпионить за Врагами, собирать важную информацию. Вот-вот, будь я премьер-министром, я бы первым делом поручила спасение страны Осберту и его сопливой команде.

Днем сталкиваюсь я с Эдмундом у нижнего сарая, он кормит животных, и, пока он доит коз, я играю с козленком. Динь милый, как щеночек. Он ласково бодается, пока не почешешь его за ушами, тогда он замирает с закрытыми глазами и прислоняется к тебе. Чем дольше чешешь, тем сильнее он прижимается, так что, если сделать шаг назад, он упадет.

Несем молоко домой, начинается дождь, мы устраиваемся в моей комнате и болтаем о том о сем. Эдмунд курит и задает вопросы, которые обычно сводят меня с ума, типа почему ты ничего не ешь.

Странно, сейчас я не возмущаюсь и честно стараюсь объяснить. Сначала я боялась, что мачеха меня отравит, к тому же ее моя голодовка страшно злила. Потом я поняла – мне нравится чувство голода. И все с ума сходят, а папочка чуть не разорился на психиатрах. А потом, у меня это хорошо получается.

Он на меня не смотрит. Ложится на спину, его колени касаются моих. Что-то не то я чувствую, он же мой двоюродный брат. Что со Мной, бормочу я себе под нос, но, конечно, с Эдмундом этот номер не проходит, он слышит все, даже мысли. Нелегко запомнить – при нем даже думать опасно. А с другой стороны, удобно – о самом важном можно просто подумать, не нужно бродить вокруг да около.

Ты когда-нибудь думаешь о смерти?

Ничего себе поворотик.

Да, говорю я, всегда, правда, по большей части чтобы заставить других почувствовать свою вину.

Он молчит. Много позже, прокручивая этот разговор в голове, понимаю – ему я этого вопроса так и не задала.

Мы надолго замолкаем, слушаем дождь за окном. Наши колени совсем рядом. Сердце бьется, как птица в клетке. Мое, и его, кажется, тоже. Я с ума схожу, голова идет кругом, но мы все еще притворяемся, что это просто братская любовь и прочая чушь, все же хочется выдать желаемое за действительное.

Потом я начинаю тихо-тихо думать про себя, и долго ничего не происходит. Эдмунд лежит, прикрыв глаза, я слегка разочарована и одновременно довольна и уже начинаю думать о чем-то другом, как он приподнимается на локте, смотрит на меня, улыбается и вдруг целует меня в губы, очень нежно и ласково, и мы целуемся снова, уже не так нежно.

Каждая клеточка моего тела, все, что есть во мне живого, кричит, я жажду, жажду, жажду Эдмунда.

И надо же, это лучше всего на свете.